Мы находили множество трупов наших партизан с листовкой в руке и с разбитым черепом. А были и такие, которые стали полицаями. Впоследствии немцы печатали листовки с портретами, на которых полицаи были изображены улыбающимися, с папиросой в зубах и с отличительной нашивкой на рукаве. Таким стал и бывший ординарец комиссара бригады, партизан из деревни Максютино Витебской области.
В лесу немцы испытали всю «радость встреч» с партизанами. Мы били их из-за каждого куста. Били там, где они и предположить не могли. Мы наносили молниеносный удар – и так же быстро исчезали. За это немцы называли нас двуногими волками. Яков Захарович, обращаясь к партизанам, говорил: «Товарищи, врага мы будем бить так, чтобы ему было страшно не только днём, но чтобы и ночью он не мог спокойно спать. Мы будем бить его до последнего патрона, а патроны закончатся – будем бить прикладом и грызть зубами, будем биться до последней капли крови, до последнего дыхания». И мы били его беспощадно.
А продукты питания у нас заканчивались. Оставалось немного сухарей да мёрзлого мяса. Мясо разрубили на куски и, завернув в шкуры, унесли в безопасные места, придерживаясь поговорки «дальше положишь, ближе возьмёшь». Мы стали часто делать вылазки во вражеские гарнизоны, громя их и унося с собой всё, что можно было унести. Так мы добывали себе оружие, боеприпасы, продукты питания, медикаменты. В первую очередь мы, конечно же, брали оружие и боеприпасы, а потом уж продукты питания.
Однажды утром агентура донесла нам численность одного из гарнизонов и его вооружения. Это был Куринский гарнизон. Мы сделали расчёт, оценили силу врага и пошли на этот гарнизон с численным превосходством. Вылазку делали ночью. Обошли гарнизон с трёх сторон. На краю села Курино стоял большой сарай, крытый соломой, и возле него стояли два часовых. Мы сняли этих часовых, а потом зажгли сарай очередью зажигательных пуль из пулемёта. Сарай запылал, а мы с криком «Ура!» поднялись в атаку, но немцы были начеку и нам удалось взять только окраину.
Они открыли по нашим силам шквальный огонь из пулемётов, потом выдвинули против нас танки и поливали оттуда пулемётным огнём. Мы начали отступать. Село стояло на открытой местности, и до леса было метров шестьсот. Немцы выдвинули все пулемёты на окраину и нам пришлось залечь, а пулемёты били так, что нельзя было и головы поднять. Немцы стали бросать ракеты, было видно, словно днём. По нашим позициям начали бить из миномётов.
Из этой ловушки вырвались уже перед самым рассветом, когда к нам подошла подмога и по врагу с трёх сторон застрочили пулемёты, отвлекая вражеский огонь на себя. Мы тем временем, подобрав убитых и раненых товарищей, отошли в лес. Из этого боя мы вышли с большими потерями. Возвратившись в лагерь, стали анализировать происшедшее. Как же так могло получиться, где же просчитались? И откуда в этом гарнизоне появились танки? Их же ещё вчера там не было. Во второй половине этого же дня разведка донесла, что накануне вечером в гарнизон села Курино прибыла на отдых с передовой немецкая воинская часть.
Через две недели мы снова пошли на этот гарнизон, и лишь нескольким немцам удалось уйти живыми. А дело было так. К этому нападению мы готовились более тщательно, ежедневно выставляя наблюдателей у гарнизона и не пропуская никакого движения. По Западной Двине в Курино часто ходили катера, которые доставляли в гарнизон продукты питания и боеприпасы. И вот в один из вечеров мы подтянули к гарнизону два отряда по 750 человек в каждом. У нас были пулемёты и два ротных миномёта. Когда совсем стемнело, разведчики бесшумно сняли два поста – остался один, самый опасный, который находился на церковной колокольне и мог очень сильно помешать. Нам пришлось долго ждать немецкий развод, который производил смену поста.
В церковь проникнуть можно было только через дверь, которую немцы замыкали на ключ, а ключ забирали с собой и уносили в караульное помещение. У нас было несколько бесшумных снайперских винтовок, с которыми затаились в засаде возле церквушки наши разведчики, ожидая развода. Развод, состоящий из четырёх человек, подошёл к церкви, разводящий постучал в дверь, затем, когда оттуда отозвались, он вытащил из кармана ключ и отомкнул дверь. В это время разведчики из беззвучек сняли двоих немцев, а двоих быстро скрутили, сунув кляпы в рот и оттащив в сторону. Спустившихся с колокольни часовых сняли так же бесшумно.
На гарнизон мы пошли, как и в прошлый раз, с трёх сторон. Теперь нам удалось захватить немцев врасплох, спящими. Мы уничтожили почти всех, за исключением небольшой группы, которая села на катер и на нём ушла вверх по реке. Зато мы раздобыли много продуктов: крупы, печёный хлеб, галеты, консервы, мясо. В гарнизоне у немцев было несколько лошадей, которых мы увели с собой, навьючив на них тюки с продуктами, медикаментами и оружием. С нами ушла и часть местного населения, взяв с собой запас продуктов.
