ГЛАЗА ГЛУБИНЫ
Пруд застелил опавший лист,
И два листка червяк прогрыз.
Глядела в дыры глубина,
И понял я, что нету дна
У водоема… Но вопрос
Точил к сомненью склонный мозг:
Так неужель для взгляда вверх
Необходим грызущий червь?
Бездонное пространство человеческого «я» глядит вверх, в бездонную глубину мироздания, человек всматривается в Бога. Но без дыр, проточенных червем сомнения, мы ничего не разглядим, поскольку каждый устремленный в небеса людской зрачок плотно застелен иссохшей мудростью земных веков. Этот опавший опыт мешает нам видеть истину.
Так в своем раннем стихотворении я оправдывал необходимость вечного сомнения, нашу потребность в черве, неумолимо прогрызающем всё то, что не дает нам смотреть вверх. И образный ряд для поэтической передачи своих мыслей мне удавалось без труда находить в окружающей природе.
Если бы я остался верен этой, условно говоря, тютчевской традиции, моя творческая судьба сложилась бы, возможно, совсем иначе. Но тогда, в конце 70-х, я счел верными упреки в «кузнецовщине», звучавшие в мой адрес, – и пошел в другую сторону.
Может быть, и напрасно. Во всяком случае, сегодняшний я послал бы всех, кто меня упрекает, очень далеко – и продолжал гнуть своё.
ПАМЯТЬ
Дитя на пепелище
На корточках сидит.
То что-то в пепле ищет,
То хмуро вдаль глядит.
Разроет пепел темный
И уголек найдет…
И вновь о доме вспомнит,
И вновь слезу прольет.
Неподцензурная литература была в конце 70-х для меня недоступна, западные радиоголоса я слушал редко, вполуха, не доверял им. Сведущего человека рядом не было. Душа моя жаждала полной правды обо всем, но получала лишь какие-то крохи, фрагменты, обломки…
Я чувствовал, что не знаю чего-то самого главного. Но чего именно?
Порой я казался себе ребенком, сидящим на пепелище родного дома и пытающимся вспомнить, каким был этот дом. Я выгребал из пепла уголек за угольком и до рези в глазах всматривался в них…
***
А что, если нету за зло наказанья –
И всё как попало идет в мирозданье,
И все душегубы пребудут в тепле,
А те, что погублены, – в пепле, в золе,
И все, кто исчезли в пучине войны, –
На мрак и забвение осуждены?
Гоню я подальше мысль черную эту…
А что, если нету? А что, если нету?
Зло, совершенное людьми, должно быть отомщено – в этом у меня никогда не было сомнений. Но если на мщение у людей нет сил, кто отомстит? Иисус Христос говорит: не мстите, оставьте отмщение мне, я сам воздам за каждое зло. Но когда еще это будет, да и будет ли? А душегубы – вот же они, совсем рядом!
Такие вопросы занимали меня в конце 70-х годов, когда рождалось это стихотворение. К мысли о том, что в итоге все равно побеждает добро, а сатана является всего лишь слепым орудием в руках Господа, мне предстояло прийти только лет через десять…
ОБИДА
Разное было в жизни…
Что же, судьба, спасибо
За оплеухи злые
И золотые сны!
Многое было в жизни,
Даже обидно как-то —
Больше не испытаю
Радости новизны.
Кажется мне порою:
Был я в саду огромном,
Много плодов красивых,
Пробуя, надкусил.
Горькими я гнушался,
Сладкими – наслаждался.
Съел бы и самый вкусный,
Да не хватило сил.
Вопль миллионов слышу:
«Ух ты, какой, гляди-ка!
Нам вот одно досталось —
Горечь и кислота…»
Братцы, я понимаю,
И говорю спасибо.
Но все равно обидно,
Что не сбылась мечта.
Всё это ирония, конечно, самоирония… Однако, земная жизнь и в самом деле представляется мне очень похожей на плодоносящий сад: так много в ней – несмотря ни на что! – хорошего, доброго, красивого, притягательного. Если когда-нибудь все наши войны будут перенесены за пределы планеты, Землю вполне можно будет сделать чем-то вроде библейского Эдема – и разрешение людям пожить в этом раю будет выдаваться только за особые заслуги перед человечеством.
А мне вот, грешному, вкупе с моими собратьями по историческому времени, довелось побывать в этом райском саду просто так, за здорово живешь. Повезло, что уж там кривить душой.
А вопли миллионов… ну, я тоже вопил в свое время. Да и сейчас еще иногда постанываю. Но больше по инерции. На самом-то деле, начиная с конца 80-х годов прошлого столетия, когда и было написано это стихотворение, я каким-то краешком души всегда ощущал – мы все живем в райском саду. А страдаем, кричим и злимся потому, что не научились в нем жить. И не желаем учиться, вот что удивительно!..
