У Юрия Кузнецова исключительно свой собственный взгляд:
……………………………
Пошёл и напился с тоски…
Так русская мысль начинается.
«Русская мысль», 1969
Поэма «Золотая гора» (1974) увлекла далеко-далеко, а «Дом» (1972–1973)… Записала в дневнике после первого прочтения: «”Дом” – так глубоко, так порой иносказательно, но так реально, страшно. Ужасы войны и предательство своих. Перечитывала и перечитывала. В интернете нашла более поздние грандиозные поэмы. Но они не со мной, когда отключишься от сети. А книга всегда рядом».
То, чего не испытал, а в строках встаёт так отчётливо – полосует до боли и бессонницы. Вот тут на днях вернулась к «Дому». От концовки:
…Поэма презирает смерть
И утверждает свет.
Громада времени, вперед!
Владимир, твой черед —
помутилось всё от мысли, что история развивается по спирали…
Многие стихи поэта из сборника «Ни рано ни поздно» (1985), а также из интернета я, по привычке с детства не расставаться с понравившимися, переписала в блокнот и, перечитывая, всякий раз будто сжимаюсь на вдохе от проникновенности автора в картины знакомые и – ещё больше – от отчаянно неведомого, жуткого… Таково состояние от поэмы «Сталинградская битва. Оборона». Но не столь категорично – «Похождения Чистякова». Каюсь, что всего творчества Юрия Кузнецова не знаю, как и критики, да и жизни его, тоже, потому руководствуюсь только своим миром, которым успела прикоснуться к поэту.
Из грандиозных поэм, созданных им на пороге Миллениума, потрясение от «Сошествия в Ад». Принявшись за чтение, одолела не сразу, а с трех подступов, будто крепость. За которой и в которой запредельный мир, необъятный и… не подземный. Вот тут-то привычное и ломается. Как – не подземный?! И в самом деле ясно ощущаешь себя в бескрайнем пространстве Ада, и поражаешься авторской фантазии полёта «под Вселенной». Очевидно, что под поверхностью земной оболочки, сколь ни велика планета, уже давно тесно, хотя и зияют всё шире и глубже пустоты в земной коре. И позавидуешь избранным живым, кому дано лететь «над Вселенной»…
Не сказать, что в мыслях вовсе не касалась этой потусторонней темы, однако и особого интереса не испытывала, считая, что нагляжусь ещё, если оное есть. Но творчество Юрия Поликарповича пересилило, притянуло – прочла, перечитывая отдельные фрагменты, чтоб понять, – впечатление от прочитанного не истончается. Воображение автора потрясает! фантазии не кажутся вымыслом! видишь с ним вместе, благодаря его глазам, и совсем нет желания остановить полёт, одёрнуть автора, сослаться на невозможность читать из-за нехватки времени или по другим причинам, что мелькают в комментариях глобальной сети по окончании поэмы.
Яркие афоризмы по ходу текста пронзительны, их хочется запомнить:
«Всё поддается прощению, только не зло».
«Все мы играем чуть-чуть, а зачем – неизвестно».
«Все мы желаем помочь, а кому – неизвестно».
«Сонный Восток! Он скрывает в себе ассасина / До первой бури, как Левиафана – пучина».
«Бог не играет. / Играет и вертится бес».
«Миром владеют не те, кто играет на сцене… / Мир не театр!..».
«Мир существует иль нет – в это место пустое / Дьявол долбит… право, есть что-то в этом такое…» (Вот оно – для стрельбы в пустоту с целью поразить «незримые цели»!)
«В сердце поэта есть тьма. / Если б ты видел всю правду, сошёл бы с ума…».
«Белый террор или красный террор – всё едино».
Наконец, приведенное изречение французского мыслителя Блеза Паскаля: «…собственность – это забытый грабёж…» – оно и к месту, и ко времени.
Когда впервые читала три года назад «Сошествие в Ад» в интернете, то помню свою зачарованность стройностью поэмы на всём протяжении – ее архитектоникой, в том числе неким ритмическим рефреном по ходу углубления в пучины Ада. Прочла недавно там же – и не обнаружила заворожившего рефрена. Разные редакции поэмы? Но восприятие пострадало: от первоначального катарсиса – к некоторому его ослаблению в более позднем прочтении. Увы, не зафиксировала сайты, с которых читала…
В «Пути Христа», реально понять который стремлюсь всю жизнь и уверовать безоглядно (но это считает недостижимым для воспитанного в атеизме нашего поколения русский писатель Леонид Иванович Бородин, и я с ним согласна), также поражает широта и глубина понимания и передачи мысли автором. И опять афоризмы, изречения, которые хочется держать в памяти. Например, слова бедуина: «Жизнь и дым не удержишь рукой…». И еще немало таких же мудрых и кратких, предопределенных основной темой во вступлении: балансирование или движение
«…напролом
В рваном и вечном тумане меж злом и добром…»
И – по ходу повествования:
«Вечно искусство, а прочее – ветер и дым».
«…Знанье опасно…».
«…Правда опасна…».
«Чистая вера – вот самая тонкая мера».
