Начальник штаба указал на карте, в каком месте комполка назначил общий сбор, и все двинулись в том направлении. Это было недалеко, возле небольшой высотки, где уже виднелись трактора и машины нашего полка. Там нас ждали командир и комиссар полка. Все батареи кроме девятой были на месте. Начальник штаба доложил о случившемся. Комполка подозвал к себе командира девятой и спросил: «Ну и где же твои пушки? И чем же ты думаешь воевать?». Командир батареи стоял молча и смотрел на комполка глазами, полными слёз. Командир полка, не дождавшись ответа, подошёл к нему, похлопал рукой по плечу и сказал: «Мы с тобой об этом после войны поговорим».
И кто мог знать в тот первый день войны, какой она будет и сколько человеческих жизней унесёт. Мы-то думали сначала, что это просто диверсия, что скоро командование подтянет войска и мы погоним немцев назад, но пока перевес был не на нашей стороне.
Потом комполка подошёл ко мне, пожал руку и сказал: «Спасибо, сынок, мне кажется, что я в тебе не ошибся. Я себе тебя таким и представлял». Мы двинулись дальше, наш путь лежал в сторону Белостока. При отступлении нас беспрерывно сопровождали немецкие самолёты, обстреливали из пулемётов и бомбили. От наших четырёх спаренных пулемётов, установленных на автомашинах, вреда им не было никакого. Пули, выпущенные из пулемёта по самолёту, летящему на бреющем, веером отскакивали от брюха самолёта. Мы поняли, что самолёты у фашистов бронированные и из пулемёта их не взять.
Однажды мы увидели, как в небе появился наш истребитель ЯК. Он вступил в бой с немецким разведывательным самолётом и сбил его, но тут появились три фашистских истребителя и наш «Ястребок» спикировал вниз и низко над землёй, едва не цепляясь за вершины деревьев, улетел обратно. Больше наших самолётов мы не видели. Отступили километров на 15 за Граево и за большим лесом заняли оборону. Здесь уже стояли пушки и гаубицы других артполков. В этот день много стреляли по преследовавшему нас врагу и снова отступали, потом снова занимали оборону и снова стреляли.
На третий день войны под городком Осовец мы заняли оборону за большим лесом. День клонился к вечеру. Стояли тихо, ожидая разведданных. Когда уже совсем стемнело, разведка доложила, что с противоположной стороны леса заняли огневую позицию фашистские батареи. Вот здесь меня ещё раз испытал командир полка. Вызвал в наспех подготовленный дзот, в котором с ним находилось ещё несколько командиров, и сказал: «Жалко мне тебя посылать, сынок, но я знаю, что лучше тебя это задание никто не выполнит», – и поставил передо мной задачу: подойти к позициям противника как можно ближе и, обнаружив его, подать сигнал ракетами, с очерёдностью: первая – белая, вторая – зелёная, третья – красная. Он продолжил: «Если что-то помешает тебе, своей ракетой попытается перебить твой сигнал и мы его не поймём, то ты во второй раз пускаешь сначала зелёную, потом белую и красную, и в третий раз – зелёную, красную, белую. Огонь откроем по твоей корректировке». И немного помолчав, добавил: «Но если боишься, то скажи сразу, ведь это очень опасно и ты можешь не вернуться. Это называется “вызываю огонь на себя”. Такой способ корректировки существовал в революцию, когда завоёвывали Советскую власть. Когда наша артиллерия начнёт бить, сразу беги назад». Я ответил: «Есть идти корректировать огонь. Разрешите идти».
Комполка и все присутствующие пожали мне руку, пожелали счастливого возвращения. Мне выдали ракетницу, девять штук ракет, и я ушёл выполнять задание. В лесу было очень темно и сыро. Чтобы не сбиться с пути, я ориентировался по компасу. Идти было трудно. Ни одна веточка не должна была хрустнуть, а в темноте такое сделать сложно. Местами под ногами хлюпало, потому что местность была болотистая. Не знаю, сколько времени я шёл по лесу, но он стал редеть. Большие деревья кончились, и впереди появился молодой соснячок. В это время в небо взвилась белая ракета, я быстро стал за пушистую сосну. При свете ракеты увидел, что большой лес закончился и я как раз на территории немецкой батареи. Одна батарея располагалась на невысокой сухой возвышенности, несколько других стояли метрах в тридцати от меня – во ржи. Когда ракета погасла, я услышал смех немецких солдат и тихое пение. Метров на тридцать углубившись в лес, немного постоял и послушал. То в одном, то в другом месте немцы часто запускали ракеты. Я достал ракетницу и, дрожа от волнения, пустил три первые ракеты; белую, зелёную, красную. Немцы увидели мои ракеты и вслед за моей красной пустили белую ракету. Я ожидал огня с нашей стороны, но его не было. Наши не поняли моего сигнала. Четвёртой ракетой немец спутал все мои карты. Минут через пять я выпустил три следующих ракеты: зелёную, белую и красную, а немец опять пустил белую. Наша артиллерия продолжала молчать.
