Тем временем в полку усиленно проводились тактические занятия. За городом были вырыты пушечные окопы и погреба для снарядов. Были подготовлены окопы для орудийных расчётов и укрытия для тракторов. Вся техника находилась в полной боевой готовности. Война неумолимо приближалась, и в полку уже разучивали песню «Если завтра война, если завтра в поход», а немцы к границе всё подтягивали свою технику и живую силу. От нас уже не скрывали, что немцы могут объявить войну СССР, но чтобы так вероломно – этого никто допустить не мог даже в мыслях.
5. Великая Отечественная
В субботу 21 июня, во второй половине дня я получил отпускные и завтра утром готов был уехать домой в отпуск. Сегодняшний поезд уже ушёл, нужно было дождаться следующего. Вечером в нашей части показывали кинокартину «Великое зарево», и мы с ребятами пошли на фильм. Примерно на середине фильма, а это было около восьми часов вечера, заиграли «боевую тревогу», и наш полк со всей боевой техникой, за исключением новых тракторов с пушками, занял огневые позиции за городом. Поставили пушки в окопы, половину снарядов с прицепов занесли в погреба, а трактора поставили в укрытия. Бойцам там же разрешили устраиваться на отдых. Я проверил свою технику, всё было в порядке, и ушёл в расположение полка проверять оставшиеся единицы на боевую готовность. После этого направился к себе спать, чтобы утром не проспать поезд.
Никитин уже был дома. Мы с ним ещё посидели, поболтали ни о чём, попили чаю, а потом, часа в два ночи, отправились спать. Я ещё с полчаса ворочался, предвкушая поездку, а потом уснул. Проснулся от сильного грохота, сотрясавшего наше здание, и шума в коридоре. Быстро соскочил с постели, натянул брюки и надел сапоги на босу ногу. Часы показывали начало пятого. Портянки сунул в карман. Натягивая на себя гимнастёрку, увидел, что лейтенант Никитин всё ещё спит. Схватив его за руку, сильно тряхнул и крикнул: «Война!», ещё не зная точно, так ли это на самом деле. Схватил в руки автомат, портупею с пистолетом и бросился к выходу.
Дверь не открывалась, потому что коридор был забит людьми, спускавшимися со второго этажа. Женщины и дети плакали от страха и ужаса. От увиденного мороз по коже пошёл, и я понял, что не ошибся, это – война! Те, кто жил на втором этаже, сразу же, как только началась бомбёжка, бросились к парадному выходу, но с крыши дома, который стоял напротив, поляки встретили их шквальным пулемётным огнём, и все бросились к чёрному выходу, который шёл через наш коридор. Пулемётной очередью срезало сразу несколько человек. Среди погибших были женщины и дети.
От двери я бросился к окну, которое выходило во двор, и прикладом автомата с силой ударил по раме, забыв поставить автомат на предохранитель. Рама с треском вывалилась, и в тот же момент у меня над ухом прострочила очередь из моего же оружия. Я выскочил в оконный проём и уже во дворе метрах в пяти от меня разорвался артиллерийский снаряд. В нашем дворе штабелем были сложены ящики с боеприпасами, но к нашему счастью они были без боеголовок и ни один не взорвался. Вслед за мной в окно выпрыгнул и лейтенант Никитин. Больше я его никогда не видел. А люди со второго этажа всё шли и шли. Во дворе стоял плач и шум, кто-то кого-то искал, всюду царили паника и страх.
После разорвавшегося снаряда по двору разлился густой дым, который потихоньку рассеивался. Я бросился в парк, где стояли наши новые трактора с пушками. Техника уже была на ходу. По команде командира батареи колонна двинулась через ворота, ведущие в сторону города. Я подбежал к воротам и посмотрел вслед уходящей технике. И вдруг по головной машине с чердака близстоящего дома ударил пулемёт. Трактор как шёл прямо, так и врезался в угол постройки и заглох. Остальные трактора тоже были расстреляны поляками с чердаков и из окон домов.
Я бегом возвратился во двор и подбежал к складу боепитания. Там уже стояла толпа бойцов, просящих у завсклада выдать им пистолеты. Тот отказывался, ссылаясь на начальника, который запретил кому бы то ни было выдавать пистолеты. Я выслушал завскладом и отдал своё распоряжение: немедленно выдать оружие, которое просят бойцы, и патроны к нему. Бойцы вынесли из склада два ящика с пистолетами и патронами. Я снова бросился к воротам, ведущим в парк, и вслед услышал, как кто-то меня позвал: «Дядя Вася!». Оглянулся и увидел сына начальника штаба полка, мальчонку лет двенадцати, имени уже точно не помню, кажется, звали его Мишей. Он подбежал ко мне и попросил: «Дядя Вася, возьмите меня с собой!». Я спросил его: «А мама твоя где?». Он ответил: «А маму убили». У меня защемило в груди, но на раздумья времени не было, поэтому просто взял его с собой – туда, где ещё с вечера были установлены наши пушки.
Мы подбежали с парнишкой к изгороди, и я подсадил его. Он, схватившись руками за верхнюю доску, вылез на самый верх. Мне, чтобы сделать то же самое, пришлось несколько раз подпрыгнуть. Сверху, с изгороди я увидел, как по полю, засеянному рожью, отступала наша пехота, а за нею цепью шли немцы. Мы с мальчонкой соскочили с изгороди и, пригнувшись, побежали по ржаному полю в сторону нашей пехоты. Поле пересекала дорога, которую нам нужно было перейти. Мы перебежали через нее, как вдруг где-то рядом застрочил пулемёт. Я упал в рожь. Пулемёт умолк. Я осмотрелся по сторонам, мальчика нигде не было. Вдруг снова застрочил пулемёт, но он стрелял не в мою сторону, а немцы, которые шли цепью, попадали в рожь. Пулемёт всё строчил и строчил. Я выскочил обратно к дороге и увидел, что из пулемёта строчит Миша, а рядом лежит наш убитый боец. Я схватил Мишу за руку, и мы вместе с ним побежали по ржи в сторону балки, в которой были расположены наши пушки. Когда добежали, на душе стало легче.
