Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
1837
В воспоминаниях о М. Лермонтове его образ двоится: одни пишут о желчном, несносном характере поэта, другие воскрешают светлые минуты братского общения с ним. «…был дурной человек: никогда ни про кого не отзовется хорошо; очернить имя какой-нибудь светской женщины, рассказать про нее небывалую историю, наговорить дерзостей – ему ничего не стоило», – утверждал А. Тиран, ограниченный, пристрастный сотоварищ Мишеля по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. «В юнкерской школе, – словно споря с ним, писал другой однокашник поэта, А. Меринский, – Лермонтов был хорош со всеми товарищами, хотя некоторые из них не очень любили его за то, что он преследовал их своими остротами и насмешками за все ложное, натянутое и неестественное, чего никак не мог переносить». «Лермонтов был неуживчив, относился к другим пренебрежительно, любил ядовито острить и даже издеваться над товарищами и знакомыми, его не любили, его никто не понимал», – настаивал сослуживец поэта по лейб-гвардии Гродненскому гусарскому полку А. Арнольди.
Этот недалекий человек пытался судить даже о том, что было недоступно ему:
«Я не понимаю, что о Лермонтове так много говорят; в сущности, он был препустой малый, плохой офицер и поэт неважный». Зная о таких недоброжелателях, писатель А. Дружинин, встречавшийся с однополчанами поэта и жадно расспрашивавший их о Лермонтове, счел своим долгом сообщить: «Характер знаменитого нашего поэта хорошо известен, но немногие из русских читателей знают, что Лермонтов при всей своей раздражительности и резкости был истинно предан малому числу своих друзей, а в обращении с ними был полон женской деликатности и юношеской горячности. Оттого-то до сих пор в отдаленных краях России вы еще встретите людей, которые говорят о нем со слезами на глазах и хранят вещи, ему принадлежавшие, как более чем драгоценность».
Даже бесшабашную храбрость Лермонтова на Кавказе холодно-трусливые наблюдатели оценивали со своей колокольни. В 1840 году в Чечне Михаил Юрьевич получил в свое распоряжение отряд в сто казаков, которыми до него командовал легендарный смельчак и дуэлянт Р. Дорохов (он стал прототипом Долохова в романе Л. Толстого «Война и мир»). Офицер Генерального штаба Л. Россильон, служивший на Кавказе в те же годы, оставил для потомства такое мнение: «Лермонтов был неприятный, насмешливый человек и хотел казаться (выделено у автора – А.Р.) чем-то особенным. …Собрал какую-то шайку грязных головорезов. Гарцевал Лермонтов на белом, как снег, коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на чеченские завалы. Чистое молодечество!..» Л. Россильону не нравилось даже то, что поэт ел с казаками из одного котла и спал, как и они, на голой земле. Слава Богу, что и от Р. Дорохова осталось одно письмецо, несколько строк, как ответ штабисту: «…по силе моих ран я сдал моих удалых налетов Лермонтову. Славный малый – честная, прямая душа – не сносить ему головы. Мы с ним подружились и расстались со слезами на глазах. Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит. Да что говорить – командовать летучею командой легко, но не малина. Жаль, очень жаль Лермонтова, он пылок и храбр – не сносить ему головы».
Понятно, что воспоминатели были людьми разными: одни – объективными и проницательными, другие – пристрастными, близорукими, мелочными. Да и писали они с целями разными: кто оставить для потомков правду о поэте, а кто – свести поздним числом счеты с ним, очернить его. Поэтому в любом случае лучше, полезней в поисках истины обратиться к стихам М. Лермонтова. Там – наиболее точный его портрет, там – правдивый дневник его души, там – неискаженное отражение его ума, темперамента, дум и помыслов:
Когда я унесу в чужбину
Под небо южной стороны
Мою жестокую кручину,
Мои обманчивые сны
И люди с злобой ядовитой
Осудят жизнь мою порой, —
Ты будешь ли моей защитой
Перед бесчувственной толпой?
О, будь!.. о! вспомни нашу младость,
Злословья жертву пощади,
Клянися в том! чтоб вовсе радость
Не умерла в моей груди,
Чтоб я сказал в земле изгнанья:
Есть сердце, лучших дней залог,
Где почтены мои страданья,
Где мир их очернить не мог.
