В том году был самый теплый и темный декабрь, за целый месяц солнце выглянуло из-за туч всего на семь минут. И коты, и я были в спячке. Но вот пришла весна, и коты и я воспрянули духом. 8-го марта Вася ушел поздравлять соседку, и встретил его я только через неделю. Мы с Яшей прогуливались перед домами по нашей единственной поселковой улице, а Вася вылез из-под забора соседки Иры и, высоко подняв хвост, стал переходить дорогу прямо у нас под носом, видно, не думая о том, что это и невежливо, и дурная примета.
– Вася, ты что, совсем сбрендил? – окликнул его я, а кот Яша приостановился.
Вася замер на месте, преданно посмотрел на нас с Яшей и тут же развалился на льдистой подтаявшей дороге, показывая нам свое пузо как знак высшего доверия.
Я склонился почесать Васино желтовато-коричневатое беззащитное пузо и поговорить с ним по душам.
– Я тебя люблю, Васечка! Ты что думаешь – от того, что ты негодяй, я тебя разлюблю? Не получится.
Тут вмешался ревнивый Яша – игриво прыгнул на Васю, и они опрометью бросились с дороги вниз, к реке, которую когда-то переплыл Яша.
Так и текла наша жизнь, как маленькая речка под окнами дома: неспешно и непрестанно. Так и уносило вниз по течению наши секунды, минуты, часы, дни, месяцы. Когда я смотрел на вялотекущую речку, мне всегда приходили на память слова Леонардо да Винчи: «Эта вода в реке – последняя из той, что утечет, и первая из той, что прибудет». Иногда я произносил эти слова моим котам вслух, и они внимали мне с несомненным участием.
За лето мы с котами и расслабиться не успели, как снова пришла зима, и нашу речку сковало льдом. А потом выпал большой снег, и Яша и Вася радостно валялись на свежем снегу перед домом – чистили шерсть и подшерсток. Соседка Ира ездила зимой в город учить молодых людей английскому языку, возвращалась в потемках на такси. Вася стал чаще бывать у нас и реже погружаться в изучение английского.
Славно у нас зимой: белый снег делает все вокруг нарядным – каждое дерево, каждый куст, даже строгие линии электрических проводов вдоль улицы кажутся живыми от того, что покрыты искрящимся на солнце инеем.
Каждое утро я выхожу насыпать семечек в птичьи кормушки, что развешаны у нас на высоких деревьях сирени вдоль забора. Сначала прилетает одна синичка, потом другая, а минут через десять их уже хоровод вокруг кормушек. Потом прилетают две или три сойки – они большие, почти как куры, и кормушки начинают раскачиваться, когда в них столуются сойки. Синички тем временем скромно ждут на голых ветках сирени своей очереди.
В это время я не выпускаю котов из дома, так что оба они исполняют на широком подоконнике кухни танец с саблями, исполняют с безнадежным азартом, а приустав, просто сидят на подоконнике и смотрят на птичек за окном – видит око, да зуб неймёт.
Я не находил в моих котах ничего мистического, по крайней мере, они не играли со мной в гофманиаду, а вели себя вполне обыденно: ели, пили, спали, в охотку шкодничали между собой, но не переходили границ приличия.
Есть ли у моих котов дар предвидения?
Наверное, есть, во всяком случае, они никогда не уходят из дома в тот день, когда я собираюсь варить борщ. Они твердо знают, что будет два кормления: первое – обрезками говядины перед тем, как вымыть ее и положить в кастрюлю с водой; второе – вареным мясом после того, как борщ будет готов. На приготовление борща я трачу что-то около трех часов, и все это время Яша и Вася сидят на кухне и скромно ждут, терпения им не занимать. Таким образом я с котами отмечаю День Борща. В этот день наш дом наполняется вкуснейшими запахами золотистого пассированного лука, вареных свеклы, моркови, картошки, капусты, петрушки, укропа, помидоров, пережаренных с луком, – настоящие южные помидоры очень вкусно пахнут.
Мы с котами не жалеем деньги на настоящее – по кругу оно обходится даже дешевле, чем поддельное, потому что все идет в дело – без отбросов. Чуть не забыл запах болгарского перца – прелестный, но перец надо брать не красивый заморский, а наш неказистый на вид, маленький, кособокий, но зато настоящий.
И Яша, и Вася вполне разделяли мое предпочтение отечественных продуктов иностранным, что лишний раз подтверждало наше единомыслие по важным вопросам бытия.
Бытие у нас было и сытное, и теплое, но скучноватое. И я, и мои коты смутно догадывались, в чем тут причина. Но по общему умолчанию мы никогда не поднимали вопрос о кошках, как будто бы их не было на свете. А кошки ведь были. По слухам, славные кошечки жили в большом поселке городского типа, что раскинулся всего лишь метрах в пятистах от нашего дачного поселка – сразу за кольцевой дорогой, прозванной еще с советских времен «бетонкой», потому что она была сделана из бетонных плит, чтобы в случае чего по ней могли быстро перемещаться танки из соседних дивизий.
А какие роскошные кошки и дивные кошечки жили в самой столице! Этого ни я, ни Яша, ни Вася даже и вообразить себе не могли! А «столица та была недалече от села».
