Народность, по своему первичному смыслу – это внутреннее состояние души человека.
Кстати, слово «народность» как перевод «национальности» предложил в 1819 г. в письме к А. И Тургеневу замечательный поэт и умнейший человек П. А. Вяземский. И у него же есть строка, говорящая о его глубоком понимании (или, лучше сказать, чувстве) народности:
Порвал ли я в себе народности струну?
Народность следует искать, прежде всего, в себе самом. А если выражаться более строго, именно народность составляет то, что философы и богословы называют природой человека, которой он обладает наряду с личностью. Говоря кратко, личность и народность – это два главных начала человеческого бытия, которое не сводится только к личности («чистый» персонализм). Именно наличие в человеке двух начал порождает неустранимую двойственность человеческого бытия, порождает его трагедию и, одновременно, стремление к гармонии этих начал.
Но почему я уверен, что природа человека заключается именно в его народности? Сначала напомню, что еще в Средние века было отмечено, что личность человека отвечает на вопрос «кто?» (quis), а его природа на вопрос «что?» (quid). Но с ответами на эти вопросы дело обстоит далеко не одинаково. С личностью всё более или менее ясно (тоже благодаря русским мыслителям, особенно В. И. Несмелову и В. А. Снегиреву). С личностью связаны самосознание человека и его свобода; именно они делают его личностью, а не вещью (Несмелов).
Но в чем заключается природа человека? До меня (снова простите за самомнение) вразумительного ответа на этот вопрос не существовало. А точнее, существовали два ответа – один недостаточный, а другой не слишком убедительный. Во-первых, природу человека видели в его человечности (humanitas, или Humanite Гердера). Это не так тривиально, как может показаться: человечность – это то, что делает человека человеком, а не только «альтруизм» и т.п. Тем не менее очевидно, что гуманность Гердера требует дальнейшего раскрытия, и по следам того же Гердера ее стали искать в языке. Поначалу (особенно у Вильгельма фон Гумбольдта) этот путь казался перспективным, но в итоге он завел в трюизмы «лингвистической философии», «глубокомысленные» банальности Витгенштейна и прочих.
Во-вторых (а исторически «во-первых»), природу человека связывали с его разумом. Эту античную традицию впоследствии усвоили как западные, так и восточные богословы (например, великие капподокийцы), а затем и антропологи, говоря о человеке современного анатомического строения, как о homosapienssapiens (так сказать, «человек разумный в квадрате», что звучит несколько комично). Но дело не в комизме, а в том, что понятие разума весьма расплывчато, перетекает в ум, рассудок, интеллект, мышление, а еще в сообразительность, которую без особого труда находят и у животных (Кёлер и др.).
С моей точки зрения, разум, разумность – это качество человека в целом, без различения в нем личности и природы. При этом самым подходящим мне кажется слово «мышление», поскольку мышление, чувство и воля – это три основные психические (душевные) способности.
Поэтому попытаемся яснее и глубже понять различие личности и природы. Личность выражается, как уже отмечалось, в самосознании и свободе. В свою очередь, эти два понятия можно соединить в одно – самоопределение как фундаментальный личностный акт. А если говорить шире: там, где личность – там деятельность, активность, целеполагание, творчество наконец. Личность – деятель parexcellence.
Но человеческое деяние не может быть «творением из ничего», для творчества личности необходим материал, нечто данное, не этой личностью созданное. Здесь требуется другое начало, «ориентированное» на то, что дано, передается человеку от других людей, из поколения в поколение, как традиция (от trado – передавать по наследию), как наследие и завет. Но наследие необходимо не только передать, но и принять; принять, прежде всего, внутренне, всей душою. Такое внутреннее приятие (Annahme австро-немецкого философа Отмара Шпанна) сродного душе является принципиальной способностью человеческой природы. Наша человеческая природа – наследник parexcellence.
Теперь остается понять, от кого мы получаем «львиную долю» своего наследия. Это не может быть «все человечество», и не только потому, что наследие в этом случае является слишком большим, а, прежде всего, потому, что оно является слишком разнородным и не может быть органично усвоено. Далее, наше наследие нельзя рассматривать и слишком узко, как семейное, корпоративное и т.п.; человек шире, вместительней такого наследия. И тогда остается говорить о наследии, связанном с общностями двух типов: с народами (или нациями) и с цивилизациями. Собственно говоря, именно национализм и так называемый «цивилизационный подход» ведут борьбу за умы людей, не продавших душу космополитизму.
