Всё. Жду писем.
Юрий.
P. S. Мама, поздравляю тебя с приближающимся Днем учителя!
(продолжение следует)
Михаил БЕЛОЗЁРОВ. На высоте птичьего полёта
(фрагмент романа)
Я уже знал эту его ухмылку, которая означала, что Ефрем Набатников добился того, чего желал, а честолюбия у него было не занимать, только вот Стрелков не знал об этом, как, впрочем, и о талисмане тоже, иначе бы заставил выкинуть как демаскирующий элемент. Но Ефрем Набатников его не выкинул бы даже по приказу; к сожалению, он приберёг его для меня.
– Так это про тебя всякое говорили? – вспомнил я разговоры в редакции, не знаю, правда это или нет, о каком-то бесшабашном заместителе Стрелкова, который мотался по фронтам, ходил в разведку, брал языков и даже, как бывший ракетчик, умудрился сбить два вертолета и один самолёт. – А я думаю, что за Юз, – похвалил я его, – заместитель министра обороны? А это ты, оказывается!
– Так вышло… – простецки опустил глаза Набатников и выдохнул воздух через усы, как морж. Они у него были настоящие, мужицкие, подстриженные вдоль рта, не опущенные вниз, как у гуцулов, а русские – щёточкой. – Я не ожидал, – рассказал он коротко, – как все, дежурил на блокпостах, а потом Стрелков, видно, приметил… – дальше он вообще перешёл на невнятный шёпот и хотел казаться скромным и незаметным, но я-то знал, что он претенциозен и далеко пойдёт, если повезёт или если вовремя не остановят. Но мне это даже импонировало.
Он был настолько везучий, что однажды выиграл в лотерею два раза за день. Я думаю, что если покопаться в его грязном бельё, то кое-что можно было найти эдакое, но не стал этим заниматься из принципа – плевать. Герой, он и есть герой.
– Ну и хорошо, – приободрил я его, чтобы он больше не оправдывался. – А чего он так? – на правах старого знакомого спросил я.
Набатников оживился.
– А сам как думаешь? – Таким незатейливым способом он прикрыл спину шефа.
– Понятия не имею, – ответил я безразличным голосом, потому что только начал догадываться о том, что здесь на самом деле происходит.
– Помощи ждём… – сказал Набатников, как человек, который мало врёт и который страшно хочет, чтобы ему поверили.
– А-а-а… – среагировал я, сопоставляя услышанное и увиденное, и злых людей во дворе администрации, и нервничающего Стрелкова. – Наши придут?
Я-то думал, что у них всё на мази: и регулярные части, и танки, и всё такое прочее, вплоть до авиации, об этом, естественно, писать нельзя, а у них ничего, хоть шаром покати. Прав Борис Сапожков, прав. Здесь только всё начинается и держится на добровольцах, на тех, кто, такой злой и нервный, охраняет Стрелкова.
– Придут, – твердо сказал Набатников. – Иначе…
Я понял, что это заклятие. И то правда, совсем по-другому прислушался я к зловещим раскатам грома, должны прийти, иначе всё теряет смысл, даже моя поездка. И я понял, почему Стрелков нервничал.
– Иначе дело дрянь, – досказал за него я.
– Об этом никто не говорит вслух, – оглянулся по сторонам Набатников, словно нас подслушивали.
Несомненно, он доверял мне, потому что знал давно и потому что водки мы с ним выпили немерено.
– Хорошо, – пообещал я, – опишу только положительные моменты.
Второй раз он поднялся на торговле игрушками, но и разорился, я полагаю, тоже из-за женщины.
– Я бы сказал, – поморщился Набатников, – да, материал надо придержать.
– Можно и так, – согласился я, подумав, что Сапожков меня не поймёт, зато «укропы» обрадуются.
А ещё я подумал, что, по-видимому, люди здесь из-за новизны ситуации сами ещё не понимают, что можно, а что нельзя и что, в принципе, потом может оказаться для них компроматом.
– Обо мне можешь писать, – скромно сказал Набатников. – Я не боюсь, а у других надо спрашивать разрешение.
– Ладно, – кивнул я, изображая слоновью покорность.
Мы вышли из здания районной администрации. Перед видавшем виды «фольксвагеном», опираясь на пулемёт, в позе Геракла стоял человек, страшно похожий на молодого лысого Джексона из «Ментовских войн», и не было монументальней физиономии на всём западном фронте. Я едва запанибратски не полез обниматься, но вовремя осёкся, сообразив, что это не тот Джексон, а страшно на него похожий человек. А может, это и есть Джексон? – ужаснулся я. Уже и актёры сюда подались за ощущениями. А ведь он убивал, догадался я, глядя на его жёсткое лицо, голыми руками, и не очень честно. Как будто само убийство может быть честным. Но тем не менее человек производил впечатление бывалого и опытного. А ещё он был обвешан оружием, как елочная игрушка: пулемёт, автомат, рожки – на животе, гранаты в нагрудных карманах, огромный штык слева, там, где сердце. Я решил его сфотографировать, но в последний момент передумал, усомнившись в его положительной реакции.
– Познакомься, – сказал Набатников, – это Радий Каранда, позывной Чапай.
– Очень приятно, – я пожал протянутую руку.
