Изменения в Солнцево двинулись ускоренным темпом. Волны бытия шли по морю житейскому неостановимо. И сотворилось то, что сотворилось.
От «Зеленой горки» неподалеку – окраина юного града. Вдоль границ Солнцево и поселка Румянцево, от Боровского шоссе до Киевского почти что, широкой полосой тянутся сады, обильные плодовыми деревьями. А за ними – ближе к Московской кольцевой автомобильной дороге – упорно стоят то иссиня-серебристые, то зеленовато-бирюзовые, гордые своей взрослостью, квадраты Василия Васильевича.
Значит, конец пришел пустошам, лесным проплешинам, всяческим раздолбанным и по-бурьянному вздыбленным неудобьям на месте старинной дубравы? Погодите пока об этом. На время оставим в стороне лысую гору. Гляньте лучше сюда. Вглубь, в изумрудное средоточие заказника.
Лесные посадки, прочерченные коричневыми линиями аллей. Шепот шаловливой листвы, закрывшей небо узорчатым пологом с поблесками золотого солнца.
Всем семейством вместе с детьми, бабушками, дедушками ходили мы сюда гулять, забираясь в уж совсем дальние от своей домушки места. Любопытствуя, дошагивали чуть не до Востряковского кладбища. Подросшие ребята наши, осваивая уже не трехколесные, а двухколесные машины, добирались даже до обочины Киевского шоссе.
Сын, тот вскоре пересел с трудяги-велика на мопед, и куда его день за днем уносил тарахтевший моторчик, это, скорее всего, парень ведает лучше меня. Сим транспортом не пользовался, а любил пройтись пешком среди елок и сосенок, наблюдая, как всякие любители велосипедных прогулок осваивают дорожки меж зелеными кварталами.
Запомнились две разноцветных машины.
До сих пор стоит перед глазами: катят они под горку – туда, где в светлый березняк вклиниваются ряды молодых лип. Седоки раскраснелись, глаза их блестят радостью, поскольку юная пара счастлива ощущать быстроту передвижения, волнующий запах густой растительности, задорный упругий напор встречного летуна-ветра.
Не иначе, дорог здешним ребятам заказник. Наверное, так же, как и солнечный город, негромкий и уютный.
Хотя есть в нем всё то, что присуще большим поселениям – широкий экран кинотеатра, входная вертушка современного магазина, витрины которого блестят, словно зеркала – он мил деликатной своей несуетностью. Хотя есть в нём многое достоверно городское, в том числе и черный асфальт, покорно ложащийся под колеса, он привлекателен своей доброй неспешностью и удобствами как раз для велосипедных прогулок.
Городок сохранил эти вызывающие уважение качества в соседстве с шумной столицей, потому достоин всяческой приязни. Итак, прошелестев шинами по его просторным улицам, велосипеды мягко закачались на еле заметных неровностях аллеи – будто вступили в старинный танец, где движения проникновенны и плавны.
Плывут почти неслышно – оранжевый и светло-зеленый. Сколь долго длится их уютное плавание в окружении шепчущихся берез, откуда мне знать, но одно ведаю непреложно: окружение здешнее доброжелательно, зрители настроены исключительно мирно. Им не в диковинку танцы двухколесных машин. Год за годом надоедают юные любители велосипедных прогулок? Нисколько, потому что сегодня они приходят и вешают на деревья скворечники, а завтра приезжают сюда просто покататься – и дорога им приветно открытая!
Светло-зеленый осторожен. С ходу не наедет на упавший сухой сук, обогнет его по длинной дуге. А твердый глинистый бугорок, который обязательно тряхнет переднее колесо, он, притормозив, минует на самой малой скорости, и тогда звонкое дребезжанье крыльев машины, лихая тряска отступают нехотя.
Нет, он все-таки не вот вам слишком степенный: любит быструю езду, как полагается стальному велосипеду. Просто не по душе ему проколы шин и восьмерки на колесах. Предпочитает в езде сосредоточенность, надежность – всё то, что хранит седока на тряской дороге, на резких виражах. При всём при том не возражает против соседства ярко-оранжевого.
Впрочем, за быстрым спутником, звонким и шаловливо бедовым, необходимо приглядывать. Потому что скоростник несдержан и сверх всякой меры горяч.
То и дело его заносит. Туда – на острый сосновый обломок. Сюда – на коварный холмик тропы. Приходится сдерживать соседа, что любит покуролесить. Не лишне задать ему ритм движения, не позволяя скакать по кочкам и увиливать в сторону. С ним, конечно, трудно, но всё же интересно.
И потом… какая порывистость видна в этих стремительных ярко-оранжевых линиях! Как приятно сознавать, что можно лихую молнию поставить на место всего одним словом. Поставить, сделать послушной, доброжелательной и деликатной, дать ей ума и…
Однако светло-зеленому вряд ли следует заноситься, не правда разве?
Впереди у них долгая жизнь, когда победы, праздники, торжества сменяются трудными буднями. Неплохо бы иметь такую привычку – думать о прошлом, настоящем и будущем. Она хорошо была видна у лесного учителя, у Василия Васильевича, верно?
Его заказник, словно указующий перст…
…Ну что ж, давайте все вместе задумаемся.
***
Кружат, будто в проникновенном танце, велосипеды средь зеленых кварталов.
