Храпя косится с крутизны
На пену скачущей волны.
«Демон»
Где, как не на Кавказе, мог наблюдать поэт такое разнообразие конских пород, обычаев, нравов, страстей! Несомненно, по утверждению И. Л. Андроникова, что за время ссылки в 1837 году за стихотворение «На смерть поэта», служа в Нижегородском драгунском полку неподалёку от Цинандали, Лермонтов бывал у грузинского поэта А. Г. Чавчавадзе. Как только в Цинандали появлялись нижегородцы, – по свидетельствованию Потто*, – тотчас съезжались гости, и на «широком, как степь» дворе Александра Чавчавадзе начиналась джигитовка, потом скачки, стрельба. Оружием щеголяли и русские, и грузины: кинжал и шашка в дорогой оправе, пистолет за поясом и винтовка за спиной имелись у каждого. Но у нижегородцев кабардинские кони под лёгкими черкесскими сёдлами, а у грузин дорогие карабахские жеребцы под расшитыми шёлком персидскими чепраками, увешанные золочёными бляхами, звеневшими при каждом движении. [В. Потто. История 44-го драгунского Нижегородского полка. СПБ. 1894 г., т. II, с. 156]
Тонко подмечает Лермонтов-прозаик в «Княгине Лиговской» типичные черты кучеров из народа:
«…– Ну, сударь, – сказал кучер, широкоплечий мужик с окладистой рыжей бородой, – Васька нынче показал себя!
Надобно заметить, что у кучеров любимая их лошадь называется всегда Ваською, даже вопреки желанию господ, наделяющих её громкими именами Ахилла, Гектора… она всё-таки будет для кучера не Ахел и не Нектор, а Васька.
Офицер слез, потрепал дымящегося рысака по крутой шее, улыбнулся ему признательно и взошёл на блестящую лестницу…».
Изображения лошадей в литературных произведениях и живописи Михаила Юрьевича Лермонтова осязаемы: живые, пылкие, горячие. Мы их видим, слышим, различаем по мастям: «светло-серые», «серые», «золотистые», «вороные». Доносится «ржанье табунов весёлых», «гул табунов», «глухое ржанье табунов»; виден «табун коней игривый». А вот – живая сцена купания!
Фыркает конь и ушами прядёт,
Брызжет и плещет и дале плывёт.
«Морская царевна»
Поэт никогда не повторяется в характеристике «товарища быстроногого», «друга верного». Свежесть, яркость эпитетов: «борзая лошадь», «борзый конь», «борзый скакун», «добрый степной конь», «товарищ дорогой», «горячий», «ретивый», «могучий», «бурный», «удалой», «черногривый», «белогривый», «долгогривый»… И – блеск сравнений!
…И конь летит, как ветер степи;
Надулись ноздри, блещет взор…
…И лоснится его спина,
Как камень, сглаженный потоком;
Как уголь, взор его блестит,
Лишь наклонись – он полетит…
«Измаил-Бей»
Ничто не может сравниться с быстрым конём. Ничто, кроме бега неумолимого времени:
Быстрое время —
Мой конь неизменный…
«Пленный рыцарь»
А сколько счастливых волнений дарит нам встреча с вольным и верным Карагёзом?! Кого угодно могли свести с ума такие стати, такая красота! В «Герое нашего времени» в нём души не чаял его хозяин, Казбич, ему посвятивший песню:
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет.
«…лошадь его славилась в целой Кабарде, – и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все наездники и не раз пытались её украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги – струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! Скачи хоть на пятьдесят вёрст; а уж выезжена – как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он её никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!».
И так верно, так точно, так искренне описать безутешное горе потерявшего коня горца!..
«…вдруг смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице – и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье.
– Что с тобой? – спросил я.
– Моя лошадь!.. лошадь! – сказал он, весь дрожа.
Точно, я услышал топот копыт: «Это, верно, какой-нибудь казак приехал…»
– Нет! Урус яман, яман! – заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс. В два прыжка он был уже на дворе… и кинулся бежать по дороге… Вдали вилась пыль – Азамат скакал на лихом Карагёзе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружьё и выстрелил; с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружьё о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребёнок… Вот кругом него собрался народ из крепости – он никого не замечал; постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов – он их не тронул, лежал себе ничком, как мёртвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?..»