Каранда почти незаметно поморщился, он не ожидал от меня сугубо гражданского поведения и тем самым возвёл между нами непреодолимую стену презрения ко всему гражданскому, которому не место на войне. Это потом он признал за мной право на индивидуальность, а вначале – относился свысока.
– Мой знакомый журналист из Донецка, – пояснил Набатников.
Рука у Каранды оказалась жёсткой, как подмётка. Ого, подумал я, спец. Обычно такое рукопожатие бывает у альпинистов, потому что им нужно крепко держаться за верёвку, но, оказывается, и у спецназовцев, потому что им нужно быстро отрывать головы врагам.
– Тебе тоже нужен позывной, – сказал Набатников, усаживаясь в машину.
Разумеется, он всё понял, но не собирался смягчить ситуацию, говоря тем самым: «Ты хотел попасть на фронт? Ты попал. Пеняй на себя!»
– Я же временно, – сказал я, размещаясь с комфортом на заднем сидении.
Каранда сел рядом с Набатниковым, повернулся ко мне и попросил жёстким говорком:
– Братишка, положи пулемёт.
Я взял тяжёлый пулемёт с зелёным магазином и пристроил рядом. Приклад упёрся мне в колено.
– А потом тебя по имени и фамилии начнут вычислять, – назидательно сказал Набатников.
– Ну и что? – не понял я.
– Смотри сам.
– Ладно, я подумаю, – согласился я. – Может, Росс?..
– А почему, Росс? – удивлённо сунулся ко мне Набатников.
– Ну, Россия, – объяснил я нехотя, боясь показаться сентиментальным.
– Росса у нас нет? – спросил Набатников у Каранды.
– Нет, кажется… – согласился Каранда, вставляя ключ зажигания.
Наверное, Каранда догадывался, что похож на артиста Дмитрия Быковского, и копировал его, а может, даже был его двойником, кто знает.
– Ладно, – разрешил Набатников. – Будешь Россом! – Поехали! – скомандовал он.
И мы понеслись по узким улочкам Славянска, причём почему-то исключительно по «встречке» да ещё и с односторонним движением. При этом Каранда вовсю сигналил, ругался чёрным матом и ржал, как конь, когда ему удавалось кого-то напугать до икоты.
Как я понял из их разговоров, мы направлялись на какой-то блокпост, чтобы забрать тяжёлый пулемёт, отбитый накануне у укропов, и перебросить его на более опасный участок, где он был нужнее.
Раскаты грома становились то громче, то тише. Я косился в окно, за которым мелькали бесконечные лесонасаждения и поля.
– С Карачуна бьют, – сказал Набатников, посмотрев направо.
Я тоже посмотрел, будто что-то понимал в диспозиции невидимых войск, но за мелькавшими деревьями, ничего не увидел, хотя бухало прилично, земля вздрагивала, как живая. Потом я к этому привык. За два года ко многому привыкаешь, кроме смерти и предательства.
– Ничего, наша «Нона» не сегодня-завтра их накроет, – уверенно сказал Каранда, крутя баранку, как заправский гонщик.
Его тщательно выбритый череп сверкал, словно бильярдный шар.
– Ну да! – согласился с ним Набатников.
И я почему-то им поверил, хотя понятия не имел, что такое «Карачун» и «Нона». К вечеру я уже знал, что «Карачун» это гора в окрестностях Славянска, которую захватили укропы, установив на ней крупнокалиберную батарею; а «Нона» – единственное артиллерийское самоходное стодвадцатимиллиметровое орудие повстанцев, которое вело контрбатарейную борьбу по всему фронту и поэтому было на вес золота, и на неё охотились все силы укропов и не раз объявляли уничтоженной, но она, как Феникс, оживала и давала прикурить им по первое число.
Проехали Семёновку с разбитыми кое-где домами, стали спускаться в очень пологую долину, где раскинулась Черевковка, с белой колокольней на склоне.
– Ну, где же они? – удивился Набатников, крутя головой, когда мы проехали, как я понял, блокпост с поникшим российским флагом, речку и медленно, словно нехотя, стали подниматься на противоположный склон долины.
Каранда молчал, вцепившись в руль. Набатников насвистывал бравурный марш, кажется, «Марсельезу». Что касается меня, то я полностью положился на их опытность и везучесть Набатникова. Кто здесь воюет – я или они?
– Где они? – снова крутил стриженной головой Набатников. – А, вот! – и радостно показал на железобетонные блоки на склоне холма.
Мы подкатили бодро, под завывания простуженного мотора. Из-за блокпоста вышел боец, хотя бойцом его трудно было назвать, невысокий, вид имел чаморошный. Каска валялась в траве. Даже оружия при бойце не было.
– Где пулемёт? – спросил Набатников, высовываясь в окно.
– Какой пулемёт, дядько?
– Чего?.. – крайне удивился Набатников и в раздражении полез из машины.
Видно, его ещё никто так не называл. Сейчас он ему врежет, понял, и мне стало жалко повстанца.
– Субординацию не соблюдает, – удивился Каранда.
– Ты что, белены объелся? – встал во весь рост Набатников. – Ты как со старшим по званию разговариваешь?!
Я вылез тоже, мне было интересно, как он с ним поступит, хотя погон на Набатникове не было и в помине, но, похоже, его все окрест знали.
– Я, дяденька, ничего не бачил, – ответил чаморошный боец, – и никакого пулемета здесь не мае. Я окоп копаю, – сказал он на «о».