Знают ребята, что во время войны лес, обнимавший Солнцево дубовыми и сосновыми лапами, вырубили? Что стынущей в зимние морозы столице позарез были нужны дрова, а красноармейским укреплениям бревна?
Небось, наслышаны.
Юные горожане – тому есть телевизионные и газетные свидетельства – охотно помогали Василию Васильевичу. Стараниями школьников березы обзавелись синичниками, дуплянками для крылатых гостей, и разные птицы в заказнике нынче не редкость. Сороки облюбовали еловые верхушки, там частенько встретишь их гнезда из прутьев. Соловьи по весне поют неумолчно. Будьте спокойны – склюет прожорливую гусеницу остроглазая птаха, а тихоня еж не даст спуску грызунам, подъедающим корни молодых деревьев.
В заказнике любят гулять горожане.
Я хорошо знаю здешние аллеи, дорожки, тропинки. Летнюю негу, осеннюю бодрость, зимнюю жадную тягу к движению сполна прочувствовал, наведываясь в квадраты молодого леса. Сам познав сентябрьские знаменья бытия, ощутил до слез, до сумятицы душевной, близость к здешней осени.
Как не озаботиться, настроить, напрячь свой внутренний взор? Припоминаю, вижу: вдоль покатого проселка, уходящего вниз, к Сетунке, – череда лип.
Стоят голые черные. Ох, что-то рановато они осыпались! Листья обронили поспешно, ровно по какому грозному приказу. Их поторопила дождливая декада лета, скатившегося по глинистому проселку в небытие?
Предположение, не исключено, – верное. Сгодится оно хоть для понимания природной аномалии, хоть для моего сочувствия прозрачному липняку, застывшему в печали.
Сентябрь закономерно сменился октябрем, и в начале месяца багрецом вспыхнула арония, черноплодная рябина. Нынче горят ее листья, а соседки поодаль, поклонистые осинки, отсвечивают тонкими стволиками. То нежно-зеленая желтизна бросится в глаза, то серебристая просинь обнаружится – овальными пятнами на влажной коре.
Крепко держит крону остролистная арония. Холодает день ото дня сильнее, но багреца не убавляется у нее, к дождям стойкой, привычной к осенним погодным подареньям.
Поселилась она под широченным пологом, под мощными ветками тополя. Высоко в небо вознесся он, нет ему никакого дела до низенькой черноплодки.
Она к гордецу ласковой голубкой голубится, пламенеющим приклоняется головным платочком. Он от ее повадки вовсе не в восторге – знай в пустынную высь устремляется пирамидальной вершиной.
Что касается меня – идущего по мокрой скользкой дорожке – воробьенышем трепыхаюсь в тумане. Словно довелось вот поплескаться в песчанистом вязком суглинке.
Поутру молочная изморось приползла на городские окраины из дрёмных овражин близких речушек – Сетунки, Соминки. Гляжу теперь, пополудни, вперед, что наблюдаю? На краю березовой полоски клен стоит. Так ведь эта влажная воздушная взвесь притушила, затуманила кисельным млеком всю его ярко-желтую крону. Он осторожным тетеревом тетерится, вздрагивает, роняя крупные капли с просторных резных листьев.
Везде пролезли белые лапы марева. В заборные и подзаборные проемы. В незастекленные провалы окон на стройке окраинного дома. Во дворы солнечного града, где пустые качели детских площадок в непогодь нынешнюю поскрипывают куда как сиротливо.
Смотрел я на кисельное млеко, на холодную текучую муть. Нагляделся досыта. Сам почал затуманиваться – голова пошла кругом. В глазах сплошное пенное колыханье. В ушах тягучее пришептыванье: а не сесть ли тебе, добрый человек, на пенек? не подремать ли часок под шуршливое шелестенье падающего кленового убора?
Остановился, смежил веки – вздохи тумана слышны явственно.
На шум морского прибоя не похожи они. А если с чем их можно сравнить, то с тяжелой мерной поступью неведомого колосса. Какого-нибудь доисторического бронтозавра.
Вот уж от чьих шагов придет в колыханье воздух, а сама земля – в тоскливое нервное трепетанье!
Динозавры гуляют в лесу по осени?
Конечно, обычные туманы. И страшны они лишь горячим автомобилистам. Но коль скоро пожелалось кое-кому смежить веки и послушать могучие вздохи, пусть не обессудит, когда почудится: рядом расхаживает огромное чудо-юдо с белым лапами.
Заполдень я вышел к кольцевой многополосной дороге.
Оживленно бегут по асфальту легковушки, грузовики. Горьковатый привкус автомобильных выхлопов довольно сильно ощутим в прохладном воздухе. Вихрем пролетающие трейлеры, фуры месят гигантскими водоворотами млеко сырого марева. Даже страшно стоять вблизи неумолчно ревущего шоссе.
А потом… то ли костры палых листьев заполыхали в «Зеленой горке», в садах возле озера на Сетунке, то ли строители многоэтажек начали подогревать вар для кровель. Но только резким дыханием горящей смолы стал отдавать густой осенний туман.
Вышел за деревню Говорово, в поле возле шоссе. И всё разъяснилось: среди разворошенных картофельных гряд – люди, одетые кто во что горазд. В телогрейки, старые пиджаки, какие-то затрапезные кацавейки.