Эту мысль как раз и подтверждает наблюдение самого М. Эпштейна над стихотворением И. Жданова «Расстояние между тобою и мной – это и есть ты…», в котором тема любви «рассматривается… скорее с точки зрения топологии или геофизики, чем законов психологии, “человековедения”». То же с вышеназванной «Реальностью»: абстрактная, гипостазированная «структура» ее (подлинная или нет, кажется, не поддается верификации) еще может быть получена «метареалистами», но вот дойти до Реальности как целого – им явно не удается. В открываемой «множественности реальностей» при желании можно распознать некоторые диалектические черты и новоевропейской монадологии, и классического немецкого идеализма в лице И. Г. Фихте, и – благословленного философией жизни и феноменологией – экзистенциализма, и онтологической герменевтики, и теоретического комплекса постструктурализма-деконструктивизма-постмодернизма, и американского или французского персонализма на новой оригинальной литературной почве в эпоху гибели «фаустовской культуры». И не потому ли так остро ощутима ошибка в выборе термина: не «мета-», а «субъективным полиреализмом», со всеми полагающимися оговорками, было бы логичнее назвать данное направление [ср. эти соображения с идеями «пастиша» и «бриколажа», «полистилистики» и «монтажности» текстов и образов применительно к творчеству И. Жданова: 22, с. 6, 9–14]. Вполне обоснованным поэтому оказывается следующий тезис И. Кукулина: «“Метареализм” сам по себе на дальнейшее развитие поэзии повлиял мало, а самого “метареализма” в некотором смысле вообще не было. При этом проблематика, стоящая за “метареализмом”, была и остается реальной – но по многим причинам она не была в свое время адекватно опознана» [22, с. 4]. По справедливому мнению исследователя, от должного внимания ускользали, прежде всего, специфика и различие «авторских психологий и авторских стратегий» [22, с. 13].
В сущности, вопреки ошибочным выводам М. Эпштейна, надо признать, что отсутствующий центр не столько касается лирического героя, или же «я» как такового, сколько свидетельствует об утрате строго определенного и единственного духовного начала. Следовательно, намеченные параллели с той или иной известной философской системой оказываются отнюдь не случайными. И если с большинством из них связь «метареализма» либо чисто внешняя, либо косвенная, либо частичная, то в этом ряду есть все же одно решающее исключение – связь с философией персонализма, главным образом – с французской его ветвью (Э. Мунье, П.-Л. Ландсберг, Ж. Лакруа, М. Недонсель, Г. Мадинье, П. Фресс, П. Рикёр, Ж.-М. Доменак и др.), через П. Рикёра ведущая также к герменевтике.
3
Каковы же основные идеи персонализма, особенно значимые в контексте проводимой мной идентификации?
Это, во-первых, мистическая идея «целостной» личности, личностного бытия или самовыражения (самоосуществления и самодетерминации) ее деятельной сущности (личностного Я, развивающейся и неповторимо-творческой субъективности человека, его внутреннего мира), которая признается и проявлением космической энергии (разума), и первичной реальностью (духовным первоэлементом), и высшей ценностью бытия, оборачивающейся также предпосылкой и действительностью исторического творчества. Личность есть центр мироздания, центр переориентации объективного универсума, преобразования действительности из нечеловеческой в человеческую, в том смысле, что достигший личностного существования человек становится субъектом созидания собственно человеческой, а также природной и общественной реальности (то есть становится микрокосмом). При этом в основе персоналистской онтологии лежит принцип персонификации Вселенной, согласно которому она представляет собой единое всепоглощающее Я (всякий объект здесь растворяется в субъекте, субъект перекрывает и поглощает объект). Соответственно в мировом универсуме существуют только личности и то, что они создают (объективируя различные формы персонального духа: разум, волю, чувства, стремления, жизненные порывы, целеполагание и т. д.). Другими словами, любая реальность является в известном смысле личной (антропоморфной).
