Однако я бы хотела остановиться ещё на одном феномене.
Во все времена существовала такая практика: захватчики грабили завоёванные города, народы, государства, вывозя из них, на правах победителей, всё, что считалось ценным. А это, как известно, не только золото, самоцветы, ювелирные украшения и т. п., но и особо ценные для поверженного народа книги, картины, скульптуры, здания и другое. Оставив в покое Древний мир, я напомню, что во время Второй мировой войны, кроме составов, груженых вышеперечисленным, разобранной «янтарной комнатой» (!), кроме церковной утвари, рукописных книг, икон или обсыпанных драгоценными камнями окладов…. в Причерноземье, например, нацисты срыли, чтобы увезти в Германию (а он – не больше метра!) весь слой уникальной плодородной почвы (!!!)… Но сказать я хотела несколько о другом.
Кроме откровенного грабежа «захватчики-победители» всех времён и народов довольно часто губили не только очевидные и признанные же ценные предметы, но и сакральные ценности покоренного народа. Одни – вывозили, другие – разрушали и жгли. Почему?
А дело в том, что «высокохудожественное» – изначально многомерно. Как «китайская» шкатулка: со множеством потайных ящичков. Настоящий Художник, творец, а не компилятор – всегда опыт запечатлевания мира, причём сразу в нескольких временных его ипостасях. Ну да, одновременно – про прошлое, настоящее, будущее и… про что-то ещё. Например, про то, что: времени не существует; время и пространство слиты; смерть, как и рождение – один из переходных этапов жизни, да и сама жизнь – не совсем то (или совсем не то), как человечество привыкло её понимать… При этом автор «высокохудожественного произведения», за редким исключением, может и сам не догадываться, насколько важную информацию ему удалось закодировать в «иносказательной» форме, чтобы «передать» в будущее. Таких художников-авторов (творцов) мало, но они всегда были и, надеюсь, существуют и ныне. Тех же, кто такое послание смог бы верно дешифровать, ещё меньше! И рождаются они порой через несколько поколений (бывает, что и в весьма неподходящее время и в совсем неподходящем месте) …
Это не домыслы, не мистика, а вполне признанный научный факт.
Теперь вернёмся к рассуждению о вандализме захватчиков. Зачем же разрушать, корёжить и истреблять те же ценности, которые можно было бы продать, обменять, вернуть тем, кто готов заплатить за тот или иной «предмет» дорогой выкуп, и т. д.?
Причин наверняка больше, но я выскажу, на мой взгляд, основные.
Прежде всего, разрушение, сжигание, осквернение того, что несло в себе особенный смысл для поверженного народа – это был ещё и акт «добивания» врага на сакральном уровне. Поруганные святыни, сожженные священные тексты, разрубленные и искореженные иконы – всё это должно было деморализовать побеждённый народ, «добить» его морально. Отсюда, кстати, битвы не на жизнь, а на смерть за местности, населенные пункты или города, за которыми у жителей страны мог быть закреплён (осознанно-неосознанно) «сакральный» смысл, например «непобедимости» всей страны: Москва, Ленинград, Сталинград, Берлин… иногда – природно-ландшафтные топонимы (Волга-матушка, Днепр-батюшка…; «священные рощи» и т. д.) Т. е. иногда – столицы государств; иногда – особо чтимые «святыни-обереги» (территории старинных монастырей, места хранимых в народе целебных источников); священные тексты (сами книги или имена авторов книг на обложках, которые выжигали, рвали, топтали с целью нанести вред данному человеку (ясно, из чего была «вытянута» эта практика) и т. д.
Всё это «родимые пятна», доставшиеся людям с незапамятных времен. И здесь лично у меня не возникает вопросов.
Но мне интересно другое. Взять тот же ужасный пример со Второй мировой войной. Ну, привезли бы нацисты все эти сокровища в свою Германию. Развесили в частных домах и галереях. Рассовали по запасникам и музеям… И что?! Неужели добытое такой страшной ценой «прекрасное» стало бы поверять им свои сокровенные смыслы? (Я не о расшифровке «клинописи» и прочих научных исследованиях, – здесь у человечества тоже накоплен огромный и, в принципе, «неоднозначный» опыт.)
