Пришлось удивиться и мне, наблюдая за ёжиком, поселившимся у нас в саду.
В одной старинной энциклопедии прочитал: питаются эти существа мышами, насекомыми, змеями. Прочитав, сообразил, что некоторые любители ядовитых змей вряд ли имеют слабые нервишки.
Уж им-то, колючим обитателям лесных кустов, совсем ни к чему созерцательно умиляться ползучими рептилиями. Или – жужелицами, вылезающими из своих глубоких подземных норок.
Скушает ёжик – ни головы, ни ножек – как раз всё, что ползает и по размерам досточтимо невелико. Подтверждением моих внезапных мыслей стало вот что. Энциклопедия чуть дале по тексту сообщила: душевными чувствами эти животные не отличаются. То есть не утруждают они себя всякими переживаниями. Примитивен их внутренний мир, понимаете?
И стало читателю энциклопедии почему-то грустно.
Но когда пораскинул мозгами, нежданная грусть ушла. Подумалось:
– Э, нет, жизнь идет вперед. И преподносит мне, к примеру, открытия. В полном соответствии с интересными наблюдениями хоть в заказнике, хоть по соседству с ним.
Помню, возле сарая у меня лежали еловые подпорки.
Стройные и крепкие они как нельзя лучше подходили для яблонь. Летняя мокреть навалилась на плодовые деревья гнилью, паршой, и в августе – в пору, когда наливались плоды – подпоркам не нашлось дела. Негусто уродили яблони.
Вот и полеживали себе преспокойно жерди. Ближе к зиме их засыпало опавшей листвой.
И с одного бока под еловой кладкой обосновалась мышиная семейка, а с другого бока – ежик.
Скрутил себе гнездо из волосинок, что обронили в поле хвосты лошадиные, добавил перышек, что повыбрасывали из старых скворечников озорующие вороны. Стал жить-поживать.
Волнуемый духом мышиным, не раз пытался просунуть он свое острое рыльце к мышкам, чтобы позавтракать одной-другой. Однако те, поселившиеся первыми среди жердей, не давались ему в зубы. И не покидали свой дом, на строительство которого потратили немало сил.
Храбрая семейка шевелилась себе, работала – рыла норки и отнорки, попискивала, выходя подышать свежим воздухом. Ежик, слыша беспардонные шорохи, волновался. Фыркал, досадуя на свою толщину, которая мешала ему подлезать под кладку.
Потом ему надоело переживать попусту, и он улегся поспать – на всю зиму.
Пришло тепло с Атлантики, ветер принес мокрую взвесь. Гнездышко спящего толстяка промокло от талой воды. Он проснулся и, похрюкивая, прошелся вдоль общего дома.
Что такое! Никак в мышиной семье прибавление?
Автор этих строк узнал об этом раньше, поскольку приметил садовых подселенцев со времен осеннего листопада и не упускал случая понаблюдать за соседями.
Теперь вот прознал и ёжик.
Представьте себе, о чём пошли у него мысли. Ведь прибавилось голосков. Ишь, какие тоненькие да слабенькие! Однако малышня веселая, скучать не даст. Ну, и пусть пищат огольцы. С ними необязательно скучать, оно и очень даже хорошо.
Смотрю – не спеша направился вдоль забора. Не захотел по прежнему распорядку лезть под жерди.
Так и жили соседи. Мирно, спокойно. А тут как-то понадобились жерди. Кладку пришлось порушить.
От забора ёжик проводил внимательным взглядом удаляющуюся в неизвестном направлении семейку. Так вот получилось – не побежал за пищей, не кинулся ловить огольцов.
Бывайте, мышки! Может, свидимся когда. И он, похрюкивая, полез под сарай, где у него уже было новое приготовлено гнездо.
О чём думал загостившийся у меня лесной пришелец?
Кто ж его знает, колючего странника. Наверное, размышлял в мирном направлении: интересно, а будут ли у меня зимой подселенцы с тонкими голосками?
Во всяком случае жизнь без соседей, уверен я, показалась бы ему скучной.
Что теперь мне, по прошествии интересного случая, сказать? У животных приключаются, видать, подвижки с внутренним миром.
Жизнь идет, и рядом с людьми – с такими людьми, как заботливый лесник со своими помощниками – богатеют душевными переживаниями хотя бы и скромные существа. Ёжики.
***
Да, Василий Васильевич, в прежние годы-то лысая гора не знала животного мира, у нас таких гостей не наблюдалось. И грусти на ветреном юру нам хватало. Что скрывать – хочешь, не хочешь, а голые берега Сетунки всегда были готовы напомнить о недавней войне.
Примечая изменения в новом лесу, начал я кое-что понимать касательно трудностей здешнего возрождения. Квадраты растений располагались друг за дружкой в порядке вовсе не случайном.
Ребята из поселка ходили купаться на Сетунку – обычное летнее развлечение – и тоже примечали сбоку проселка сосняк, потом ельник, следом возникал березняк, за ним снова елочки. Чередование пород было обоснованным. Оно помогало избежать бед, которые обрушиваются на всякую монокультуру.
Если увлечься каким-нибудь одним видом деревьев, получишь взрыв в размножении прожорливых насекомых. И также – стремительное распространение гнилей, вредных лишайников.
