Как видим, абсурдность ситуации, отрицающей определяющую роль красоты, её формирующее действие на личность, а также творчество и со-творчество личности в этом процессе – очевидны.
Г.В.: По словам доктора философских наук, профессора Александра Дмитриевича Похилько, «Достоевскому приписывают мысль Шиллера о том, что красота спасёт мир. Достоевский считал, что доброта спасёт мир». Как Вы считаете, Ирина Владимировна, можно ли считать синтез этического и эстетического («в человеке все должно быть прекрасно…») особенностью русской философии, литературы, культуры? Или это личный идеал Фёдора Михайловича? Или это некий универсальный для всех культур метод миропонимания (Сократ, Будда, Конфуций)?
И.В.: Спасибо, Геннадий Владимирович, хороший вопрос – и в действительности он очень серьёзен, вот только при ответе можно легко соскользнуть в споры уже богословского толка. Впрочем, попытаемся соблюсти рамки философских приличий и обойтись «всего лишь» метафизикой.
В ряд основополагающих вещей, которые каждому человеку чрезвычайно важно «понять для себя», непременно входит и поднятая Вами проблема.
Почему нам важно это понять?
Но должна же быть от «мудрости» и «премудрости» какая-то ощутимая «философская» польза! Иначе существование философии – вне всяких потребностей личности – было бы бессмысленным. Настоящая философия всегда привносит в жизнь человека особенную благость – некое глубинное понимание своей и окружающей жизни.
Вот только в том, что «софию культуры» в школах и вузах тиражируют в виде готовых рецептов, можно усмотреть особо изощрённое вредительство, лишающее человека философского поиска, превращающее его в узколобого прагматика с набором «известных тезисов». А если он услышит нечто отличное от того, что заучил ранее, то выдаст «новатору» такую порцию «некультурной софистики», что спор будет окончен, даже не успев начаться. И я, конечно, не выступаю против организованного получения знаний, а протестую против методов «насаждения», «умерщвления» этих знаний вне очень важного процесса самостоятельного прихода к ним (здесь мне хочется выразить А. Д. Похилько огромную благодарность – со всей строгостью он учил нас постигать истину, что называется, «собственноручно»). В этом смысле даже математические теоремы с непременно требующимися системами доказательств учат гораздо большему, нежели «готовая» история или «готовая» литература, по учебникам клеймящие «фамусовское общество» или «феодализм».
Итак, начнём с того, с чем следует согласиться: действительно Фёдор Михайлович Достоевский, выстраивая личный идеал, был не одинок в своих выводах. Он выступал единомышленником целого ряда философов-предшественников: не только Шиллера, но и Канта, ещё ранее говорившего о «нравственном законе внутри нас» и утверждавшего, что «прекрасное – это символ морального добра», и многих других. Безусловно, у подобных теорий были как предшественники, так и последователи, включая постоянно цитируемых мною представителей Серебряного века (по своему, правда, понимавших принципы Достоевского), а также наших современников – прежде всего представителей «почвенной литературы». Встречались и философские вариации «теории Достоевского»: Константин Леонтьев, например, считал, что «саму красоту спасать надо».
Но оставим в стороне вопрос о принадлежности тех или иных тезисов разным мыслителям, поскольку это не требует от нас философского мышления, и вернёмся к синтезу этического и эстетического, а также к проблеме «готовой философии».
Давайте для начала сделаем громкое заявление о том, что феномен эстетики не может существовать без этического наполнения. Это (если заглянуть в «готовые учебники») доказывают и мировая литература, и, в первую очередь, литература русская, достоверно воссоздавшая множество философских (жизненных) ситуаций в системе этических координат и, более того, предложившая их оптимальное разрешение.
Вот здесь, отвлекаясь от «непреложности догм» и обращаясь к обычной логике, нам хочется привлечь внимание именно к невозможности устранения этического компонента из прекрасного. В любой красоте любая этика есть всегда. Даже декларативное её отсутствие – это определённая этическая установка.
Этика – внутренняя философия эстетики.
Этика – это вектор эстетического феномена, его наполненность смыслом, объяснение и оправдание.
Помните, мы говорили, обсуждая необходимость прекрасного в жизни современного человека, о том, что красота всегда опирается на категорию бытия, утверждая его? Именно здесь, на этом бытийном уровне и расположен «дом» этики.
Она придаёт жизненность красоте, привязывая её к определённым пространственно-временным параметрам, к определённой материи, к определённым форме и структуре.
Она поворачивает красоту лицом к человеку. Она «спасает красоту»!
Знаете, почему в гоголевском «Вие» философ Хома Брут гибнет от нечистой силы? И не догадываетесь, почему автор выбрал в главные герои именно философа?
Вам ещё не страшно?
Николай Васильевич показывает нам, любезным читателям, бессилие пустой затверженной философии перед гораздо более грозной, антибытийной силой, грозящей человеческой душе гибелью. И «крах философии» в этом смысле видится вполне закономерным, если в ней нет важной бытийной основы, затрагивающей всё человеческое существо.