Отступавшая пехота вышла за ржаное поле и заняла оборону. Когда я добрался до своих тяжёлых пушек, они уже вели ураганный огонь. Это была девятая батарея. Потом с наблюдательного пункта телефонист передал: «Прекратить огонь», задал новые координаты наводки, и прозвучала команда «Зарядить орудия». В течение минуты длилось молчание, а потом наш наводчик прокричал: «Забирайте всё, что можно, и отступайте по направлению через гору. Остановитесь в глубокой балке. Вас встретит начальник штаба».
Я схватил Мишу за руку, показал, в какую сторону бежать, и в приказном порядке отправил его туда, через гору, где должен был ждать нас начштаба. Командир батареи подал команду: «Заводи моторы!». Моторы завели, и трактористы стали разворачиваться, подъезжая к пушкам. Один тракторист в спешке подвернул трактор и опрокинул прицеп со снарядами. Фаркоп перекрутился. Тракторист попытался вытащить штырь, соединяющий трактор с прицепом, но тот не поддавался. Тогда водитель бросил трактор и убежал через гору. Три трактора подошли к пушкам, и обслуга начала носить из погребов снаряды. Я закричал: «Отставить грузить снаряды! Трогайте!». И тут два трактора заглохли. Двинулся только один трактор с прицепом и пушкой. Заглохшие трактора пытались завести заводными ручками, но они никак не заводились. Когда трактористы увидели, что первый трактор уже почти на горе, они побросали свои машины и вместе с командирами взводов и расчётами убежали через гору.
Я попытался их остановить, но у меня ничего не вышло. Тут вспомнил, что все пушки заряжены, подбежал к той, которая не была прицеплена к трактору, и выстрелил из неё. Потом подбежал к тем пушкам, которые были прицеплены к заглохшим тракторам, и выстрелил по очереди: сначала из одной, потом из другой. От орудийного грохота у меня звенело в голове и из левого уха пошла кровь. Снова побежал к той пушке, которая была без трактора, открыл затвор и снял стреляющий механизм. Быстро разобрал его на запчасти и разбросал их по балке. Потом побежал к трактору, который был ближе ко мне, с силой крутанул заводную рукоятку, и трактор завёлся с полуоборота. Быстро вскочил в него, включил первую скорость и, тронув с места, направил машину ровно на гору. Трактор легко пошёл, я выпрыгнул из него и тут увидел, как в первый трактор, который вёл тракторист, попал немецкий снаряд и его мгновенно охватило пламя.
Я подбежал ко второму трактору, несколько раз крутнул с силой ручку, и он тоже завёлся. Сел на него, дал газу и на второй скорости стал нагонять первый трактор. И только мы пошли на подъём, как вокруг стали рваться мины. На гребне холма стояла ветряная мельница. В прицеп первого трактора, в котором были снаряды, попала мина, и на нём загорелся брезент. Вторая мина попала в трактор. Он загорелся, вдобавок у него была повреждена гусеница. Трактор стало заворачивать вправо и он, горящий, пошёл прямо на ветряную мельницу. Та загорелась и пылала, как факел. Я взял метров на триста левее от мельницы и начал было уже ликовать, что мне удалось благополучно переехать через эту проклятую гору, как вдруг услышал вой мины. Ну, думаю, всё, мне конец. Пригнул голову к самым рычагам, и в этот момент мина попала в прицеп со снарядами. Осколки завизжали, решетя кабину трактора. Покрутил головой, пошевелил руками и ногами – боли нигде не чувствовалось, только в голове звенело от сильного взрыва и заложило уши.
Я выскочил из трактора и бросился бежать вниз с горы. Бугор на тракторе я уже перевалил, и теперь машина, скрежеща гусеницами, вместе с прицепом и пушкой быстро двигалась вниз, где находились наши отступившие бойцы. К великому счастью брезент на прицепе не загорелся. Первый трактор, который шёл с трактористом и загорелся от снаряда, уже дошёл до склона и начал спускаться вниз. Мотор у него заглох, и он двигался по инерции, под напором прицепа и пушки. Он разгорался, пока не взорвался бак с горючим и огонь не перекинулся на прицеп, в котором начали рваться снаряды, разметая прицеп и трактор. Итак, девятая батарея осталась с одной единственной пушкой, которую я спас.
Внизу, в балке нас действительно встречали начальник штаба полка и командир девятой батареи. Я подошёл к начальнику штаба и доложил о случившемся, рассказал, как пытался спасти технику и что из этого получилось. Он подошёл ко мне, взял мою руку в свои, потряс, а потом сказал: «Спасибо тебе за всё: за трактор с пушкой, за то, что не впал в панику, за спасение моего сына, ведь он бы сам из города не вышел и погиб бы так же, как и его мать». Командир батареи тоже подошёл ко мне, пожал руку и сказал: «Я бы хотел воевать с такими, как ты, а не с такими вот трусливыми растяпами, как мои», – и указал на своих командиров взводов, которые стояли чуть поодаль и всё слышали. Точно не знаю, было ли им стыдно за свою трусость, но страшно было всем – и мне в том числе.