А на следующий день в этот гарнизон немцы прислали из Витебска воинскую часть, усиленную бронетехникой. В Курино перед войной был построен кирпичный завод, с большим складским помещением и подвалом. Немцы взорвали завод и сожгли село, оставив целой одну церквушку. Гарнизон прекратил своё существование, и немцы ушли назад, в Витебск. Мы стали чувствовать себя посвободнее и начали активно действовать в тылу врага: проводили диверсии на железной дороге и шоссе, взрывали мосты, минировали дороги, по которым дислоцировался враг. Заминированные участки дорог всегда охраняли, а после взрыва – добивали оставшихся в живых фашистов и уносили из разбитых машин всё что можно: продукты, медикаменты, оружие. Иногда по заданию из штаба партизанского движения брали в плен немецких офицеров, которых потом отправляли через линию фронта.
Наступил 1943 год. Из сообщений Совинформбюро мы знали о жестоких боях на Северном Кавказе. Немцам не удалось прорваться к Каспию, и они стали отступать. У меня появилась надежда, что скоро смогу получить весточку от своих. На душе было и радостно и вместе с тем тревожно.
Март 1943 года. После того, как погибла бригада Бирюлина и немцы загнали нас в лес, в рядах осталось немногим более четырёх тысяч бойцов. Штаб партизанского движения находился в Щелбовском лесу. Из трёх бригад сделали одну и назвали её Первой Белорусской партизанской бригадой. Командиром бригады снова был назначен Яков Захарович Захаров.
Сам он был белорусом, из местных. До войны служил в армии в звании капитана, опытный стратег и талантливый командир, которого по достоинству оценило командование. Захаров знал эти места и очень хорошо ориентировался в лесу. Партизаны подчинялись ему беспрекословно, он пользовался в их среде безграничным доверием и уважением.
Бригаду теперь разделили на четыре отряда. Командиром первого был назначен Райцев, второго – Шмырёв, третьего – Погорелов, а четвёртый возглавил Воронов. Все командиры имели большой опыт ведения партизанской войны.
Быть командиром партизанского отряда намного сложнее, чем командовать соединением в регулярной армии. Здесь приходится рассчитывать только на собственные силы, свой опыт и смекалку, умение вовремя оценить силы врага и обстановку. Захаров одновременно был и хозяйственником, и стратегом и, что самое важное – умел сохранить жизни своих бойцов.
Однажды из гарнизона Луньки наша агентурная разведка донесла, что от них в направлении к гарнизону Комары будет идти немецкий обоз, состоящий примерно из 10–12 пароконных бричек, на которых повезут хлеб и соль. Охрана будет состоять из восьми немецких солдат и двенадцати местных полицаев. Мы решили устроить на них засаду.
На задание пошла группа, состоящая из тридцати партизан отряда Погорелова Алексея Алексеевича. Командиром группы комбриг назначил меня.
Обоз из Луньков должен был отправляться в десять часов дня. Для засады мы выбрали место по пути следования обоза там, где дорога проходила с одной стороны – по-над лесом, а с другой – была большая прогалина. Залегли мы в густом кустарнике со стороны леса. Мы рассчитали, что, выйдя из леса в этом месте, обозу быстро пройти этот участок не удастся, а у нас он будет как на ладони, и здесь мы его и уничтожим. Вроде бы всё правильно рассчитали, и всё было легко и просто, но на самом деле всё оказалось намного сложнее.
Ещё до рассвета мы устроились в засаде. Я распорядился один пулемёт поставить на входе поляны, а другой – на выходе, третий – на средине и, соответственно этому, разбил свой отряд на три группы.
День был тихий и тёплый. Примерно в половине девятого утра на дороге показалось головное охранение, которое состояло из шести человек верховых на лошадях.
Я передал по цепи: пропустить, не стрелять. Они ехали и весело переговаривались вполголоса, так, чтобы далеко не было слышно. Охранение проехало, а метров через 150 за ним следовал обоз, но он состоял не из 10–12 бричек, как нам донесли, а из 22-х, и охраны мы насчитали 45 человек конных: 20 немцев и 25 полицаев. Во главе полицаев ехал бывший ординарец комиссара бригады. На каждой подводе, кроме ездового, сидел немецкий солдат с автоматом и на каждой пятой подводе стоял ручной пулемёт. И всего при обозе было 93 человека, получалось по три человека на каждого из нашей группы.
Когда обоз въехал в зону нашего контроля, я передал по цепи: первый пулемёт бьёт первую группу, второй – среднюю, третий – последнюю, в первую очередь бить по лошадям и пулемётчикам, огонь открывать по моему сигналу – одиночному выстрелу. Я взял на мушку офицера и выстрелил в него. Партизаны открыли огонь по обозу. Первый пулемёт ударил по лошадям, и ехавший впереди колонны старший полицай упал на землю вместе с лошадью. Он не успел вовремя вытащить ногу из стремени, и убитая лошадь его придавила. Охрана и ездовые попадали за подводы. Два пулемёта остались лежать на возах, а из двух, которые ездовые успели схватить, начали стрелять по нашей засаде.
Немцев в живых осталось человека четыре, а полицаев – человек пятнадцать. Завязался бой. Немцы залегли за подводами и открыли пулемётный огонь. Мы из своих укрытий били по ним так же, как и они по нам: наугад. Из всего обоза лошадей живых осталось пять или шесть. Полицаи, оставшиеся в живых, залегли за убитыми лошадьми и их не так просто было взять. Из своей засады нам было плохо видно, да ещё и пороховой дым вдобавок стелился над землёй так, что нечем было дышать.