И вот я лишил парня сказочного удовольствия.
В мозгу заскреблась, засвербила мысль: как теперь выгляжу в глазах сына? Не иначе, властолюбивым деспотом, который считает себя вправе накидываться на детей и с зубовным скрежетом отнимать у них сладкое. Так мог вести себя лишь разбойник с большой дороги, прикидывающийся заботливым отцом.
– Вай! – удивился Дядюшка.
– Да! – подхватил мой недовольный спутник. – Вай! Что я такого сделал?
– Вай! – подтвердила Тетушка. – Собственными глазами видела. Он сейчас ничего такого не делал.
– Вай! – сказал мальчик, и рыцарь на его майке задумчиво наставил меч на стакан в моей руке. – Я десять раз в день такое делаю.
– Если бы у него заболела горло, – пояснила Тетушка, – не позволила бы ему делать такое десять раз. Купили нужную вещь, и гудит она мотором исправно. Я проверяла. Однако у нашего внука до сих пор горло не болит, сколько бы раз не прикладывался он к стеклянному кувшину в холодильнике. Не веришь мне, гость дорогой?
– Верю, – моя поспешность высказаться вполне соответствовала несокрушимому желанию побыстрей восстановить дружеское расположение сторон. – Но, пожалуйста, постарайтесь понять меня правильно. Ведь не думал, в мыслях не было разгадывать, сколько раз ваш мальчик заглядывал в кувшин.
– О чем же тогда ты думал? – сильнее прежнего удивился Дядюшка.
– Если в стакане, к примеру, букет свежего вина, зачем он моему сыну? – последовал резонный ответ путешественника.
Мысленно дополнил сказанное ни на йоту не лишней догадкой. В чем она заключалась? Да будь при нас конь Пегас, он взмахнул бы волшебными крылами и вознес Диньку в радостные высоты вдохновения. В те самые, откуда можно было бы восторженно крикнуть: «Ура! Чудесное превращение! Вместо вина, очень кислого, у меня оказался очень вкусный сок!» А поскольку не случился конь, то и пусть сын продолжает праздновать виноградное угощение черноволосого пацана.
Хотя лошадные мои соображения не долетели до старой женщины, она оповестила мирно:
– Сейчас мальчику дадут то, чего отец лишил его слишком поспешно.
Хозяин усадьбы задумался, помолчал минуту, потом поделился размышлениями касательно отцов и детей:
– Не беспокойся, дорогой. Мы путников понимаем, у нас надежный дом. Если что будет не так, можешь отсечь мне башку. На той колоде, где курам головы рублю. Устраивает тебя?
– Нет! – чуть ли не в орлиный клекот оформилось мое несогласие. Оно провозглашало союз приметной краткости, и громогласия, и чертовски упрямой искренности.
– Правильный у тебя расчет, – улыбнулась Тетушка. – Не видала никогда, чтобы мой старикан, этот задорный парень в круглой шапочке, помчался обидеть какого-нибудь туриста или простого прохожего.
Пот лил с меня градом, будто единственная тучка с ледяных вершин искала именно того, кого тут неплохо было бы малость остудить. Вот нашла, и теперь стой перед сыном с мокрой спиной, помалкивай.
Тому наши разговорные темы показались странными. Разделка петухов и кур на колоде не менее важная штука, чем второй стакан из белого холодильника. Однако не совсем ясно, насколько отрубленные головы значительней виноградных напитков. Если сок можно пить каждый день, то все-таки суп из птичьих потрошков готовят гораздо реже. Значит, что? А то: несерьезным глядится упоминание о колоде.
– Дед с нами шутки шутит, – доложил он мне. – Рубить нужно не чаще раза в неделю. Иначе возьмешь и сбежишь в горы. Куда-нибудь туда, где, кроме куриной лапши, найдешь и вареные хинкали, и жареный шашлык.
Усадебный мальчик посмотрел на веселого старика, на умного Диньку и решил, что к соображениям дотошливого школьника нужна прибавка:
– Мне дедушка тоже говорит про голову. Иногда. Когда начинаю шалить и никого не вижу. Если не желаешь меня послушать, подсказывает он, тогда отсеки мне башку, и навеки она замолчит.
К Диньке пришло понимание: оценили достойно его наблюдательность. Всё же заохотилось ему уточнить последующие события касательно отчаянной рубки.
– И куда бежишь, когда тебе так говорят?
– Никуда, – ответил честный ровесник. – Сажусь на лавочку рядом с дедушкой, слушаю все слова, которые он хочет сказать. А что еще надо?
Довольно затруднительное дело не любить посиделки, когда они дополняются взаимностью потех и отрадами пиршества. Кое-что поведали я с моим сыном, кое-о-чем рассказали пожилой горец, его супружеская половина, их шустрый малец, а если, испытывая удовольствие, думалось мне о вещах особых, то, конечно, о безотказности и долговечности старого грузинского дома, куда нас пригласили.
Положа руку на сердце, признаюсь: всю свою сознательную жизнь стремлюсь к надежности, о которой толковал Дядюшка. Она мой идеал устроенности семейного пребывания.