Снова на коне
(Данное поэтическое обозрение впервые было опубликовано в журнале «Коневодство и конный спорт»: 1975, № 1, с. 33–34)
Кабардинский поэт Алим Кешоков назвал Млечный путь «путём всадника», который как бы высекли «в ночном просторе» «звонкие копыта» чудесного скакуна. На земле у каждого поэта свой Млечный путь, «своя посадка в седле», свой художественный почерк. Но под пристальным взглядом есть в обширном многотемье, во множестве образов советской поэзии нечто общее для литераторов, что заглавием стихотворения В. В. Маяковского называется «Хорошее отношение к лошадям». Вот отрывок из него:
…лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула и пошла.
Хвостом помахивала,
рыжий ребёнок.
Пришла весёлая,
стала в стойло.
И всё ей казалось –
она жеребёнок,
и стоило жить,
и работать стоило.
Перелистывая страницы книг многих поэтов нашей страны первой половины ХХ века, можно совершить удивительное путешествие на… коне.
Повсюду оживление в хотоне,
Вновь вижу лица близких и родных.
Стоят в тени осёдланные кони,
И знатоки столпились возле них.
Иду я к ним, поставив чемоданы,
Мне уступают место земляки.
И вот опять доверчиво буланый
Берёт кусочек хлеба из руки.
И снова то, далёкое, былое
Нахлынуло и сладко обожгло…
О, музыка из топота и воя!
И, сбросив плащ, я прыгаю в седло.
Джангр Насунов, калмыцкий поэт. «Снова на коне»
Лошадь во все времена – верный спутник и товарищ наших дедов:
Деды на взлохмаченных конях
В бой скакали, распрощавшись с милыми…
Расул Гамзатов, аварский поэт
отцов:
Среди зноя и пыли
Мы с Будённым ходили
На рысях на большие дела.
Алексей Сурков. «Конармейская песня»
сыновей и внуков:
Гремит Чегемский водопад…
Спешит дорогой горной
Скакун, как двести лет назад,
И всадник в бурке чёрной…
…Автомобилям я не враг,
Я сам автолюбитель.
Но всаднику гляжу я вслед,
И в этот миг, быть может,
Сын горца, сам на двести лет
Я становлюсь моложе.
Спешит джигит. Себя всего
Он отдаёт дороге.
Как прежде, он и конь его
Здесь и цари и боги.
Летит огонь из-под копыт,
Летят ветра навстречу,
Как белый снег, башлык горит,
Закинутый за плечи.
Кайсын Кулиев, балкарский поэт. «Всадник»
Какое раздолье, какую удаль дарит нам Сергей Есенин:
Эх вы, сани! А кони, кони!
Видно, чёрт их на землю принёс.
В залихватском степном разгоне
Колокольчик хохочет до слёз.
«Эх вы, сани! А кони, кони!…», 1925
Сергей Александрович в автобиографии писал: «…Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трёх с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку…».
В стихотворении «Не жалею, не зову, не плачу…»(1921) он с грустью задумается, вопрошая:
…Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Надо очень хорошо знать, как бы самому представлять состояние лошади, чтобы сравнить:
…Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
«Письмо к женщине», 1924
А летом в ночном, в пахучих лугах: дыши – не надышишься, любуйся – не налюбуешься!
В холмах зелёных табуны коней
Сдувают ноздрями златой налёт со дней.
С бугра высокого в синеющий залив
Упала смоль качающихся грив.
Дрожат их головы над тихою водой,
И ловит месяц их серебряной уздой.
Храпя в испуге на свою же тень,
Зазастить гривами они ждут новый день.
«Табун», 1915
Обратимся к другим авторам – есенинскую «страну берёзового ситца» сменяют полынные степи Казахстана.
Над пёстрою кошмой степей
Заря поднимет бубен алый.
Где ветер плещет гибким талом,
Мы оседлаем лошадей.
Дорога гулко зазвенит,
Горячий воздух в ноздри хлынет,
Спокойно лягут у копыт
Пахучие поля полыни.
И в час, когда падут туманы
Ширококрылой стаей вниз,
Мы будем пить густой и пьяный
В мешках бушующий кумыс.
Павел Васильев. «Азиат», 1928
Потомственные скотоводы – жители Средней Азии и Казахстана, знают, что настоящий конь – это счастье.
Залётное счастье настигло меня, —
Я выбрал себе на базаре коня.