В юности меня привлекал второй подход, который является по существу расовым, как это вполне ясно не только из гениальных «Оснований XIX века» Х. С. Чемберлена, но также из «России и Европы» Н. Я. Данилевского, культурно-исторические типы которого – это по сути расы, только рассмотренные с высшей, духовно-нравственной точки зрения. Однако постепенно я понял, что любая цивилизация всегда производна от народа, сыгравшего ведущую роль, по крайней мере, в создании той или иной цивилизации, а иногда и на протяжении всего ее существования. Что касается, например, славянской цивилизации, Данилевский рассматривает ее как проект, главным исполнителем которого должен стать русский народ (и даже конкретнее – великороссы).
В итоге я пришел к выводу, что человек – наследник национальных традиций, а заложенная в его природе способность к приятию этих традиций и является народностью, или национальностью (близкие мне русские мыслители подчеркнуто не различали этих понятий). Соответствующую концепцию в целом я называю национал-персонализм, и хочу подчеркнуть, что это не «идеологическая», а именно философская концепция. Говоря кратко, народность – это, в первую очередь, философское и даже метафизическое понятие.
В этом рассуждении я обошел молчанием ряд важных вопросов, связанных с тем, что человек по природе национален. Это и «классический» вопрос о людях «смешанной национальности», и вопрос о том, как мое понимание природы человека соотносится с известными словами ап. Павла (Кол. 3:11), которые очень любят не только богословы, но и космополиты. Все это так или иначе затронуто в мой книге о П. Е. Астафьеве «Истина и душа». Задачу же этой реплики я видел только в том, чтобы прояснить самую суть моего понимания идеи народности.
– Николай Петрович, и всё же давайте остановимся на минуту и уточним этот важный вопрос. Что же Вы отвечаете космополитам, цитирующим библейское высказывание?
– Ответить совсем нетрудно. Слова ап. Павла «нет ни Еллина, ни Иудея» (Кол. 3:11) и «нет уже Иудея, ни язычника» (Гал. 3:28) относятся только к тем, о ком апостол говорит: «все вы, во Христа крестившееся, во Христа облеклись» (Гал. 3:27). Много ли таковых среди космополитов и современных либералов, с их непрерывными нападками на Церковь, на христианство вообще? Можно ли относить слова апостола, например, к «философу» Эриху Фромму (одному из любимцев либеральной публики), который связывал христианство с «некрофилией»? Ясно, что Фромм был просто озлобленным евреем, потерявшим всякий стыд и совесть. Причем же здесь «ни эллина, ни иудея»?
Для объективности не забудем и о тех раздорах, которые царят среди самих христиан, а в последнее время вновь обострились уже внутри Православия. Значит, и здесь немало тех, кто «во Христа облеклись» лишь по внешности. Я уж не говорю об огромной части человечества, которая избрала в религии другой путь и вряд ли сойдет с него в обозримом будущем. В связи с этим скажу откровенно: в приведенных выше словах ап. Павла я вижу некую религиозную утопию, а не догматическую истину. По крайней мере, мне ближе и понятнее слова Самого Спасителя: «В доме Отца Моего обителей много» (Иоанн. 14:2).
– Сегодня много говорят о соборности как «визитной карточке» русского народа. Не могли бы Вы прояснить, в какой связи друг с другом состоят понятия «соборность» и «народность»? Сегодня эти понятия часто смешивают. Соборность и народность? Соборность или народность?
– Соборность или народность. Нетрудно догадаться, что это противопоставление вызовет искренний протест, по крайней мере, части читателей. Соборность, заметят мне, не исключает народность, а напротив, является коренной чертой русского народа. Подобные заявления встречаются достаточно часто, и всякий раз мне вспоминаются слова П. Е. Астафьева о том, что он видит «одну из главных и наиболее чреватых недоразумениями ошибок наших славянофилов в их чрезмерном преувеличении значения соборного начала в русской народной жизни».
Опасения Астафьева оказались не напрасными, причем сразу в ряде отношений. Но прежде чем рассмотреть те «недоразумения» (во множественном числе), которые породила идея соборности, попытаемся кратко обрисовать генеалогию и содержание этой идеи.
Общеизвестно, что слово «соборность» пустил в оборот А. С. Хомяков, а вдохновил его, несомненно, девятый член православного Символа Веры, который, как правило, звучит так: (верую) «во единую, святую, соборную и апостольскую Церковь», причем параллельно приводится вариант со словом «вселенская» вместо «соборная». В учебниках «Закона Божия» обычно далее поясняется: «Соборность есть единодушие всех истинно-верующих, православных христиан, скрепленное любовью Христовой и Благодатью Духа Святого. Соборная Церковь не ограничена ни пространством, ни временем, ни народом, и она заключает в себе всех истинно верующих всей вселенной. Поэтому она еще называется