В следующую минуту ко мне пришло озарение: прав был именно я. И прав не менее, чем тысячу раз. Меч, даже в качестве изображения, навевает мысли о непреклонных битвах.
Из дома вдруг вылетел новый крик.
Неужели поклоннику древних рыцарей-скитальцев обещали подмогу?
Мне почудилось в громком голосе взрослого помощника как раз обещание кровной мести и неизбежное торжество победы. Если путешественники ходят в противниках, то обязаны уяснить: их ждет неминуемое посрамление.
Сразу припомнились мне шедевры классической литературы, где фигурировали кавказские горцы. До сердца дошло дуновение холода, доселе недвижно обитавшего где-то в ледниках за облаками.
Ничего теперь не попишешь. Оставалось лишь пробормотать:
– У нас приключение. Называется оно просто. «Влипли в историю!»
Извилистой струей горной речки потекли соответствующие мысленные суждения.
В конце концов всем известно, что караван стремится шагать. Даже тогда, когда собака лает. И если крякают утки, он все равно позволяет себе идти, не меняя курса. Пускай множатся вопросы, при всем том иссякают ответы, летят к черту доказательные аргументы, однако же… почему ты должен в непременности жать на тормоза?
Караван догадок, оглушаемый криками, может позволить себе не терять ориентацию.
Всё так именно, а только на сей час он у меня напрочь не знает, что делать. И вот уже начинает буксовать, дымится от напряжения, терзаясь всяческими разноречиями.
Как ему не волноваться, если некие граждане, взыскующие невесть каких событий, открыли новую страничку в истории твоих путешествий? Не исключено, собираются они вписать туда Нечто. Невероятное. Непостижимое.
С аккуратной обстоятельностью, не тревожащей сына, – исключительно про себя – высказывался. Пока суть да дело, с открытой террасы второго этажа суетливо спускался высокий сухопарый старик.
Голова у него была круглой, как арбуз, и серой, словно доисторический вулканический пепел.
Через минуту нашего вероятного противника скрыла густыми лопухами виноградная шпалера. Вот только не стала она препятствием для его отчетливо зычных выкриков.
– Вай! – оповещал он ближние и дальние окрестности. – Вай!
Весьма недвусмысленно предупреждал двух путников: он с готовностью идет! Торопится!
Самое время нам было поскорей удаляться. Хоть в сторону безлюдных ледяных вершин. Хоть в курортный приморский город с его большим стеклянным кафе, где туристам не возбранялось пока что кушать суп харчо.
Восклицание «Вай!» вполне поддается расшифровке. В громкозвучных устах гипотетического противника оно могло означать в доподлинности следующее: «Нарушаете порядок в наших заповедно сказочных горах? Передвигаетесь легкомысленно и беспошлинно? Ну, я вам покажу! Небо с овчинку покажется. Совсем не стало жизни от неучтиво снующих бездельников. Однако же извечно здесь проживают гордые кавказские горцы. И никто не откажет им в праве постоять за свою честь и достоинство!»
Нет, не витязь, вооруженный острозубым железом, с открытой террасы второго этажа спускался по крутой бетонной лестнице к двум замолкшим путникам. Тогда кто же?
Объявился непреклонный хозяин дома в лице весьма пожилого крестьянина, и к забору он подошел держа в руке лопату с мощным черенком, отполированным до блеска, наверное, еще трудолюбиво рукастым прапрадедом черноволосого мальчугана.
Мне сразу удалось приметить, что сельскохозяйственное орудие неплохо отточенное.
Не один раз проходили рьяным напильником по стальной кромке широкого лезвия.
Нынче заботливо отлаженному инструменту, ведущему свою родословную от давнего мотыжного земледелия, могли позавидовать как древнеримский меч гладиус, так и боевито способный акинак степняков-скифов.
Если не для бескомпромиссной схватки доставили к забору деревянный черенок и тяжелое железо, то для какой цели?
– Пришли, – размыслительно произнес мой малолетний спутник. – И как сейчас вдарят! Стоим себе, ничего преступного не совершаем. За что нам?
– Давай без обобщений. Полагаю, нет нужды упражняться в скоропалительных выводах, – пытаюсь поспокойней излагать свои, полные всяческого историзма, заключения.
Кроме великих и невеликих резонов, у меня подо лбом есть эмоции. Те самые, которые желают выплеснуться и которым заказан путь на волю.
Наблюдаем чудеса!
С каких это пор под небом могучих скал, где хватает солнца и мира, завелись воинственные старики, что норовят напасть на усталых путешественников? Что-то не встречались мне в книжных манускриптах факты подобного рода.
У нас не золото в рюкзаках, а зеленые одеяла, разукрашенные пятнами коричневых подпалин, и запасные толстые носки. Жестяная банка с вермишелью, брусок недорогого хозяйственного мыла.
Но разве нельзя купить вермишель в местах пониже – в долинном, прилично обустроенном, продмаге? Если учесть к тому же, что никто не обижал юного приверженца древних рыцарей?
Старик за ворота не вышел – деловито пошагал со своим увесистым орудием вдоль ограды, словно именно та стала числиться теперь у него в противниках.
