– Очень хочется увидеть скалу Прометея, – вежливо поблагодарив хозяев за угощение, сын встал из-за стола, отправился к лавочке в зеленую чащу виноградных плетей.
Вот и говорите после всего этого, что я не занимаюсь воспитанием подрастающего поколения, не учу его чтить правила хорошего тона, напрочь позабыв о насущной роли прилежного наставника.
Снова мы шагаем по горному подъему, где гремит щебенка под тупоносыми туристическими ботинками и вспархивают по сторонам птицы, копошливой юркостью похожие на шустрых воробьев, а размерами – на хлопотливых скворцов.
По ходу продвижения с завистью поглядываю на моего бодрого юнца, у которого запас энтузиазма истинно велик. Сверх всяких пределов.
При всем том сам на себя удивляюсь: сидеть бы сиднем, вкушать яства за гостеприимным столом, ан словно шилом колет нелегкая. И приставучая она до невозможности, и неотвязчивая до странности.
Поистине не поделаешь ничего, когда неуклонная воля неудержимо тащит тебя вдаль.
Если все же дать ей – более или менее точное – определение, то числиться могучей силе не иначе, как по разряду неистощимо жгучего любопытства.
Весьма желательно повидать легендарную скалу в ее настоящем обличье. Ведь на Кавказе что может быть привлекательней?
Во всяком разе не простили бы себе, когда б ограничились лишь супом, что крепко посолен и прозывается морем ничуть не Синим, а Черным. Да той роскошной люстрой над белыми хребтами, которая щедро одаривала нас горячими лучами. Да великолепными угощениями горского дома, что крепко стоит в ореоле надежности и нескрываемой доброты.
Нет, поверх всего нам вынь да положь дальний уголок ущелья, поскольку там живет гуманный миф античности и твердо впечатаны в камень следы насквозь доисторических тиранозавров.
Поспешаю вслед за молодостью, где неутомимости немерено, и чувствую, что никак не отбиться мне от богатой – привходяще дорожной – думки. Как ни увертывайся, на поверку что выходит? Объединилось несоединимое.
Посему в голове замочком лихо защелкнулось: «Ишь, как оно сложилось! В тесной близи очутились стародавний гуманизм и древнее животное тиранство! Что предстанет перед нетерпеливыми туристами? Горского лукавства кульбит или ироничность земной философии?»
На сегодняшний час в каменном соседстве согласен видеть случай. В основе его гранитное вековое молчание вершин, и значит – непостижимость.
А когда нам взять и обойти стороной ущелье, то не дал бы за весь поход ломаного гроша. Ведь смысл путешествия в чем? Отцу хотелось, чтобы сын ощутил, как надо любить человека. Для такого – в духе античности – приятия людей важны и слова, и дела, и неколебимые скалы Кавказа.
– Стоп! – в дрогнувшем голосе Диньки возликовало счастье открытия.
– Что за оказия? – кажется, цель близка, горы спешат раскрывать тайны, и я полнюсь надеждой, что они без обмана говорят нам свою бесконечную правду.
– Десяток метров, не больше, – потрясение московского школьника велико.
– Перед тобой неожиданно встал камень. Остроконечно огромный. До него…
– Если точно, метров семь. Вижу трехпалый отпечаток на плоской поверхности. След динозавра.
Зоркий глаз у счастливого спутника. Мне остается только с гранитной незыблемостью подтвердить:
– Наблюдение верное.
Зафиксировав ничуть не фантастический факт, разве мог подумать, что завершилось обсуждение трехпалого доисторического тирана? Как раз и не обнаружилось в голове финальной мысли. Невесомой в своей одуванчиковой, благостно пушистой легкости.
Без промедления завязалась у нас беседа, с обеих сторон чересчур нагруженная тяжеловесными соображениями.
Что особенного прозвучало во фразе взрослого наблюдателя?
– Чудовища жили эдак сто миллионов лет назад.
Полагал, что не стоило спорить с этими словами, как и добавлять каких-то новых малоизвестных сведений. Все ж таки резвый путник немедленно изъявил неуспокоенное желание насчет того, чтобы кое-что добавить:
– Существовали, кушали себе других обитателей Земли. Насытясь, приходили к скале потереть свои бронированные шкуры об острые грани. Почешутся и уйдут, оставив следы у подножия.
– Значит, пребывали среди невероятно древних красот природы? Кушали сколько хотели? И не беспокоились, не размышляли о правде жизни?
– А чего им? В обязательности сильно тревожиться? Вот через сто миллионов лет сюда придут два человека, и что они тогда о нас, динозаврах, подумают, да?
– Давай рассуждать таким образом. Если им было не надо, нам ведь наоборот. Есть повод для многозначных выводов. В любом случае скала здесь не при чем. Можно потрудиться и догадаться, что глина у воды, где они протоптали свои дорожки, окаменела со временем. Она то опускалась в морские волны, то возносилась к тучам, после чего лишь орлы имели возможность гнездиться на хребтах, обрывисто высоких. Лапы тиранозавров оставили отпечатки на древнем лике Земли. Тысячелетия не смогли ни смыть их, ни разрушить камнепадами. Теперь мы точно знаем, кто жил здесь в незапамятные времена. Перед нами достоверность, которую невозможно оспорить даже могучей силе планетных катаклизмов. Побольше бы людям такой правды. Несмываемой, неразрушаемой.