Я считаю, что высокохудожественные произведения теряют свою ценность в любом контексте, как только человек преступает некие духовные границы, делавшие его до этого человеком. Возможно, кому-то моё высказывание покажется странным. Или… наивным. Но, мне кажется, в первую очередь такая реакция может возникнуть у тех, кто, к примеру, не читал «занудного», «слишком глубоко капающего», а главное – ставившего «очень неудобные» вопросы, но не отвечающего на них прямо и однозначно вместо читателя, Ф. М. Достоевского.
Г.Б.: Спасибо, Виктория Николаевна. Ваш практический опыт позволяет утверждать, что сакрализация прекрасного – важная для психического и физического здоровья человека процедура. Без практики поиска прекрасного люди теряют духовные силы, лишаются одной из свойственных человеческому сознанию защитных способностей.
Источники:
1. Строфы века. Антология русской поэзии / сост. Е. Евтушенко. М.: Полифакт. Итоги века, 1999. 1056 с.
2. Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы. Ростов н/Д.: Ирбис, 1999. 406, [1] с.
3. Лэнгле А. Является ли любовь счастьем? (публичная лекция в МПГУ, 21 ноября 2007 г.) / пер. В. Загвоздкин; ред. Е. Осин // Alfried Längle, 2018 [Электронный ресурс]. URL: http://laengle.info/downloads/Liebe%20Vortrag%20MGU%2011-07.pdf (дата обращения 22.08.2018).
4. Цветаева М. И. Искусство без искуса // Полное собрание поэзии, прозы, драматургии в одном томе. М.: Альфа-Книга, 2008. С. 842–844.
5. Ахматова А. А. Все обещало мне его: Стихотворения / сост. А. Марченко. М.: Эксмо-Пресс, 2002. 382, [1] c.
6. Пеннак Д. Как роман / пер. Н. Д. Шаховская. М.: Самокат, 2015. 176 с.
7. Роджерс К. Р. Взгляд на психотерапию. Становление человека / пер. М. М. Исенина; общ. ред. и предисл. Е. И. Исенина. М.: Прогресс; Универс, 1994. 479 с.
Жемчужины святоотеческой литературы
Архим. Антонин КАПУСТИН. Царствие Божие
Слово произнесено в Иерусалиме на Святой Голгофе при обношении Плащаницы в ночь 22 апреля 1888 года
В день, который мы празднественно воспоминаем в сии минуты, кто хотел в Иерусалиме мог видеть невозбранно, долго и почти в осязательной близости Царя Иудейского, не всегда, как и всякий царь, доступного всем. На него указало судебное объявление, прибитое над ним к древу казни. Если бы приснопамятные волхвы от восток пришли в Иерусалим в то время, им не нужно было бы спрашивать: где есть рождейся Царь Иудейский (Мф. 11:2). Он был у всех на глазах. Но и тогда, как звездочетцы искали и нашли небоявленного Царя в убогой храмине (если все еще не в Вертепе) Вифлеемской, им не могло не показаться странным, что такая высокая личность так не по-царски давала видеть себя. Что же бы они подумали, если бы искомый Царь Иудейский обретен был ими повешенным между злодеями, всеми оставленным, опозоренным и безнадежно вопиющим в виду неминуемой смерти? Может быть и они, как Пилат, спросили бы его: Убо царь ли еси Ты? – на что, конечно, тот же был бы ответ: – Аз на сие родихся, и на сие приидох в мир (Ин.18:38).
Братия слушатели! Чуть мы проведем в мысли вынужденное судебным допросом признание: Аз на сие родихся, – как перед нами очертывается уже другое обстоятельство, имевшее существенное отношение к сему самому рождению. В подобной Вифлеемскому Вертепу храмине Назаретской слышится о том же самом, но из другого мира, признание: тем же и рождаемое Свято, наречется Сын Божий. И даст Ему Господь Бог престол Давида отца Его и воцарится в дому Иаковли во веки, и царствию Его не будет конца (Лк. 1:32–35). – Но какое же может быть воцарение на веки, и мыслимо ли царствование без конца? Надобно потому думать, что тут дело идет не о иудейском царе и царстве, хотя и говорится о Давиде и Иакове. На сей Голгофе, у сего Креста тайнобожественного, вдобавок к благовестию Архангела, еще раз износится слово о царстве, необъяснимое приемами обычного суждения. Один умирающий говорит другому: помяни мя Господи, егда приидеши во царствие си (Лк. 23:42). – Как же приидет, когда сейчас умрет, и как помянет, когда не приидет? О царствии, казалось бы, не могло быть и речи потому. Какое царство, когда нет царя?
