ность.
– Есть нехорошее ощущение, что власти РФ способны всерьез задуматься о национальном лишь в связи с общенародным бедствием, наподобие, не приведи Бог, большой войны, как во времена Сталина, в 1941-42 годах, с его запоздалым, лобовым, во многом ущербным (прежде всего в искусстве) возрождением национального патриотического духа. Говоря Вашими словами, в очередной раз может быть воспроизведена «советская матрица», по-другому ведь эти люди просто не умеют…
– Это ведь не вопрос, а Ваше суждение? Я думаю, что дело вовсе не в «этих» людях, а в более глубинной трансформации, которая затронула более или менее всех. В названное Вами время еще жива была память об исторической России, сейчас же этого нет. Так что не буду предсказывать возможное развитие событий.
– Если всё же помечтать о будущей победе русской филологии, то какой Вы ее видите применительно к школьному, вузовскому преподаванию? На каких принципах оно должно строиться, какие произведения войдут в программу, какие из нее выпадут или займут более скромное место? Можете привести несколько таких примеров?
– Русская филология существует и сегодня, а не в «будущем». Дело не в «программе», хотя я, как нетрудно догадаться, сторонник более широкого представительства именно классической литературы в школе и в университетах (не только на гуманитарных факультетах). Но и русскую классику, как мы все отлично знаем, можно так «преподавать», что к ней появится лишь отвращение. Я не люблю пустых прекраснодушных мечтаний, они только лишь отвлекают от собственного дела, от того, чем человек занимается, не очень-то беспокоясь о погоде в третьем тысячелетии. Со своей стороны, в своих книгах и публичных выступлениях (например, в цикле «Беседы о русской словесности с Иваном Есауловым» на радио «Радонеж») я стараюсь внести свой вклад в это «будущее», а когда оно наступит (если наступит) – нам знать не дано. Для меня очевидно, что литература должна преподаваться как часть русской истории и культуры. Но не «по десятилетиям», а в контексте «большого времени» общенациональной жизни, где православие – не «компонент» этой культуры, а сама ее основа – именно такому пониманию классики и посвящены мои книги. Но это слишком долгий разговор.
– Когда я учился на филфаке, у нас был совершенно замечательный преподаватель «литведа» – Олег Николаевич Щалпегин, ныне здравствующий, один из авторов нашего журнала, который очень увлекательно, с юмором и в своеобразной игровой манере вел свой предмет, благодаря чему, видимо, я до сих пор назубок помню определения многих литературоведческих терминов. А как Вы устанавливаете диалог со своими студентами? Есть ли какие-то особенные педагогические приемы, секреты?
– Я просто стараюсь, в первую очередь, учитывать характер аудитории. Не слишком придавая значение (или, скажу прямо, вообще не придавая никакого значения) тому, что называют «педагогическими приемами», «методикой», «педагогикой» или «психологией». У меня какое-то стойкое предубеждение к этим дисциплинам, к их значимости для реального преподавания литературы (да и не только литературы). Много раз убеждался, что зачастую те, у которых всё в полном «методическом» порядке, согласно «отчетным документам», совершенно беспомощны (или неинтересны) живой аудитории. Человек ли для субботы или все-таки суббота для человека? Кажется, наши предки в свое время согласились со вторым ответом, а потом ему столетиями и следовали. Нашествие же новых – и весьма влиятельных – субботников-законников на наше отечественное образование не только заводит это образование в тупик, оно противно самому духу русской школы.
– Основной предмет Ваших исследований – русская классика. Остается ли у Вас время следить за новинками художественной литературы, в том числе зарубежной? Что бы Вы порекомендовали нашим читателям?
– Я отвечу приблизительно в том же духе, как ответил мне один умный человек, мой европейский друг и коллега, когда я с удивлением узнал, что он не только никогда не был в Америке, но и не собирается туда вовсе: «В Европе так много чудесных мест, которые я еще не посетил, жизни не хватит, зачем мне Америка?». Дело не в «отсутствии свободного времени». Мне просто значительно интереснее читать (и перечитывать) как русскую классику, так и зарубежную (в том числе XX века), чем «следить за новинками», которые чаще всего забываются если не на другой день, то на следующий год.
– А в области литературоведения, критики… – может быть, истории, культурологии, философии?..
– У Вас вновь слишком глобальный вопрос. В данном случае следить мне приходится, я же ученый-филолог, должен знать, что пишут другие исследователи. Но здесь, боюсь, мои интересы слишком специфичны, чтобы я мог «рекомендовать» научные работы широкому читателю.
– Вы читаете лекции по всему миру, общаетесь с зарубежными коллегами. Что можете сказать об их понимании русской культуры, вообще об отношении к России? Наверняка европейцы, американцы, китайцы смотрят на нашу страну совершенно по-разному…
– Ну, «по всему миру» – это все-таки некоторое преувеличение. Например, в Африке я не читал лекций, в Австралии, в Южной Америке. Мой круг общения, в основном, университетская публика. Проблема одна общая – гуманитарные факультеты по всему миру скукоживаются, сокращаются позиции, дурно понятный прагматизм наступает. Русистика не исключение. Больше изучают язык, чем литературу. Хотя в некоторых странах, например, в Китае, русистика бурно развивается. Но и там тоже изучение языка доминирует.