– О жизни?
– Разумеется.
Динька выяснил, что вблизи огромного камня стоило кое-о-чем озаботиться. И он решил сдвинуть брови, чтобы сосредоточенная во лбу мысль заработала поосновательней. Мне стало понятно: вопросов нынче у него не убавится, а что касается прибавки, она будет весьма значительной.
Поглядев затем на место заточения Прометея, благодетеля человечества, и не найдя там злонамеренных цепей Зевса, которые когда-то надежно удерживали гуманного дарителя блескучего тепла, московский школьник не захотел поддерживать беседу касательно орла.
Пусть жестокая птица не миловала – регулярно клевала мудрого и доброго титана, но ведь ее сегодня днем с огнем не сыщешь. При всем том всяких людских бедствий хватает.
Издревле тепло трескучих дров не мешает печкам, где варится картошка, морковь и капуста. Жаль только, что приключается иногда нежданная беда – то вовсю широкие степи горят, то вдруг возьмут и запылают большущие леса. Идет мой сын, погруженный в себя, и музыка гремящих бульников его сопровождает.
Ей нетрудно размахнуться, начать бойчить, усилить свои аккорды, коль путнику без опаски можно орудовать крепкими туристическими ботинками.
Медведи в горах не ревут, шакалы не тявкают, Динька ни на что не отвлекается, сам себе задает вопросы. Сам себе отвечает, бормочет что-то потихоньку, под нос. Взять мне и смолчать?
Нужен сейчас голос взрослого путешественника, не так чтобы очень уж необходим, однако у него уши все-таки начеку, и пускай уши спутника тоже поимеют нагрузку, порционно тут полезную. Объявляю во всеуслышанье:
– Хоть степи, хоть леса, они порой занимаются жарким пламенем. И города, между прочим, тоже могут исчезать в огне.
Никто не перебивает меня. Медведи воздух не сотрясают, шакалы безмолвствуют, и кажется, что хищники вообще перевелись в горах. Есть догадка: им не до нас, однако достоверен ли сей факт? Чего не знаю, того не знаю.
Приглушенное бормотанье призадумавшегося пешехода прекратилось. Вопросы – все, какие у него были – видимо, подошли к разумному концу.
Тем не менее подбрасываю еще один, свой собственный:
– Про города сказал не просто так. Атомные пожары на памяти людей были совсем недавно, верно?
В ответ – молчание, затем вздох и кивок: возражать или присовокуплять малоизвестные подробности философу, который сейчас в бесспорных молодых годах, нет никакого желания.
Его реакция на сто процентов ясна, секрета не вижу в том, какие мысли стоят в наморщенном лбу: «Это правда жизни. Есть на Земле такое, что каждому не поздоровится. Разве страшная бомба – нам любимый овощ к столу? Круглая репка, и не обойтись без нее деду, бабке, внучке, собачке, кошке и мышке? Грустно, если через несколько миллионов лет гости из космоса, посетив планету, не обнаружат уцелевших существ. Увидят туристический ботинок в окаменевшей глине и скажут: кое-кто ходил здесь туда-сюда, а все-таки не дорос до контакта с галактическим обществом. Да, жуткое тепло атомного пожара очень способное насчет того, чтобы испепелить и нас, и братьев наших меньших. Хочется попросить знаменитого титана Прометея: объявись, встань из мифа, дай совет огнепоклонникам. С пламенем термоядерной войны шутки плохи.»
Возвращаемся кружным путем. Он витиеват, и видна в нем та определенность, чтобы отнять несколько лишних минут у паломников античности.
– Дядюшка нравится мне, – неожиданно Динька заявляет. – Хороший человек.
– Приближаешься к истине, – отзываюсь, переполнившись вспоминательными картинами лопаты, забора, объемистых посудин, что ждали гостей у щедрого хозяина.
Не люблю изменять своим привычкам. Одна из них заставляет меня всегда соглашаться с тем, с чем нельзя не согласиться. Уж как ни судите, но в этом отношении я человек несуетливый. Ровно как алюминиевый котелок для вермишелевых супов, что из года в год терпеть готов огонек походного костра.
Наверное, именно поэтому московский школьник лето за летом смотрит на взрослого путешественника с уважением. Сегодня с утра – нынешний послеобеденный час не исключение – глаза его обдают отца светом неглупого почитания, умной благодарности.
И все же, что вдруг обеспокоило сына? Почему глаза, доселе выражающие понимание и любовь, начали затуманиваться, меркнуть? Не иначе, маленький философ – обожающий, как и Дядюшка, надежность – позволил себе озаботиться по мудрому, особо проницательному, ранжиру
Гляжу на спутника, стараюсь догадаться, какие затруднения обозначились, однако ход его мыслей скрыт за густой завесой опущенных ресниц.
Сей момент отказываться от привычек не берусь, да у меня ведь и не имелось несгибаемо суровой повадки, чтоб отводить Динькины занавески. В точности ведаю: как усадебная калитка призвана доброхотно распахиваться перед гостями, так очи юного туриста не должны задерживаться – неизбежно им предстоит глянуть. В сторону отца с его немалым жизненным опытом.