Колья, составлявшие основу примечательного сооружения, отличались неординарностью. Одни горделиво, поистине высоко возносились к небу, другие смотрелись невзрачными коротышками. Хватало также сильно толстых и шибко тонких. Хозяин усадьбы, гляжу, подбирал их совсем не по принципу соразмерности.
Мнение касательно громкого дома на сию минуту сложилось у меня уже достаточно прочное. Здешним обитателям присуща особая мощь. Она сопрягается с круговой порукой, когда млад и стар готовы противостоять хоть кому.
Естественно было бы видеть, тут в чести одни лишь высоченные толстые колья. Которые если бы о чем и свидетельствовали, то лишь о чудовищной крепости, о сногсшибательной солидности забора.
Во все глаза смотрю, и доходит до меня, что не должен он быть хлипким, похожим на картонно-безыскусную декорацию.
Обрати я внимание Диньки на беспорядки в ограде, не задержалось бы, прозвучало от него нечто ироническое. К примеру, такое:
«Спеет кукуруза в поле. Она сладкая, а вездеходы-коровы неутомимы. Они мечтают прорваться в двухметровые вкусные заросли. Только хорошая преграда может их отшить. Пусть занимается хозяин защитой кукурузы. Нечего идти к нам со своим железом наперевес.»
Не знаю, о чем в действительности начал размышлять школьник, когда взрослый помощник черноволосого крикуна вышел из ворот, когда расстояние между лопатоносцем и пришельцами-туристами стало сокращаться.
Вряд ли мой сын имел неколебимое желание наряду с юркими коровами забираться в изумрудные волны полевых зарослей, чтобы играть в прятки со стариком.
О своих стремлениях также не могу сказать что-нибудь определенное, так как вдруг оказался в ступоре. Было оглушающее понимание: постепенно и неудержимо укрупнялась – по мере сближения с нами – фигура противника с лопатой.
О, как он ее, могучую, нес!
Мне казалось, что совершался не просто важный, но исключительно значительный процесс.
Разве шанцевый инструмент плыл навстречу прохожим? То продвигалась в направлении путников упрямая винтовка со штыком!
Наш супротивник не иначе прошел особое обучение. И приемы рукопашного боя познал от звероподобного царского унтера времен Льва Николаевича Толстого, когда полковые командиры охотно отправляли провинившихся под шпицрутены. Кровавые бани были в ходу для простого народа, будь ты недовольный поборами бедный селянин, а то и подчиненный солдат, плохо овладевавший наукой убивать.
Читал ведь рассказ «После бала», потому и вспомнил знаменитого писателя.
Кажется, нам сейчас попадет так, что крепче некуда.
При ближайшем рассмотрении голова горца оказалась отнюдь не арбузно круглой. Просто на макушке лопатоносца плотно сидела войлочная шапочка.
С огорчением подметил: плечи приближающегося воина чересчур широки. Почтенный возраст мало сказался на их богатырском развороте.
Тем временем интуитивно проникся Динька моими ощущениями, познаниями в литературе и в недавней истории. Возможно, для его стойкости была иная причина, однако в сторонку он не подался, смело заявил:
– Ну, и пусть идет! Мы не сдадимся.
Давай, отец! Скреби затылок или от души разводи руки.
Впрочем, годилось в качестве ответно многозначительного телодвижения всё: пожимай плечами, моргай в озадаченности, крути палец у виска, глубокомысленно возводи очи вверх.
Храбрый спутник не хотел ждать моей реакции, продолжал рассуждать, примериваясь к обостряющейся обстановке.
– Если он вскинет лопату, то найдется у нас котелок, где варили суп. Будем отмахиваться. Потом, когда настанет передышка, можно объяснить, что его мальчишку мы не трогали. Это раз! Грабить нас бесполезно. Это два!
О чем толкует бесстрашный путешественник? О передышке?
Перекур в процессе отмахивания не станет лишним. Только наверняка обозначится он через капитальный промежуток времени.
О бойких школьниках имею кое-какое понятие, знаю, что любят они бегать, кричать, прыгать, изображая – коли есть резоны – повышенную активность.
Воину с лопатой долго придется дожидаться вразумительного разговора. Поэтому мне, пока не поздно, предстоит брать инициативу в собственные руки.
Имею свой резон, чтобы тихой сапой начинать мирные переговоры. Те самые, которые мой спутник с легковатой непосредственностью называет передышкой.
Соответственно не поспешаю плечами пожимать, возводить очи вверх – открываю рот для заверений в дружеских намерениях. Однако необходимые слова не дошли до старика в круглой шапочке. Почему? Потому что не были произнесены.
Помощник черноволосого мальчика вдруг развернулся, зашагал вдоль внешней стороны усадебного забора.
Вот он поднял внушающий почтение инструмент и вонзил острое жало в землю. Камни и песок полетели выше сероватой войлочной шапочки. Фонтан убеждал в искренности копательского усердия.
Порой щебенка взлетала особенно успешно. Превозмогала даже высоту ограды, оставляя внизу верхушки наиболее могутных кольев.