Наши встречи
Иван ЕСАУЛОВ. Отсутствует государственное понимание значения русской литературы для самого существования России
– Иван Андреевич, Вы известный ученый, посвятивший себя насущной, по-хорошему амбициозной задаче – восстановлению подлинных русских смыслов в науке об отечественной литературе, очищению ее от советских плевел. К сожалению, до сих пор в широких научных, образовательных кругах, во многих «толстых» журналах исследования, подобные Вашим, вызывают раздражение, отвергаются, замалчиваются. Что сегодня мешает распространению и утверждению в нашей стране этого совершенно органичного, наиболее плодотворного – национального подхода в изучении национального же наследия?
– Я бы не формулировал это как «национальный» подход. Точнее сказать по-другому: изучение национального наследия в соответствии с его собственными фундаментальными ценностями, с уважением к этим ценностям, а не с отрицанием их.
«Мешает» же слишком многое: и инерционность советского времени, с его атавизмом ленинского отрицания единой национальной культуры, хотя при этом на самого Ленина уже и не ссылаются. Ведь если десятилетиями под флагом «интернационализма» сначала выкорчевывать самое главное в отечественной культуре – то, что делает ее русской, а затем это национальное подавать исключительно в редуцированном, усеченном виде, словно бы конвоируя при помощи «проверенных кадров», то это порождает иные формы культуры и даже иные формы жизни, для которых то, чем я занимаюсь, а также некоторые другие коллеги, прямо-таки враждебная активность: это же голос недобитой еще России, напоминание об утраченном, а также, в некоторой степени, и его восстановление. Неподконвойное восстановление.
Ну и еще необходимые уточнения: во-первых, не я один в нашей филологии от этих «плевел» стараюсь ее «очищать», во-вторых, не надо думать, что «плевела» эти самые исключительно «советские».
– Называя своих оппонентов «хозяевами дискурса», Вы подчеркиваете, что они выгодны нынешней власти в РФ, более того – плоть от плоти ее. Поясните, пожалуйста, в чем состоит эта выгода и какую функцию они выполняют.
– И опять я не вполне соглашусь с формулировками. Меня совершенно не интересует «политика» как таковая, ею не занимаюсь, ее не исследую; я, слава Богу, не «политолог» и не пропагандист насаждаемой – с какой угодно стороны – «идеологии». Речь не идёт у меня о «нынешней власти», речь идет о номенклатурном классе, который, в целом, тот же самый, подают ли его представителей в медиа в качестве «власти», либо «оппозиции». В сохранении этой несменяемости и состоит та «функция», о которой Вы спрашиваете. И, конечно же, ни в коей степени те, кто владеет медиа, не являются моими «оппонентами»: ведь, будь так, это означало бы, что я тоже был бы «оппонентом» им, а просто смешно, если бы я позиционировал себя в этой роли.
– Надо полагать, «наши», местные «хозяева дискурса», в свою очередь, реализуют волю международных, с большой буквы «Хозяев»?
– Может быть, но у меня недостаточно информации, чтобы это утверждать с уверенностью.
– Мне думается, что положение современного российского литературоведения, а также, например, исторической науки до известной степени сравнимо с ситуацией в науках естественных, точнее в их преподавании, когда в сознание молодых людей по-прежнему внедряются вульгарные, сомнительные и безальтернативные представления о «случайном самозарождении» Вселенной и жизни на Земле, межвидовой эволюции и тому подобном. Что, на Ваш взгляд, помимо «заветов советской науки» побуждает многих ученых и педагогов, над которыми давно уже не висит угроза репрессий, упрямо насаждать соответствующие (анти)ценности? Некая психологическая, духовно-нравственная инертность, банальный конформизм? Или чаще всего это именно сознательная идеологическая, мировоззренческая позиция?
– Опять-таки, здесь нужно проводить особые социологические исследования. Но те, кто их проводит, сами включены в систему, а поэтому вряд ли мы получим корректные, достоверные результаты. Наверное, возможны разные варианты ответов на Ваши вопросы – и все они так или иначе отражают общественную реальность, но каков «процент» конформистов – по отношению к «идейным» последователям, трудно сказать. Хотя жизненный опыт и подсказывает, что последние всегда в меньшинстве.
– 2015-й был у нас объявлен Годом литературы, нынешний – Годом Солженицына. Государство вроде бы не забывает вовсе о литературе, но делает ли для нее, то есть для писателей и читателей, что-то по-настоящему полезное? Или всё, что мы имеем хорошего в этой области – исключительно инициатива энтузиастов-бессребреников, как Вы выражаетесь – «кустарей-одиночек», действующих вопреки системе, по ее недосмотру?
– Такого, как в СССР, отношения к писателям со стороны государства, когда создавались целые писательские бригады, когда писатели жили в совсем уж привилегированном положении, сравнительно со своими согражданами, ожидать не приходится. По понятным причинам. Хотя бы из-за другой степени воздействия на общество прежних «инженеров человеческих душ». Может быть, до известной степени, это и хорошо. Печально другое: отсутствует по-настоящему государственное понимание значения русской литературы для самого существования России. Я имею в виду не писателей-современников, к этому же не сводится та отечественная литература, которая обрела мировую значимость. Она могла бы и для современной России стать одним из столпов, сохраняющих ее идентич