Подбежал к офицеру и отдал ему дощечку. Он со злобой вырвал её у меня из рук. Все немцы стояли притихшие. В этот момент к лагерю подкатила легковая машина и из неё вышли трое: офицер в чине полковника и две солидные дамы.
Я смотрел на то, как вели себя лагерные немцы. Майор, возле которого я стоял, быстро побежал навстречу полковнику, щёлкнул каблуками и, вытянувшись в струнку, что-то доложил. Все немцы, которые находились возле колонны пленных, тоже отскочили в сторону и, вытянувшись, стояли в ожидании. Я боялся пошевелиться. Полковник похлопывал рукой об руку, а майор докладывал ему о случившемся. Потом полковник подошёл ко мне и слегка стукнул меня пару раз по плечу. Потом что-то гаркнул на немцев и двое из них побежали к убитой собаке, принесли и положили её на землю возле нас. Полковник брезгливо потрогал её палкой и спросил по-немецки у майора: «Что ты ему за это обещал?».
– Сигарету.
Полковник достал из кармана пачку сигарет, открыл её и, вытащив одну, закурил, а пачку протянул мне. Я, растерявшись от такого поворота событий, стоял и молча смотрел на полковника. Он сказал по-русски: «Бери, это тебе». Я взял, и он прибавил: «Стань в строй». Я пошёл и стал на своё место.
Полковник вытащил из кармана какую-то бумагу и отдал майору. Тот прочитал и что-то крикнул охране. Переводчик перевёл нам команду: строиться по два. Все быстро перестроились. Мы с Женей оказались в середине колонны. Полковник подошёл к нам и сказал, чтобы мы встали в голову колонны, Женя шёпотом перевёл мне команду, и мы бегом побежали туда. Потом полковник прошёл вдоль всей колонны и отобрал тех, кто покрепче, указывая им место в строю за нами. Отобрав из колонны человек двадцать, которые покрепче, приказал майору выдать нам дневной паёк хлеба. Принесли десять кирпичиков чёрного хлеба, по триста граммов на каждого, мы забрали свои вещи из барака, и нас вывели из лагеря.
За изгородью посадили на землю и выставили охрану. Через полчаса подошёл полковник и, переписав наши номера, снова ушёл, а охрана подняла и повела нас в сторону железнодорожной станции. Минут через десять мимо проехал легковой автомобиль, в котором ехал полковник с дамами. Часа через два пришли на станцию, где ждал крытый автофургон, в который нас погрузили и повезли.
И вот тогда тот товарищ, который предупреждал, что нас с Женей могут стравить собакам, сказал мне: «Ты убил овчарку, спасая свою жизнь, но даже не представляешь, сколько жизней тех несчастных, что остались там, в лагере, ещё спас. И большое счастье, что приехал этот полковник. Тебя за эту собаку всё равно бы убили, не сегодня так завтра».
В фургоне мы ехали почти весь день. Вечером нас пересадили в другой фургон и ночью привезли в другой лагерь. Там сразу же повели в баню. Нашу одежду положили в машину для прожарки от вшей. В бане мы сначала помылись тёплой водой, а потом опять нас начали поливать ледяной водой из шланга. Выйдя из бани, мы получили одежду. Отыскали каждый свою, оделись, и нас повели спать в барак.
Лагерь только начали заполнять и, когда мы туда пришли, то там уже было двадцать человек. Их наутро повели на работу, а нас оставили в лагере. Всех заново опросили, переписали личные данные. Я говорил первое, что приходило в голову, а вот гражданскую специальность назвал настоящую – кузнец.
Когда комендант узнал, что я кузнец, то обрадовался, но я тогда ещё не знал, чему он радуется. На следующий день мы тоже пошли на работу. Нас с Женей разлучили. Работали на осушке почвы, и нас поодиночке поставили в пару с теми, кто уже имел опыт. Мы копали канавы и укладывали в них керамические трубки, которые назывались рури, а уложив, закапывали канавы. Работали группами по три человека, и на каждого была норма – 25 метров. Кто выполнял эту норму, тому дополнительно выдавали по 200 граммов хлеба.
Было очень тяжело, но деваться некуда, да и к тому же очень хотелось жить. Мы своей тройкой старались выполнять норму. Проработали так несколько дней до воскресенья, а потом нам дали выходной. Утром мы позавтракали и вышли из барака на территорию лагеря. День был хороший, тёплый. К нам во двор вышел комендант и что-то прокричал. Женя сказал: «Коля, тебя комендант требует». Я подошёл к коменданту, и он через переводчика сказал мне, что мы с ним пойдём к бауэру. У него нет кузнеца, а ему срочно нужно что-то отремонтировать.
К бауэру мы с комендантом пошли пешком. Когда мы отошли от лагеря метров на сто пятьдесят, комендант заговорил со мной на чисто русском языке. Он рассказал мне, что в революцию оказался в России в плену и три года жил в Средней Азии в городе Акмолинске. Я сказал, что знаю такой город, в Казахстане находится. Он несколько раз повторил вслух «Казахстан».
Мы подошли к поместью, и комендант сказал: «Ты смотри, никому ни слова, что я говорю по-русски. Я и у бауэра не буду с тобой разговаривать, а в лагере – тем более. Не хочу, чтобы немцы об этом узнали. Мне уже 65 лет, и я никому и никогда об этом не говорил и не скажу, что хорошо знаю русский язык».