Итак – что же? Мы – не волхвы с живоверующего Востока, ищущего везде следов и указаний Божества, – не миродержавные римляне, гордо посмевающиеся одному из порабощенного народа, очевидно казавшемуся им с умаленным умом, – не иудеи, ласкательно предательски заверяющие: не имамы царя, токмо кесаря (Ин. 19:15); – мы – верующие в Тебя, мы – собравшиеся к Тебе с отдаленнейших пределов излюбленной Тобою планеты, мы – христиане, спрашиваем Тебя, своего Христа: убо царь ли еси Ты? На сей детски дерзновенный вопрос наш пусть отвечает нам Твое Евангелие.
Возвратимся еще раз к волхвам. Когда они покланялись воспетому ангелами Младенцу, как царю, Матерь Его все, что видела и слышала, слагала в сердце своем. Ни отрицать, ни подтверждать того, чему предстояло сбыться в будущем, она не могла. И через 12 лет все еще находилась в том же недоумительном состоянии духа. Когда, вместе с Иосифом, она неожиданно услышала от сына-отрока: не весте ли, яко в тех, яже Отца моего, подобает ми быти (Лк. 11:49), то не выразумела, говорит Евангелист, сказанного Им, – не выразумела, может быть, потому, что имела в мысли отца отрока Давида, а отрок Божий говорил об Отце-Боге. Предсказанное Архангелом воцарение Его в дому Иаковли, конечно, не могло быть забыто воспитанною строго (как видно из вдохновенной «Песни» Ее при встрече с Елисаветою), в преданиях славного прошедшего богомудрою Материю. А в те смутные времена, когда еще при жизни сильного царя Ирода, при одном слухе о нарождении иудейского царя смутися весь Иерусалим (Мф. 11:3), а по смерти его, с обращением Иудеи в римскую область, совсем не стало царя во Израиле, о ком угодно можно было гадать, как о будущем царе страны. Кроме Матери, и зовомые братия Его, колеблясь в вере в Него, даже как Пророка (Ин. 7:3–5), естественно, не могли думать или мечтать о Его царствовании – каком бы то ни было. Сам Он, судя уже по случаю в храме, по отзывам о Нем Предтечи Иоанна, по обстоятельствам волнения назаретского (Лк. 4: 28–30) и по мнению о Нем тетрарха Галилеи (Лк. 23:8), несомненно, чуткого ко всему, что касалось Его убогого царства (Мк. 6:23), думал совсем о другом, а не о престоле Давида и не о царстве Иудейском. Первый гласный намек на пронареченное сие царство вышел, сколько можно судить по сказаниям Евангелистов, от Нафанаила, израильтянина, в нем же льсти несть (Ин. 1:47), в свою очередь ставшего Пророком. Посмеявшись над «Мессиею из Назарета», человек без лукавства, при первой встрече с Ним, вдохновенно произнес: Равви! Ты еси Сын Божий, Ты еси царь Израилев (Ин. 1:48). Действительный Мессия не подтвердил скороспешного заключения о нем правдолюбца, но и не отвергнул, а только направил мысль его в иную высшую область разумения. Еще прямее и торжественнее царское достоинство приписано было неслыханному от века чудотворцу многотысячною толпою правдолюбцев, насыщенных в пустом месте пятью хлебами. Народ не только признал, но и готов был поставить Его царем (Ин. 6:15) – конечно, Израилевым. И опять Сын Человеческий уклонился от заявлений народной ревности не по разуму (Рим. 10:3). Однако же, полагая грань суемысленным представлениям народным о Мессии, как царе, Он имя царя, готовое, может быть, сорваться с языка у всякого свидетеля Его чудес, перевел на имя Бога, Отца своего и Отца всех людей, – имя, свободное от всяких нареканий и перетолкований. В образцовой форме молитвы, переданной Им ученикам своим, Он заповедал просить: да приидет царствие того общего Отца, иже есть на небесех (Мф. 6:20), царящего над всеми царствами земными и, по сему самому, если угодно, и царя Израилева. О сем ином царстве Учитель бл