Мысли о крепости гнезда, созданного по обоюдному желанию, приходили в голову, когда женился в первый раз. Во второй раз наведался в загс – они опять, неожиданно объявившись, утвердились, разгорелись, пусть в азарте и не занялись уничтожающим пожаром вдоль по жизни.
Поглядываю на сынка: что бы ни происходило, мы с тобой носим одну фамилию, а потому, говоря могучим русским языком, обязаны при дружном взаимоприятии день за днем прорываться. Куда? Естественно туда, куда нам, сотоварищам на тропах туристических и прочих, потребно.
При всем том уверен, что мысли о непоколебимой надежности преследуют не только меня одного.
Что мой наперсник земных странствий? Не иначе, после шести лет, прошедших на первом этаже под сенью дворовых тополей, тебе понравилось жить в бетонной высотке, наблюдать сверху жизнь городских улиц.
Однако юному путешественнику летать на скоростном лифте в одиночестве не так, чтобы очень было по душе. Это ничуть не фунт изюма, верно? Не миновала тебя чаша сия – задаться мыслями о том, насколько незыблема жизнь под облаками.
Когда черные свинцово-тяжелые тучи бьют молниями по Останкинской телебашне, по столичным шпилям, тебе всегда неуютно и даже немного страшновато.
Порывы грозовых ветров, заставляющие дребезжать стекла в оконных рамах, видел я, – они способствовали твоей осторожной задумчивости.
Не помню, чтобы Динька и я ранее касались предмета разговора, который затронул в сегодняшней беседе старый горец. Но позволю себе нынче уверовать: наряду с клубничной жвачкой и мороженым «Лакомка» он, этот предмет, определенно входит в перечень ценностей у малолетних философов.
О себе и крепости уз, связывающих людей, могу вести доказательную речь по мере мечтательную, равно – мистическую.
Разве будучи пассажиром самолета не обнаруживал вдруг в голове соображения о пределах прочности конструкции? Кто-нибудь сразу приготовится заявить: о подобных, инженерно-технических, вещах резонно было бы размышлять умудренному конструктору лайнера.
Охотно соглашусь, однако примечу здесь одну таинственную подробность. Любой пассажир, впервые летя в реактивной машине, представляет себя немного Туполевым. Если доверился, к примеру, быстрому и мощному ТУ-154.
Тот, кто пользуется для дальних перелетов самолетом ИЛ-86, хоть раз, но чудодейственно чувствовал себя отчасти Ильюшиным. Иначе не может быть, просто невероятно, когда бы с нами, вдумчиво озабоченными персонами, творилось нечто другое в неотложных, зачастую довольно опасных, перемещениях вдоль по долгому человеческому веку.
Если за предел прочности взять солнце, то оно висит над людскими головами солидно. Взял – не прогадал. Ведь не век, не тысячелетие, а несколько миллиардов годков можно быть уверенным на счет сиятельного неуклонного животворного продвижения горящей звезды по небосводу.
Земной шар тоже вроде бы песком в небытие не осыпается.
Правда, наша цивилизация не готова еще остановить процесс упористого климатического потепления, как не готова решиться – разоружиться и позабыть о боях, о пожарищах, о массовых расстрелах, о тех бомбежках, что применяются по сию пору в улаживании цивилизационных разногласий.
И значит: нам, пассажирам корабля под названием Земля, не одни лишь небесные молнии бросаются в глаза. Вглядываясь в грозовые разряды и шумотрясения – хоть малолетние философы, хоть мыслители семейного бытия, а хоть и мистики авиаперелетов – все мы понимаем, что мысли о надежности в нашем мире нисколько не лишние.
Когда целительным бальзамом льются эти слова в чей-то изболевшийся мозг, то разумный человек имеет право знать, что рядом с ним и поодаль несчетное число светлых голов.
Выхода из тупикового положения нет по одной причине – что ни страна, то глава ее почитает себя за лидера Земного шара. Он бряцает оружием для того, чтобы все прочие главы не сомневались в его гениальном предназначении. До чего примитивные и скучные вы люди, господа великие правители!
В пику им весел и умен Дядюшка.
Его дом видится мне островком безопасности в океане властительных страстей. Заснеженные вершины кавказских хребтов и те иногда катастрофически трясутся, а здешняя горская усадьба стоит прочно, если не считать самодержавного столба. Разумеется, в длинной оградительной цепочке, отбивающей атаки бойких буренок, и ему не мешало бы вести себя по мере более спокойной, более устойчивой.
Так мы сидели за богатым грузинским столом и такие мысли роились в глубине мозговых извилин у путешественника, Москвой непризнанного за подлинного отца Диньки.
Из ущелья потянуло прохладой, словно бы влажные теснины очнулись от полуденной дремы и поспешили напомнить нам о цели похода.
Пороть горячку не стоило, но все-таки осторожно кашлянул, мотнув макушкой в сторону каменистой дороги. Заморгав, спутник встрепенулся.
Он оставил в покое городскую жизнь с ее лифтовыми приключениями, пришел на верную помощь. Что скрывать, у нас какое-никакое взаимопонимание имелось. Юный философ за третьим стаканом вкусного сока не потянулся, одновременно медвяная груша в глубокой посудине перестала его интересовать:
– А где мой рюкзак?
– Лежит возле скамейки, – заторопился подсказать. – И мой там же. Заждались нас они.