Читаю и – вглядываюсь внутрь слагающего строки, вглядываюсь и – читаю…
Позволю себе ещё раз повториться в своей двойной оценке, то есть сугубо в одном – как бы двое: на поэта (или прозаика, публициста, в общем – литератора) смотрю по его творчеству, а на человека – по внешности, его поступкам, жизни. Внешность Юрия Кузнецова знаю только по фотографиям: будто вылеплен скульптором или высечен из камня – такой цельный, сильный, прямо глядящий. Что сильный – подтверждает сам, и мне это импонирует:
…Небесный блеск и гриву проливную
Я намотал на крепкую ладонь.
«На тёмном склоне медлю, засыпая», 1977
Не обманулась по фотографиям в Юрии Поликарповиче – кремень он! Жизнь – не сахарная, и отношение общества неоднозначное. А он – упрямо – своё! Главное – служение Музе, не изящно порхающей и вызывающей восторженную слезу умиления, а той, что диктует о жизни приземленной людской, полной бесчисленных потерь, страданиях, воплях, вое, слезах…
И предвидение. Цепь предвидений. Уже во многом сбывающихся…
Написанное в 1977-м «Распутье» представило картину будущего, которую в те годы мне и родственникам-друзьям-знакомым даже вообразить не приходило в голову. А сегодня?
…Догорели млечные кочевья
И мосты – между добром и злом.
Более позднее стихотворение – ещё проникновеннее, ещё глобальнее, но конкретикой, приближением к «тебе», «твоё»… ещё горче:
***
Ни великий покой, ни уют,
Ни высокий совет, ни любовь!
Посмотри! Твою землю грызут
Даже те, у кого нет зубов.
И пинают, и топчут её
Даже те, у кого нету ног,
И хватают родное твоё
Даже те, у кого нету рук.
А вдали, на краю твоих мук,
То ли дьявол стоит, то ли Бог.
1984
А насколько синхронно мы, будучи порознь и не пересекшись нигде, но вместе ощущали, чувствовали, видели, страдали… Вот оно, «Предчувствие», 1998:
Всё опасней в Москве, всё несчастней в глуши,
Всюду рыщет нечистая сила.
В морду первому встречному дал от души,
И заныла рука, и заныла.
Всё грозней небеса, всё темней облака.
Ой, скаженная будет погода!
К перемене погоды заныла рука,
А душа – к перемене народа.
У такого поэта, жёсткого, дальновидного, прямого до резкостей не могло не быть противников. Вот попробуйте на предельном накале и подобно Юрию Поликарповичу написать такое стихотворение, как «Символ», 1985:
Я – знамя! Вожди подо мною.
Во славе, крови и пыли,
Клянутся моей высотою
Все рати небес и земли.
Я кровь высоко поднимаю,
Но тень я земле отдаю.
И прежде земли покрываю
Погибших во славу мою.
Оно вызывает реплику моей знакомой – старинной ценительницы поэзии: «Опять гипертрофия личности» (и в «Отповеди», 1985 – мол, самооценка очень-очень завышена). А мое мнение: нормально с точки зрения и по факту знамени, как и ответ-отповедь бесталанным любителям примазываться к чужой славе, карьеристам.
Или – «Эпиграмма», 1981:
– Как он смеет! Да кто он такой?
Почему не считается с нами? —
Это зависть скрежещет зубами,
Это злоба и морок людской.
Пусть они проживут до седин,
Но сметёт их минутная стрелка.
Звать меня Кузнецов. Я один,
Остальные – обман и подделка.
Наверное, оскорбительна для многих заключительная строка. Но, положа руку на сердце, многие ли обоснованно могут во весь голос так заявить о себе? А – попробуйте! Услышат ли вас и согласятся?
При углублении знакомства с поэтом у меня в руках оказалась вырезка разгромной статьи о Кузнецове, в частности, об этом стихотворении, а также о произведениях «Мужик», 1984, и, полагаю, между строк – «Фомка-хозяин», 1985, – статьи Юлии Друниной «Лишь одна мера – талант» («Книжное обозрение», № 28, 1986), основанной на моральном кодексе строителя коммунизма. Закаленная военной молодостью в начале 40-х, Юлия Владимировна затем, менее чем через пять последующих десятилетий, не выдержала напора действительности. Неизбежность такой действительности – рост насилия, жестокости, превосходства, а зачастую и торжества, ложного и вредного, – с болью и горечью ещё в 60–70-х предвидел (а не воспевал!) Юрий Кузнецов, рожденный в год начала Великой Отечественной…
Встретившись постфактум с такими сентенциями и отзывами, я только могу предполагать, в какой степени наскоки, нападки, прямая хула на клочки рвали сердце и не обходили поэта бесследно.
А его сердце разрывает боль за родину («Слёзы России», 1965), за несвободу человека («Деревянный журавль», 1967). Он обличает старателей «во вред», «ученых» дурней («Атомная сказка», 1968), продающих народ иуд, вредоносную «гласность», трескотню при пустословии («Откровение обывателя», 1988). Он верит, что его строки откликнутся сторицей в третьем тысячелетии… Однако состояние одиночества – через творчество: