О себе. Да, я замужем, но ни разу за эти семь лет я не назвала Сашу “мужчиной” и уж тем более “мужем”. Я забыла свое отношение к этим дурацким словам, но все-таки никогда не произношу их вслух. Вы ведь отлично знаете, доктор, что я – неизлечима…»
Александр ПШЕНИЧНЫЙ. Маленькая икона, или Профессии, которые нас выбирают
Рассказ
Тонкий, слегка заостренный нос. Изящная линия небольшого, почти детского рта над узким подбородком. Белое худощавое лицо в серебре волос, похожих на ореол одуванчика. Хозяйка парикмахерской в фашистской Германии это лицо описала удивительно точно – маленькая икона. Кажется, вот-вот закрытые веки распахнутся и тонкие нордические губы покойницы прошепчут: «Саша!? Где я?»
– Все попрощались? – нетерпеливый работник ритуальной службы быстрым взглядом осмотрел родственников и соседей умершей.
Я поцеловал в лоб покойницу и прикоснулся пальцами к перекрестию длинных узких парикмахерских ножниц, лежащих на красной подушечке у изголовья: «Спи спокойно, Мария! Из нашего мира ты ушла Мастером».
Черный автобус медленно исчез за углом, я присел на скамейку возле подъезда. Из чаши памяти высыпалась крупа воспоминаний.
– Александр? Меня зовут Мария Тимофеевна. Ваш телефон подсказали соседи, – слегка сухощавый, но приятный женский голос просил отремонтировать телевизор.
Я пришел немного раньше и в тамбуре столкнулся с выходящим от клиентки пожилым вальяжным мужчиной. Его лицо показалось знакомым.
– Бывший профсоюзный босс на пенсии. По привычке ходит ко мне стричься, – улыбнулась Мария Тимофеевна. – Кстати, хотите я и вас подстригу, пока все готово? Не в счет ремонта, а за компанию. Вам будет к лицу короткая стрижка.
Через полчаса я с интересом рассматривал себя в зеркало. Последний раз так коротко я стригся еще в младших классах школы. Непривычно, но лучше, чем я ожидал. Даже небольшое декольте на макушке выглядело не так броско. Удивленная жена, тщательно рассмотрев меня со всех сторон, огласила вердикт: «Стричься теперь будешь у этой женщины».
Мария Тимофеевна над моей прической работала только старыми ножницами. Однажды в мелькании лезвий я успел рассмотреть необычное клеймо у перекрестия лезвий:
KOHL HAUL
GERMANY
Я поблагодарил Марию Тимофеевну за работу и не удержался от любопытства: «Чувствую, вы не случайно стали парикмахером? А ваши ножницы? Они действительно из Германии?»
– Вы правы, Саша! – Мария Тимофеевна снова вынула ножницы из футляра и бережно провела по кромке лезвия пальцем. – Впервые желание стать парикмахером пришло ко мне в момент, когда за позолоченным столиком Гитлера в его вагоне я рассматривала прически дам на картинах. Настоящих картин я до этого не видела, только иконы. А ножницы? В сорок пятом мне подарила их парикмахер, которая стригла Вильгельма II – кайзера Германии. Они стали моим счастливым талисманом.
– В вагоне Гитлера!? Кайзер!? Вы шутите? – я оторопело снова уселся на табурет.
Но парикмахер не шутила. За чаем она рассказала мне историю пути к профессии, принесшей ей столько радости и удовлетворения. Но и историю, полную горести и страданий.
Отец Марии по фамилии Кадук – потомок немцев, которых Екатерина II пригласила на Кубань осваивать новые земли. В начале прошлого века он переехал с братьями в Новую Водолагу Харьковской губернии, там они основали и обжили хуторок Кадукивка.
После революции отец строил паровозоремонтный завод (нынешний завод им. Малышева), работал на нем сначала рабочим, а потом инженером. Никогда он не говорил детям об их немецком происхождении.
Перед войной отца арестовали по доносу и отправили в лагеря под Магаданом. Только в 1953 году его реабилитировали, и в кабинете следователя отец случайно встретился с доносчиком – бывшим сослуживцем. Отец замахнулся на человека, искалечившего его жизнь, палкой и сильно ударил. Следователь сделал вид, что ничего не заметил. В этот же день работник госбезопасности показал отцу протоколы его допросов. Экспертиза установила, что следователь НКВД умышленно оставлял в протоколах четыре незаполненных строки. И после подписи отца дописывал его «признания» в шпионаже на пользу Германии.
Войну семья встретила без кормильца, а в сорок втором семнадцатилетней Марии вручили повестку на работу в Германии, подписанную секретарем сельсовета. Она не расставалась с ней всю войну. Кто-то из родственников дал в дорогу котомку с сухарями и три дойчмарки.
Два года Мария работала на небольшой фабрике у французской границы. Вместе с тремя землячками она сортировала одежду, оставшуюся после уничтожения евреев в концлагерях. Работницы отделяли шерстяные и хлопчатобумажные вещи, отрезали от сорочек манжеты и воротники, борты пиджаков, карманы и пуговицы. Затем сырье прессовали и отправляли на другую фабрику для переработки.
Изнурительный труд за тарелку супа и бесконечные штрафы: даже за смотрение в окно во время работы.