В свое время я не участвовал в усекновении достоинств моих котов и даже пытался протестовать. Но милосердные дамы мне сказали, что делается это исключительно для благоденствия котов и в целях большей продолжительности их жизни. А если этого не сделать, то коты быстро погибнут в драках в большом поселке через дорогу, на них наедет автомобиль и т.д., и т.п. К тому же коты будут метить свою территорию; как только войдут в охоту, так и начнут метить, что очень нежелательно для обоняния граждан. Как я сейчас понимаю, последний аргумент и был на самом деле основополагающим. Но так или иначе, мы имеем то, что имеем: кошки не будоражат воображение ни Яши, ни Васи, и они не бегают через дорогу в большой поселок, не ищут приключений. Но хорошо ли это? Не знаю. А задавать этот вопрос моим котам тоже не хочу: может быть, пока они об этом не думают, а если я их спрошу, то начнут думать, и наша спокойная жизнь станет зыбкой, сомнительной… Не знаю, прав я или не прав, но поговорить с котами об этом напрямик никак не наберусь духу.
А то, что они понимают русский язык, я давно убедился. Вот, например, вчера я покормил Яшу, а он снова о ноги трется, снова требует, тогда я ему и говорю:
– Яша, я ведь только тебя кормил – имей совесть. Иди гулять!
И он в ту же секунду побежал к двери из дома: гулять так гулять.
Русский язык мои коты понимают, несомненно, а Вася, наверняка, понимает и английский. Может быть, пиджн инглиш (птичий английский), как и положено в колониях, а может, в гораздо большем объеме – все-таки вторую зиму толчется в доме у профессора английского языка.
Когда я пытаюсь работать, Вася любит дремать на моем письменном столе, – соавторствует как может. Пока у нас ничего не получается. Но Вася не падает духом и терпеливо дремлет, а я все думаю о пропавших листках…
…их было совсем немного – этих листков с моими каракулями, и я их совсем не ценил: полумысли, полунаброски, полуштрихи проносящейся мимо жизни – вроде и ценить там было нечего. Когда все эти листки в один солнечный сентябрьский день унесло пожаром, развеяло черными хлопьями над сгоревшим домом, мне вдруг стало казаться, что те мои обрывочные записи были очень важны для меня, что с ними я мог бы продолжить работу, а теперь не могу – и в душе пусто и в голове. А листков нет и не будет. И, как ни странно, при еще хорошей памяти я не могу ничего припомнить, а может быть, там и вспоминать нечего? Может быть, но мне так не кажется.
Писать легко. Тяжело, когда не пишется. Однажды я не писал восемнадцать лет. Почему? А кто его знает? Вроде никаких видимых причин для этого не было. А потом вдруг сел и за двенадцать лет написал шесть романов, как-то само собой составивших единую книгу «Весна в Карфагене». Потом была сосущая душу пустота – она знакома только тем, кто выполнял цельную многолетнюю работу непрерывно. А потом вдруг поставил точку, как будто с разбега врезался в копну сена на своем пути. Почему я написал не в стену, а в сено? Наверное, потому что это правдивее, – катастрофы ведь не произошло.
«Жизнь продолжается рассудку вопреки», – писал эмигрантский поэт Георгий Иванов.
«Так он писал темно и вяло», – а это уже Александр Сергеевич Пушкин, не только про Ленского, но и про нас с Васей.
Не пишется нам с Васей. Вот он смотрит на меня не мигая, только чуть подрагивают его вертикальные светлые зрачки, смотрит и, возможно, думает: «Ну и тупой же ты, дед. Давай, начинай смелей, придумай какую-нибудь фабулу, для интереса, для движения слов, а там как с горы покатится».
– Фабула у нас с тобой, Вася, уже была – дом сгорел со всем добром, нажитым за тридцать лет. Вернее, эта печальная фабула была не у тебя, а у Дуси с Яшей. А у тебя была другая, созидательная, ты дом построил. За полтора года этого вполне достаточно, – кажется, примерно так я или сказал Васе вслух, или только подумал.
Пришел пожилой Яша, огляделся в комнате, потом тяжело вспрыгнул на мой письменный стол, согнал Васю, а сам улегся на его место, как будто пришел мне на помощь. Юный Вася не обиделся – сделал вид, что Яша просто сменил его на посту. Яша был за жизнь без фабул. Как и мне, ему по душе была стариковская программа: «Отсутствие новостей – лучшая новость».
Котов у меня два. А я у них один. Коты часть моей жизни, а я часть жизни моих котов. Много это или мало – не знаю. А если вообще ничего не стоит, то значит, и мой рассказ ни о чем.
10.VIII.2018
Валерий ТОПОРКОВ. Письма курсанта Курганова
Журнальный вариант повести «Солнцеворот в плохую погоду»
Продолжение
11 октября 1987 г.
С четвертого на пятое несли наряд в карауле. В дневное время стоял на посту на вышке в автопарке, а ночью патрулировал его территорию, запретку так называемую. Служба как служба, хотя и тяжеловато физически. Спал всего часа три, не больше. Голова гудела, как у пьяного. Убаюкивал себя тихими словами классика: «Подожди немного, отдохнешь и ты». Возможно, и во второй караул придется идти тем же составом.