Здесь мы хотим подчеркнуть, что подлинная философия вполне способна охранить человека от бездны антибытия при соблюдении одного условия. В художественном виде отсутствие этого условия и его последствия прекрасно воссозданы, например, в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова.
Мастер – одна из вариаций Хомы Брута. Это человек, не имеющий защиты перед нечистой силой. Безвестный чеховский студент из одноимённого рассказа оказывается в тысячу раз сильнее и устойчивее целого десятка «знаменитых писателей» с многозначительной шапочкой на голове.
Полноценный этико-эстетический комплекс, образующий в своём соединении нечто большее, чем один плюс один, способен подарить человеку весьма устойчивую опору. Не зря в православной культуре субстантивным является только добро – зло же субстанции не имеет. Вот этот субстантивный комплекс «добра», в свою очередь, прекрасен уже потому, что несёт тотальное бытие – а значит, гармонию в сосуществовании с окружающим, смысл и цели развития всего сущего. В продолжение этих мыслей напомним, что Фома Аквинский утверждал наличие всего двух базовых этических ценностей: спасение души в стремлении к Всевышнему и благо других людей.
Теперь давайте ещё раз более чётко конкретизируем: для огромного и значительного феномена, который принято называть русской культурой – феномена, который вошёл в фонд культуры мировой, и особенно актуально, наглядно это прозвучит для классической русской литературы – объединяющим фактором выступает его православный характер, пропитывающий творчество самых разных представителей Золотого века. Сегодня не все литературоведы говорят об этом в один голос – сказывается инерция и «забубённость» перелицованной истории литературы в XX веке, но труды В. А. Воропаева, А. Н. Ужанкова, Ю. М. Павлова, А. А. Безрукова, К.А. Кокшенёвой, В. А. Мельника и многих других в своей доказательности не оставляют сомнений, как, впрочем, и то, что православную основу невозможно свести к сугубо этическим формулам, а также то, что верность этого вывода не зависит ни от вероисповедания, ни от этико-эстетических симпатий или антипатий исследователя литературы.
Несомненно, осознанный этико-эстетический взгляд на мир универсален для разных культур. Но снова хотелось бы обратить внимание на принципиальный момент (фиксация на котором снова может увести нас в богословские споры): насколько представители разных конфессий едины в своих этических платформах?
Сразу вспоминаются строки ещё одного представителя Серебряного века – Николая Клюева:
И Жалость мирская маячит конем,
У Жалости в гриве овечий ночлег,
Куриная пристань и отдых телег:
Сократ и Будда, Зороастр и Толстой,
Как жилы, стучатся в тележный покой.
(«Белая Индия»)
Около 1916 г.
Что же это – действительное единство, образ общекультурного мирового «котла» с горячей похлёбкой, удовлетворяющей вкусам всех страждущих?
«Мир идёт к уродливому упростительному смешению», писал тот же Константин Леонтьев примерно за сорок лет до написания «Белой Индии» Клюевым. И сегодня нам поневоле приходится задуматься о том, что так называемые «общечеловеческие ценности» – своего рода химера (опять-таки, затверженная со школьной скамьи – и я уже предвижу зашевелившееся в некоторых головах возмущение). Если допустить существование общечеловеческих ценностей, то должна быть и так называемая абсолютная мораль. Существует ли она? Будем вызывать дух Канта?
Сегодня «общечеловеческими ценностями» прикрываются санкции и «антитеррористические» акции, «холодные войны» и «цветные революции», бомбёжки и размещение военных баз… Где уж тут помыслить о Сократе? Философский диалог в данном случае будет весьма сомнительным вспоможением.
А если внимательно присмотреться к этим «общечеловеческим» – общекультурным ценностям, то мы увидим их христианские корни. Эта основа вполне логична и понятна, впрочем, как и попытка подменить христианское наследие «гуманистическим», постепенно вытесняя из него этическую, а самое главное, неуловимую сакральную составляющую.
Николай Данилевский вполне обоснованно утверждал наличие множества цивилизаций и, соответственно, множества ценностных миров. Нам кажется, что это положение вещей нужно просто принять – как точку отсчёта для грядущего единения всех цивилизационных, культурных и, в частности, этико-эстетических систем. Сейчас же мы от этого пока ещё «страшно далеки».
Г.В.:Прежде чем перейти к проблемам квазиэстетики, затронем вопрос соотношения культа и культуры. Как Вы считаете, эстетические чувства могут существовать вне культа как объекта поклонения: например, любовь к книге – ее культ? И где грани между эстетическим чувством и, с одной стороны, эстетическим пристрастием (культом, тотемом, идолом), ограничивающим восприятие иного, а с другой – эстетическим плюрализмом, всеядностью, безыдейностью, и, в конечном итоге, безнравственностью?