На адрес фабрики приходили письма от родственников девушек с Украины. Хозяйка вручала их Курту, своему помощнику, с просьбой передать их работницам. Но Курт рвал и выбрасывал письма, считая, что так остарбайтеры быстрее забудут родные места и Отчизну. Девушки случайно узнали о подлости Курта и предъявили немцу ультиматум: или он впредь отдает им письма, или они расскажут хозяйке фабрики о его недобросовестности и воровстве.
В последней надежде евреи прятали золотые кольца и украшения в карманах и складках одежды. Все рабочие, нашедшие ценные вещи, кроме фотографий, были обязаны сдавать их хозяйке. Но Курт хитрил и часто оставлял кольца и цепочки себе. Девушки победили и вскоре получили весточки из родных мест.
Однажды Мария увидела рыдающую хозяйку фабрики. Ее сын попал в плен к американцам.
– В Сибири можно жить? – обливаясь слезами, спросила хозяйка. – Там сильно холодно? Мороз в сорок градусов – это как?
– Люди везде живут и ко всему привыкают. Вы столько наших людей в плен взяли. Это расплата, но еще не полная, – ответила Мария.
От одного слова «Сибирь» немцы дрожали от страха и холода.
Через полтора года Марию выкупили соседи хозяина фабрики – сапожник и его жена. Они жили в большом доме и держали магазин одежды на первом этаже. Хозяин учил русский язык, читал Ленина и неплохо относился к остарбайтерам. Но когда в конце сорок четвертого Мария заболела двухсторонним воспалением легких, сапожник сказал: «Ваш Ленин говорил – кто не работает, тот не ест. Нетрудоспособных я кормить не буду. Завтра отправляю тебя в институт на лечение».
О научно-исследовательском институте в 15 километрах от городка все знали как о преисподней ада. В нем проводили медицинские опыты над людьми. По распоряжению властей военнопленных и остарбайтеров отправляли на лечение только в этот институт-живодерню. Никто не выходил из него живым.
В одном из кирпичных бараков этой лаборатории смерти Марии вводили в вену мутный светло-серый препарат. С каждым днем подопытной становилось хуже. Пальцы на конечностях скрючились, девушка часто теряла сознание. Воду Мария пила из кружки, прижав ободок запястьями. Туалет в пятнадцати метрах, но на поход с двумя палками уходило больше часа.
Однажды ей ввели двойную дозу препарата. Мария очнулась только утром, за высокой каменной перегородкой она услышала голос женщины-врача, отчитывающей медсестру: «Если бы я не привела ее (Марию) в чувство, она умерла бы этой ночью. Из-за твоей невнимательности мог провалиться эксперимент…»
Незадолго до болезни Мария познакомилась с двумя пожилыми женщинами – русскими эмигрантками. Как-то Мария с девушками из фабрики выкопали в поле немного картофеля, испекли его в костре и уселись в пролеске возле дороги обедать. Мимо проходили две пожилые дамы в шляпках. Они спросили по-немецки: «Что вы здесь делаете?» Девушки им что-то ответили, а Мария сказала подругам по-украински: «Шляются непонятно зачем, поесть спокойно не дадут». В ответ старушки перешли на русский язык. Оказывается, они переехали в Германию еще в 1916 году. С тех пор женщины иногда приходили к Марии и помогали ей продуктами.
Вечером в бокс пришел молодой красивый мужчина в белом халате, осмотрел Марию и сказал: «Я тебя вылечу. Но процедура будет болезненной. Согласна?»
Мужчина и медсестра раздели Марию донага и укутали тело – скелетик, обтянутый кожей – тремя шерстяными одеялами, а сверху живой кокон обмотали клеенкой. Рядом на электрической плите постоянно кипела литровая кружка чая. Девушке вложили в рот малюсенькую, похожую на пшенное зернышко, таблетку, и медсестра полдня поила с ложечки больную кипящим чаем. Внутри все пекло, словно свинец расплавленный вливали. Когда, наконец, развернули одеяла, вытерли мокрое тело, боль утихла и девушку уложили спать. Утром Мария почувствовала, как по сжатым судорогой пальцам забегали мурашки.
После четырех процедур Мария могла самостоятельно ходить и сжимать пальцы. Перед выпиской из института она спросила у доктора-красавца: «Почему вы меня вылечили?» Он улыбнулся: «Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Шучу». Потом оглянулся и прошептал: «Русские друзья просили тебе помочь…» В распахнутом белом халате он казался Марии ангелом с крыльями.
Марии выписали документы, по которым она могла вернуться к месту жительства и работы.
Сесть в вагон, чтобы добраться до Карлсруэ, девушка не смогла. Люди в рабочем поезде висели даже на поручнях вагонов. В середине поезда напротив Мария заметила вагон без единого пассажира. И никого вокруг. «Будь что будет», – подумала девушка, поднялась по ступеням и замерла у открытых дверей.
Свет от позолоченных лепнин потолка и рам картин на стенах коридора заставил прищурить глаза. Посередине вагона на резном столике у двух больших зеркал в окладах лежал какой-то предмет, похожий на большую расческу. Мария подошла к столику. На нем действительно лежала женская расческа, инкрустированная золотом и драгоценными камнями. Девушка заворожено рассматривала картины на стенах вагона. Какая красота! Наверное, в такой роскоши живут только короли. Но больше всего глаз восхищали изящные прически дам на картинах. Неужели их создают обыкновенные люди, земные парикмахеры? Вот бы мне такому научиться!