Я не считаю правильным «обобщать»: нет «европейцев, американцев, китайцев» с каким-то общим отношением к России. В целом, понятно, если для кого русская культура – дело его жизни (а не только «профессия»), то он заведомо не может относиться слишком негативно к предмету своих занятий. Но именно в области русистики есть, действительно, одна особенность – в этом смысле. Дело в том, что в последние десятилетия достаточно много «позиций» в университетах по всему миру заняли бывшие советские граждане, наши соотечественники. И вот именно в рядах этой публики, как ни странно на первый взгляд, достаточно много таких, для кого русская история – какая-то «неправильная», да и русская культура (может быть, за исключением ее советского отрезка, да и то – весьма фрагментарно) – также страдает глубинными, возможно, и непоправимыми изъянами. Этот феномен я рассматриваю в книге «Постсоветские мифологии».
– Чему, на Ваш взгляд, нам сегодня следует поучиться у иностранцев?
– Уважению к своей собственной культуре.
– Иван Андреевич, благодарю Вас за интересную беседу, желаю сил и вдохновения для продолжения Вашей очень нужной работы!
Вопросы задавал Ренат Аймалетдинов
Ирина КАЛУС. Если слово трепещет в стремлении стать живым
Сегодня на вопросы Вячеслава Бреднева отвечает главный редактор журнала любителей русской словесности «Парус», член Союза писателей России, доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Московского государственного института культуры Ирина Владимировна Калуc.
– Ирина, скажите, пожалуйста, зачем читать современную литературу?
– Вячеслав, начнём с того, что читать вообще не обязательно (если, конечно, это не является твоей профессией или учебным заданием – делаю оговорку для студентов-гуманитариев). Чтение не является базовой потребностью. Каждый человек делает личный выбор, предпочитая читать ему или нет, останавливаться на классике или современности и так далее.
Мой личный выбор был сделан ещё давно – и я выбрала одним из своих профилей современную литературу.
Вадим Кожинов писал: «Искусство живёт современностью». Я думаю, что и для литературы это неизбывное «бытие в настоящем» – непреложный закон.
Современность – залог будущего нашей литературы. Именно сегодня происходит что-то очень важное, что будет формировать наши мысли завтра. И мы не можем закрывать на это глаза, всё время поворачиваясь назад и делая вид, что ничего не происходит, или, например, пребывать в иллюзии, что всё значительное уже произошло.
Хорошо понимаю тех своих коллег, которые комфортно и уютно чувствуют себя в нишах своего исследовательского периода. Но, поверьте, и они, желая того или нет, современность учитывают. От современности мы не спрячемся, она будет проникать даже через зашторенные окна: новыми смыслами, находимыми в классике, новыми мыслями о человеке и времени, новыми гранями бытия, открывающимися именно сегодня. И не нужно бояться далеко уйти от современности – это неизбежность, которая всегда будет рядом с вами.
Современности вообще не нужно бояться, хотя я понимаю, как трудно, на первый взгляд, сориентироваться в колоссальном информационном потоке, обрушивающемся на голову бедного читателя. Более того, наша первоочередная задача – сделать шаг навстречу современности, чтобы устранить зияющий «разрыв» (по Ю. Кузнецову) между, казалось бы, непримиримыми культурами прошлого и настоящего и скрепить их нитями вечности. Эти связующие нити – неуничтожимый, вечно проступающий лик классики, который проглядывает сквозь толщу времён. Именно этот ориентир, как маяк, ведёт нас и в будущее. И цель литературоведа – сейчас, в современности, сделать явным этот светящийся мост, кристаллизованный стержень отечественной культуры.
И знаете, подлинный дух настоящего времени – нашего с вами времени, отражённый в литературе, всегда несёт на себе отблеск луча вечного «классического маяка» – это уже время «совмещённое», которое проникает в нас и становится близким потому, что побеждает сиюминутность и переносит в «большое время» – вечность.
Приведу интересную выдержку из письма одного современного писателя – Николая Смирнова. Он говорит о необходимости «спуститься в обыденную жизнь, которая становится все чудеснее и чудеснее (…). И в мелочах, и в крупных деталях. Жизнь маленьких городов (да и областных) и их обитателей вообще не отражается в газетах, в журналах. Как будто и нет России кроме Москвы. Иногда читаешь ”Литературную газету” и думаешь: за 1936 год этот номер или за 2018-й? Сплошь: Сталин, Гитлер или Троцкий, или “итоги 1945 г.”, или еще что-нибудь такое. Я, помню, читал “ЛГ” за 1936 г., в музее, но в тех номерах с той жизнью материалы были всё же связаны крепче, живее».