Не знаю, почему он это мне сказал и чего он боялся, а спросить постеснялся. За всё то время, что я находился в неволе, со мной впервые разговаривали по-человечески, на равных. Я понял тогда, что немцы, как и русские, бывают хорошие и плохие.
Пришли мы к бауэру. Нас встретил старый грузный немец 89-ти лет. Он кликнул, и к нему подбежала молодая женщина. Что-то сказал ей, и она быстро ушла, а мы вошли в кузницу. Когда хозяин ушёл, комендант сказал мне, что сейчас принесут покушать, и отошёл от меня. Через несколько минут мне принесли густой гороховый суп, заправленный жареным салом. Пока я ел, хозяин разжёг горно и подготовил предмет для сварки. Это была переломленная на две части ось с тележки, на которой в собачьей упряжке возили молоко в бидонах.
Когда я закончил с обедом, хозяин спросил меня, смогу ли я сварить ось. Ответил, что смогу и принялся за дело. Работу выполнил по всем правилам кузнечного мастерства. Когда начал сваривать ось, то помощником у меня был сам хозяин. Он бил большим молотом там, где я показывал. Закончив варку, старик сел на скамейку и тяжело дыша сказал коменданту: «Теперь я вижу, что это кузнец и работать он умеет». Я подогнал ось по длине, положил её на пол, чтобы она остыла, а хозяин сказал: «Пусть ось остывает, а мы пойдём обедать».
Обедать меня посадили за длинным столом в коридоре, а сами пошли в дом. Здесь я впервые за время пребывания в плену съел кусок хорошего мяса, о чём в лагере можно было только мечтать, и выпил стакан газировки. Пива мне давать комендант категорически запретил. После обеда мне принесли оберемок сена и дали час отдохнуть.
Через час хозяин вышел и сказал: «Ну теперь давай бричную ось сварим». Я сказал, что у него не хватит сил, потому что нужно быстро и сильно бить по ней, но комендант ему не перевёл, а он, в знак того, что ничего не понял из сказанного, пожал плечами. Тогда я стал ему объяснять жестами, вперемешку с немецкими словами, да ещё и комендант помог, сделав вид, что он кое-что понял. Хозяин ответил, что кое-как осилит, и я начал варить ось.
Во время работы хозяин от одышки упал. Комендант подхватил его и вывел во двор, а я продолжил работу. Ещё два раза подварил, затем установил наклон концов оси. Хозяин в это время уже сидел в кузнице и наблюдал за моей работой. Доделав ось, я положил её на землю и сел на скамейку отдыхать. Я очень устал.
Хозяин подошёл ко мне, вытащил из кармана кошелёк. Комендант, увидев, строго запретил хозяину давать мне деньги, сказал, что я пленный и мне нельзя давать настоящие немецкие деньги, что для пленных выпускают специальные марки. Хозяин молча посмотрел на коменданта и отошёл от меня не сказав ни слова.
Когда комендант отлучился попить воды, хозяин быстро подошёл и, сунув мне в руку марку, быстро отошёл. Мне дали ещё раз поесть и завернули три бутерброда с собой в газету: один с салом, один с повидлом и ещё один – с плавленым сыром. И мы с комендантом пошли в лагерь. Я был хоть и сильно уставший, но сытый, а комендант – изрядно выпивши.
С этого времени я каждое воскресенье стал ходить работать в кузницу к бауэру, так что отдыха мне не было никогда. Однажды в субботу мы своей тройкой как обычно раньше всех закончили укладку труб на своих 75-ти метрах. В этот день нам повезло: наш участок был в небольшой лощине и не нужно было глубоко копать. Окончив свою работу, мы сели отдыхать.
Недалеко от нас работал пленный, который почему-то был один, а не в тройке. Он успел лишь уложить трубы на своём участке и только начал закапывать траншею. Конвоир подошёл ко мне и заставил идти помогать.
Мы на работу ходили каждый со своей лопатой. У меня была лопата для подчистки канавы. Она была узенькая, полукруглая и с длинным держаком. Я разозлился на этого пленного, подошёл с лопатой к нему и начал его ругать. В этот момент конвоир заорал на меня: «Вас?». Развернул винтовку и ударил меня штыком в ногу так, что хрустнуло. У меня от боли в глазах потемнело. Штыком он пробил мне брюки и тело до кости. Я чуть не упал. И озверел от боли. Быстро развернувшись, я ударил немца лопатой по плечу. Он пошатнулся и упал в канаву. Падая, выронил винтовку, и та упала поперёк канавы. Я схватил винтовку, вытащил из неё затвор и снял штык. Потом сказал тому пленному, которому пришёл помогать: «Вытащи его».
Немец встал, и я бросил ему его оружие. Тот схватил винтовку, а она без штыка и затвора. Немец быстро построил нас и повёл в лагерь. В лагере у нас был переводчиком поляк, а про то, что Женя знает немецкий и был переводчиком, никто не знал, мы даже своим товарищам не говорили.
Привёл нас конвоир в лагерь и, как обычно, не доходя до комендантского барака, оставил нас и пошёл на доклад к коменданту, кто выполнил норму, а кто – нет. Комендант в это время держал в руках список и отмечал. В этот раз конвоир начал доклад с того, что я ударил его лопатой и отобрал штык с затвором. Я понял, что переводчик говорит не так, как было на самом деле. Комендант побледнел и руки у него задрожали.