1831
Стихи М. Лермонтова – это психологически затейливая, тонкая и захватывающая повесть о том, как в жестоком мире, среди не понимающих певца людей, в среде, чуждой творчеству, пылкая и чистая душа ищет тепла, участия, братского отклика. Возвращаясь в северную столицу с Кавказа, поэт тревожился:
Найду ль там прежние объятья?
Старинный встречу ли привет?
Узнают ли друзья и братья
Страдальца, после многих лет?
Или среди могил холодных
Я наступлю на прах родной
Тех добрых, пылких, благородных,
Деливших молодость со мной?
1837
Постоянный мотив лермонтовской лирики – найти на земле родную душу, опереться на нее и стать ей опорой, поделиться с ней теплом и согреться ее участием. В этом порывистом, безжалостно-ироничном, склонном к постоянным проказам человеке жила бессмертная нежность. Такое бывает только с великим сердцем. Кажется, вот они – трезвые, осуждающие строки о своем всегдашнем окружении, из которого не дано вырваться:
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски…
Можно ли в таком ежедневном соседстве быть способным на сентиментальность, детскую непосредственность, на непрошеные слезы, наконец? Оказывается, можно.
Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Как птичка в клетке,
Сердце запрыгает;
Встречу ль глаза твои
Лазурно-глубокие,
Душа им навстречу
Из груди просится,
И как-то весело,
И хочется плакать,
И так на шею бы
Тебе я кинулся.
1838
Это как проявление Божественной благодати: Всевышний вливает в земного человека благородство, самоотвержение, братскую любовь к другой душе, то есть чувства, которые и должны быть свойственны Его созданию, но осквернены или подорваны нашими грехами. И вот, наконец, в поэте они торжествуют, проявляются во всей своей красоте. Приведу строфы лишь из трех посвящений М. Лермонтова женщинам – адресаты разные, но сердце, исторгнувшее эти слова, согрето одними и теми же чувствами уважения, благодарности, нежной приязни:
Залогом вольности желанной,
Лучом надежды в море бед
Мне стал тогда ваш безымянный,
Но вечно памятный привет.
.....................................................
Что ж делать? – речью безыскусной
Ваш ум занять мне не дано…
Все это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.
..............................................................
Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
Мне грустно… потому что весело тебе.
Нет, что ни говорите, а только душа художника еще остается верна тому образу, что хотел видеть в человеке Творец; только она еще сопротивляется проискам зла, тлетворному дыханию среды и времени.
О, полно извинять разврат!
Ужель злодеям щит порфира?
Пусть их глупцы боготворят,
Пусть им звучит другая лира;
Но ты остановись, певец,
Златой венец – не твой венец.
Изгнаньем из страны родной
Хвались повсюду как свободой;
Высокой мыслью и душой
Ты рано одарен природой;
Ты видел зло, и перед злом
Ты гордым не поник челом.
1830
***
Лермонтов продолжил после Пушкина миссию человеколюбия. Поэзия осталась храмом, войдя в который, человек очищается от нравственной грязи, дурных помыслов. Стих, «облитый горечью и злостью», предназначен только для демонов зла; для тех же, кто ожидает ангелов света, поэт находит самые нежные, ласкающие душу слова:
РЕБЕНКУ
О грезах юности томим воспоминаньем,
С отрадой тайною и тайным содроганьем,
Прекрасное дитя, я на тебя смотрю…
О, если б знало ты, как я тебя люблю!
Как милы мне твои улыбки молодые,
И быстрые глаза, и кудри золотые,
И звонкий голосок! – Не правда ль, говорят,
Ты на нее похож? – Увы! года летят;
Страдания ее до срока изменили,
Но верные мечты тот образ сохранили
В груди моей; тот взор, исполненный огня,
Всегда со мной. А ты, ты любишь ли меня?..
1840
Поэт умел быть благодарным за малую искру любви; он умел оценить нравственный подвиг любой души. То, что эта благодарность и эта добрая оценка чужого бескорыстия постоянны в его стихах, не ускользает от внимательного читателя. Мы любим Лермонтова за свет, который развеивает и тоску, и неудовлетворенность, и злость – то, что недобросовестные толкователи выставляли в его творчестве на первый план.