Во-вторых, программной в этой философии стала идея разработки новой концепции христианства, которая могла бы служить опорой в деле преобразования буржуазной цивилизации на гуманистических началах, идея воплощения царства божия (божественных ценностей) на земле, нацеленная соответственно не на традиционно-созерцательную, а на активную (в широком смысле) человеческую жизнь. Религиозное мышление, по убеждению персоналистов, должно покинуть свою теологическую изоляцию, поскольку проблемы мира становятся слишком драматичными и требуют религиозного обоснования. В конце концов, религия присуща человеческому разуму в той же степени, как интеллектуальные, моральные и эстетические ценности. Она открывает смысл и цель жизни, облагораживает внутренний мир чувств и переживаний человека, формирует моральные убеждения и оправдывает нравственное поведение. Поэтому торжество вовлеченной в мир личности, огражденной от ощущения бесприютности и саморазрушения благодаря присущей ей творческой деятельности, основывается на обожествлении индивидуального духа, творческого гения человеческой деятельности, на превращении человека в полубога, богочеловека, на мистификации реальности. В результате единственным источником «активизма» «персоны», превращающей весь мир в свое собственное достояние, служит нечтосверхъестественное и вера в него. При этом не только человек способен черпать свою творческую энергию от бога, но и бог не мыслим без человека, ибо его сущность раскрывается только в человеческом бытии; только человек дает ему возможность воплотить свое всемогущество в реальную действительность. Тем самым бог в этом учении из надмирного и непознаваемого абсолюта превращается в деятельную, имманентную сущность человека, то есть растворяется в индивидуальных сознаниях, оставляя по себе лишь имя (религиозная антропология), а вся история человечества мыслится как «стиль жизни», вырабатываемый каждым человеком, как «динамика личностного существования», как процесс саморазвития персонального духа, принимающего ту или иную личностную позицию и стремящегося к достижению царства божьего (единения с богом), которого он никогда не достигнет. Глубинный смысл исторического развития – в духе христианской эсхатологии – видится в стремлении к самосовершенствованию, к освобождению личности от отягощающего ее первородного греха, к достижению полнейшей и свободной самореализации и самоценности. Следовательно, персоналистское божье царство на земле – это сплошной апофеоз личности, живущей по законам нравственной святости и любви.
В-третьих, идея целостного самопроявления (и самонаправления) личности как таинственной и трансцендентной по отношению ко времени энергетической силы в процессе творческого труда, где она выступает в качестве субъекта не только производственной, но и духовной (в том числе законодательной и целеполагающей) деятельности, тем самым конституируя и завершая собственное Я и получая при этом опыт творческой самоотверженности (в творческом труде, как изначальном условии человеческого общения, человек отрекается от самого себя не столько ради производимого им продукта, сколько ради другого человека). Таким образом, трудиться, создавать те или иные произведения, значит делать, совершенствовать себя и мир, что возможно лишь при условии соотнесения своей деятельности с трансцендентной (божественной) перспективой («высшей персоной»), ибо только в ней приобретает свой смысл человеческий мир и может быть понято назначение человека. Основание всей человеческой жизнедеятельности дает лишь нацеленность внутреннего мира личности «на высшее», его открытость в сторону «священного». И для определения такого деятельного отношения человека к миру персоналисты вводят понятие «вовлечения», включающее в себя три «вида движений»: 1) движение экстериоризации (взаимодействие человека с внешней реальностью), 2) движение интериоризации (внутренняя сосредоточенность личности, ее обращение к изначальным пластам собственного Я), 3) движение преодоления (внутренний принцип бытия, в равной степени распространяемый на экстериоризацию и интериоризацию).
В-четвертых, идея творческого бессознательного (органического и коллективного бессознательного): если даже ядром духовного мира человека является сознание, разум, то не он вовсе определяет личность и личностное творчество; сознательное поведение является лишь частью целостного Я, а наилучшими из наших поступков оказываются как раз те, в необходимости которых мы менее всего уверены; творчество как преодоление данного достигается за пределами сознания и деятельности. Именно бессознательная деятельность обеспечивает связь «разомкнутого» человека с целостным миром – дочеловеческим и сверхчеловеческим и открывает особые связи между Я и не-Я; человек открыт некой реальности, более обширной, чем мир, в котором протекает его сознательная жизнь, то есть реальности, с одной стороны, предшествующей ему, а с другой – превосходящей его сознание. Отсюда – стремление понять человека не только из него самого, но и связать его внутренний мир с неким надличным, абсолютным (трансцендентным, священным, божественным) бытием (сверхсознанием, бездной личностной трансценденции, так называемой областью духа).
В-пятых, идея принципиальной неопределимости понятия божественной трансценденции, или бога (как и в случае с личностью). Смысл ее заключается, прежде всего, в указании на некоторый предел человеческих возможностей, где, с одной стороны, обнаруживается конец человеческого мира и становятся немыслимыми все человеческие представления и масштабы, и где, с другой стороны, именно в силу этого приобретает смысл сам человеческий мир. Понятие трансценденции характеризует не сознание человека, а его субъективность, духовный мир личности, ее самосознание. Причем дух в персонализме – это та часть субъективности, сознания и самосознания, где человеческое существование понимается с позиций добра и зла, блага и греха, и т. п.; это особая смысложизненная сфера человеческого опыта, первичная к предметно-конкретному самоосуществлению человека, сфера «сверхсознательная и сверхвременная». Духу от природы свойственна свобода трансцендирования (способность прорывать рамки наличного бытия, выходить за его пределы); его специфической чертой является открытость не внешнему, а некоему высшему бытию, к постижению которого человек приходит в моменты потрясения или озарения, открывающему мир в его глубинной реальности и соединяющему человека за пределами сознания с тотальным целым.