Понятно, что лесовосстановителям лучше поберечься. Иначе пришлось бы разворачивать настоящие боевые действия, чтобы воспрепятствовать бедам в их желании одержать злую победу. Что касается Василия Васильевича, решившего обязательно возродить старинный широкошумный – вовсе не маленький – уголок Подмосковья, он так мне говорил:
– Я бы дубков насажал побольше. Тут не мешало бы дубам разгуляться по прежнему распорядку жизни.
У меня имелись резонные вопросы:
– Что ж тогда мешает? Какие особые препятствия валом валят? Кто вставляет палки в колеса доброму замыслу?
Начинаешь толковать о злопыхателях, а ключу в сочувственной беседе не вот тебе провернуться. Не получается, чтоб распахнулось сердце разобиженного человека. Хмурится он, дает скорбную отмашку рукой. В опечаленном выражении лица – знак отстраненности:
– Трудно выходить посадки. Эти маленькие деревца приживаются в холодном климате с трудом, болеют часто. Им бы теплых дней побольше зимой, а летом – регулярных поливов. Не справиться мне с таким делом, чтоб сохранить дубки в целости, поднять их без потерь.
Но была у него мечта насадить новый лес. Она у Василия Васильевича не уходила. Жила повседневно упорная, непреклонная, и он поневоле обращал свой взор к зимостойким породам. К тем деревьям, что обещали быстрый сильный рост и стойкость к невзгодам.
Пусть ели и сосны отличаются завидной зимостойкостью, но ведь и среди листопадных пород хватает тех, что на отличку от дубов – могут переносить самые низкие температуры московской области. Не забывали помощники лесника и сам он приглядываться к ним. На диво крепки березы, сгодятся и липы. Стоять здешним квадратам вечно – наперекор военному лихолетью – и упористо озеленять новые пустующие площади. Так появилась березовая аллея.
Слух гуляет: некоторые особи европейской липы отличаются долголетием. Рубеж в 500 лет преодолевают свободно, доживают хоть вам до 1000 лет.
Почему в заказнике не укорениться долгожителям? Они вырастают высокими, однако при этом ветроустойчивы. Как белым цветом украсятся – сразу привлекают хлопотливых пчел. Кстати, у садоводов кое-где к тому времени встали среди яблонь ульи. Близкий липняк обеспечит успешный взяток.
Целебный мед со своих площадей не давал раньше заказник. Нынче поделится нектаром щедро. Сообразили насчет квадрата лип, как говорится, не враз, но перед началом третьего тысячелетия по соседству с березовой аллеей уже присутствовал долговязый липовый подрост.
Миру животному во благо пошли теневыносливые липы. Густая листва прикрывала землю от прямых солнечных лучей, давая любителям влаги – читай: луж! – процветать и множиться хоть под березами, хоть в молодом квартале.
В моем саду также появились новые нежданные гости.
То – смех, то – грех: хватало всякого разного, удивительного и трудно вообразимого.
Была одна встреча. Как помнится – зимой, когда никаких визитов ждать не приходилось.
Уже и на лыжах походили ребята по сугробистому снегу заказника, и на санках покатались по утоптанным тропинкам поселка, как нежданно-негаданно прикатила по талым снегам оттепель в распахнутой от жары шубейке. Пошла она устанавливать посередь зимы свои порядки. То ей не так, и это плохо. Растопила глубокие снега в оврагах. На опушки взглянешь – там лежит ноздреватыми комками отсырелая соль.
Разве приключилась короткая робкая оттепель? Нет, пришло тяжелой хлюпающей поступью долговременное оттеплие. Что для январского заказника целое событие.
Ну, насчет леса – тут всё понятно. Ему на роду написано терпеть капризы непогоды. Куда убегут осины и клены? Где спрятаться елям и соснам? Стой и терпи, как погуливает ветер.
В одночасье прохудились небеса, ветрило и сеет поэтому ледяную крупу.
Что есть, то есть – дерево не лягушка, не залезет оно в пруд и не зароется в тину. Разве что подойти к нему? Поинтересоваться насчет самочувствия?
За погребом у меня рос клен. Приближаюсь к дереву, смотрю – дрожат голые веточки. Посочувствовал бедняге:
– Был бы ты лягушкой, дружище клен, – дремал сейчас в глубоком бочаге. Кто хорошо устроился на зиму, так это зелененькие толстенькие лягвы. Спят себе и ног не чуют. Что называется, без задних ног почивают.
Клен помахивал голенастыми ветвями, усыпанными прозрачными каплями измороси, и молчал. Ответить не может, да и что ему сказать, коль обрести речь? О хитромудрых лягушках – чистая правда. Вся как есть, без утайки.
За дверью погреба послышалось ворчливое бормотанье. Бормотанье-бултыханье. Звуки невнятные, и кто их спешил обнародовать, затруднительно сообразить, поскольку непонятные больно.
Тут, по соседству с молодым частоколом елового квадрата, был вырыт у меня довольно уемистый – с бетонным полом и ямой для стока воды – погреб. После того, как поздней осенью выбрали из него овощи и фрукты, стоял он полтора месяца пустой.
Эй, хватит мне противоречить из подземелья!
Отодвинул щеколду, распахнул волглую дверь: давай поговорим, какой-такой смельчак обосновался в сыром и не очень уютном укрытии.