Я растерялся: и что же мне теперь делать? Ведь не скажешь фашисту: «Зачем же ты, гад, мешаешь?! Ведь у меня остался последний сигнал!». Он и на этот раз может мне помешать. А немец, очевидно считая, что это игра, тоже в неё включился. Скорее всего, он подумал, что это не советский корректировщик, а его пьяный соотечественник забавляется. Я, как было уговорено, в третий раз пустил зелёную, потом красную и немного подождал. И тут немец пустил белую – то, что мне и было нужно. Наша артиллерия открыла огонь. Сначала до меня донеслись глухие раскаты, похожие на гром, затем в воздухе зашумели снаряды. Недалеко от меня разорвался снаряд и забрызгал меня грязью. Когда снаряд падает на сухое место, то взрываясь, выбивает воронку и осколки летят над землёй, а когда он падает в болото, то осколки летят вертикально вверх, а вокруг образовывается мёртвая зона, где больше поражает взрывная волна. Я как раз оказался в таком месте.
Бросился бежать в лес – навстречу свистящим и воющим нашим снарядам, а на том месте, где я стоял несколько минут назад, уже вздыбилась от взрывов земля, валились деревья, визжали осколки, от газов после разрыва снарядов нечем было дышать. Я бежал, натыкаясь на деревья и большие кусты, падая в грязь и раздирая одежду в клочья. Погода стояла тихая, не было даже лёгкого ветерка, и гарь могла лишь оседать, притягиваясь к земле сыростью. Я пробежал метров сто, а может, и больше, а потом вдруг провалился в какую-то яму, погрузившись с головой в воду. Вынырнув, я понял, что попал в торфяной колодец. Мне было непонятно, кому и для чего он понадобился в лесу, когда вода по всему лесу выступает на поверхности. Старался стать на мыски, чтобы вода не попала в рот и уши. В этот момент снаряд мог поразить меня только прямым попаданием. Артиллерия то стреляла за лесом, то переносила огонь ближе, и снаряды иногда рвались совсем близко от меня.
Не очень хотелось покидать это укрытие: если ранит, то только в голову, тогда и мучений будет меньше. Стоять в этом колодце мне пришлось ещё где-то с полчаса, но они показались мне вечностью. А потом, когда артиллерия перенесла огонь на ржаное поле, я вылез из колодца и побрёл по лесу, не боясь, что могу быть убитым своим же снарядом. Меня пробирала сильная дрожь. После страха, который я перенёс за этот короткий промежуток времени, меня охватило такое безразличие, что я шёл не оглядываясь и не глядя по сторонам.
Из лесу я вышел в темноте немного левее нашего полка. Меня остановили какие-то бойцы и один из них, как и положено, окликнул: «Стой, кто идёт!». Я ответил: «Да иди ты к чёрту!». Они подбежали ко мне и стали спрашивать, кто я такой и что здесь делаю. Я сказал им, чтобы вели меня в 75-й ГАП. Мне показалось, что у меня спадают брюки, я хотел их подтянуть, и только тогда заметил, что у меня в руке ракетница. Сначала хотел выбросить её, но потом вспомнил слова комполка о том, что военное имущество нужно беречь, и положил её в карман.
Меня сопроводили в мой полк. Навстречу вышел полковник Юрьев, командир полка, и сказал: «Ай-яй-яй, что я с тобой сделал. Да если бы это сейчас видела моя жена, она меня, ей-богу, убила бы. Ну ничего, сынок, молодец, что живой вернулся! Я думал, что уже никогда тебя не увижу, ведь мы били по твоей корректировке двумя полками из 72-х орудий». Мне принесли новое сухое обмундирование и 150 граммов спирта. Начав переодеваться в сухое, я увидел, что у меня всё тело чёрное от впившихся пиявок. И здесь, конечно же, не обошлось без врача, потому что оторвать их, не оставив на теле присосок, было невозможно. Врач сказал, что если они останутся в теле, буду очень долго болеть. По этой причине доктор никому не доверил это дело и снимал пиявок сам. После этого тело моё горело огнём ещё неделю. Я переоделся, выпил спирт и здесь же, в дзоте, уснул.
Утром меня разбудил комполка и сказал, что по последним разведданным разбито и сожжено шесть танков, более 50 пушек и уничтожен полк обслуживающего персонала. Установить точное количество убитых фашистов не удалось, потому что там половина лесного массива и всё поле смешано с землёй. В общем, за чем они к нам пришли, то и получили. А днём прилетели «Мессеры». Они поливали нас пулемётным огнём, бомбили позиции и улетали невредимыми, потому что наши зенитные пулемёты им никакого вреда не причиняли. Самолёты летали над нами на бреющем полёте, и мы видели их улыбающиеся лица. В груди закипали злость и ненависть к захватчикам. Зенитных пушек у нас не было, авиация на помощь не приходила.
Здесь мы простояли неделю, обеспечивая отходящим войскам коридор, а потом снялись и ушли к Неману. Остановились у железнодорожного моста возле города Осовец. Там уже стояло два полка: полк пехоты и полк артиллерии. Они, так же, как и мы, получили приказ оборонять мосты от противника, чтобы сохранить переправу для наших отступающих войск. Тут мы простояли около трёх суток. А наши войска шли и шли. Мы день и ночь били из пушек, отражая атаки наступающего врага. Фашисты старались бить нас и с воздуха, и с земли, но здесь нам было легче. Рядом с нами стоял зенитный полк, и он умело отражал налёты вражеской авиации. На наших глазах было сбито более десятка самолётов. Фашисты бомбили берега, отступающих на дорогах бойцов и понтонные переправы, а мосты не трогали, потому что они им самим были нужны. Мосты они надеялись взять голыми руками.