Дрогнули ресницы, распахнулись. И светлые голубоватые зрачки уперлись в мое лицо, и я увидел в них огромный вопрос. Величиной не иначе что с главный пик близкого хребта, сияющего ледяными алмазами.
– Тогда вот что не мешает выяснить. Почему началась беготня? Этот горский внук, с какой целью он громко кричал?
Нелегкая задача встала перед тем, кому надлежало держать вразумительный ответ. Вот придет кое-что в голову мыслителю, не шибко взрослому, при сем неотступно сметливому, а ты знай не тушуйся. Ищи слова доходчивые – чтоб не сплошь пустые и по уровню доказательности приметно полезные.
Даже медленному ежику ясно, что по разным причинам мальчики, прыткие, быстро бегающие, позволяют себе шустрить, выдавая на-гора звуки чрезмерно активные. Мне ди объяснять расторопному школьнику, отчего возникают в природе пронырливо радостные вопли молодого поколения? Значит, усердствую теперь. Тщусь уйти от банальностей.
Тем временем на многоопытного странника обрушивается новая куча туристических недоумений:
– Ладно. Когда у здешнего мальчика пляшет неугомонный рыцарь с мечом, особенно и говорить не о чем. Тут Дядюшка выскакивает. Он такой добрый… Мог бы из дома выйти без лопаты, спокойно спросить.
– Узнать? Спросить у нас? Что именно?
– Ну, это. У мальчика голос повысился. Что случилось?
Первым приметить след тиранозавра… немаловажное спортивное свершение для московского школьника: поди сильно зауважаешь свою наблюдательность перед пиками внушительно Главного Кавказского хребта. А как поразмышляешь об огнепоклонных, исключительно опасных неумеренностях, так начнешь старательней раскидывать мозговыми извилинами – чтоб и туда, и сюда, и в ту сторону, где возникают вопросы о характерах усадебных оград, просторных столов с медвяными грушами, кувшинов на кухне.
Подобного интереса у сына, видимо, накопилось очень много, но ведь нетрудно мне поспешить с ответом касательно канавы, калитки, солидных подпорок.
– Давай плясать от печки. Имею в виду как раз начало. Пастух, который повстречался нам, бегал за буренкой не случайно. Высокоурожайной земли мало, и поля в горах надо защищать от потрав основательно. Поэтому заборам повсюду положено быть крепкими. Пожилой человек имел верное понятие насчет загородок, насчет внука… А ты вдруг захотел забыть про столб, которому никак нельзя шататься.
– Старик не забыл. Пусть так, но…
– Подожди. Ему нужно было столб выкопать. Он взял надежный сельскохозяйственный инструмент, пошел. Что здесь особенного?
– Ага! Выкопал. Потом на прежнее место мы еле-еле вставили. Тиранозавра легче понять, чем всю эту неразбериху. И лопата чересчур мощная. Очень тяжелая.
Пришлось объяснять: она для взрослого человека нормальная. Более или менее. Подходит орудие хоть мне, хоть пожилому горцу – на туристов малолетних, вроде моего спутника, специально тут никто не рассчитывал.
Случившийся разговор кое-что прояснил.
Продвигаемся к утреннему пункту, к началу похода, успокоенно, как раз без особой неотложности, и сугробы кучевых облаков над нашими головами в лад белым вершинам хребта игриво посверкивают то вдруг здесь, то неожиданно там.
Поочередно излагаю умиротворенные доводы в пользу неизбежности происшедшего, а любителю вопросов с какой стати супротивничать, коль у меня всяческих резонов куча – кавказских гор чуть ли не выше?
Формируются мысли отца доходчиво некрамольные.
Видимых и слышимых препон им никаких нет. Если припоминаются по ходу неспешных шаганий коллеги по работе в конторе с их неприятными словесами, то в сторону отодвигаю все тамошние намеки, ухмылочки, прямые сообщения типа: и неплохо учится, и приличный растет парень, да только не твой он сын.
Безмятежность души не означает, будто всё у тебя вокруг хорошо.
При все том есть догадка, что имею честный знак – ты следуешь верным путем, отличаешь высокогуманную красоту окружающего мира и согласно ей веришь, каким нелишним оказалось твое с Динькой походное свершение.
Стало тайной для сына безбурное мое настроение или не стало, только он замедлил свое задумчивое шествие, придвинулся.
Его рука очутилась в соседстве с моей. Пальцы наши переплелись, и таким дружным макаром мы прошагали несколько метров. Затем он весело засмеялся – словно пропали у него навязчивые ощущения какой-то неясности, какого-то неблагополучия.
Смех вышел на диво беззаботный, а топот, с каким парень бросился бежать вперед по гремучему щебню, – естественно громким. Единодушие, когда дружные плечи рядышком, у нас приключилось пристойное по всем сугубо родительским параметрам. Но что уж так счастливца распотешило, вряд ли раскусишь враз.
Юморного – чтоб до чертиков и сверх того – мне разглядеть не удалось, даже некоторым образом озадачился по таковскому поводу. Выбираясь из размыслительного затруднения, поскорей поставил себя на место бойкого школьника.
Что в доскональности приметить он мог, если я возьму и откажусь от своих тихо-мирных умозаключений?
В конце концов, не вот тебе очень ясно, с какой целью Дядюшка предпринял многотрудную манипуляцию с тяжеленным столбом. Сам ведь заметно уморился, при всем том заставил нас фундаментально попотеть, а в результате никакого результата. Солидная для ограды подпорка, мощная и завидно высокая, осталась там стоять, где находилась прежде нашего появления у дома. Очутилась в положении привычно вертикальном: четырехгранная головка через полчаса продолжила смотреть туда – в небо, где царствовали вершины Главного Кавказского хребта.
«Всякая работа, – мысленно доложил я себе, – обязана иметь свое объяснение.»
Вне всякого сомнения, правота не обошла стороной того, кто решил поставить себя на место юного наблюдателя, пусть нынче чересчур развеселившегося.
Если ты затруднился увидеть смысл в том, чтобы выскакивать с лопатой на крик черноволосого пацана… если ты не понял, зачем сковыривать столб, который никому не мешал, не собирался падать, не торопился кого-либо из пешеходов придавливать… тогда размышляй дальше, взрослый спутник путешествующего мальца.
Динька! Не сомневайся! Более точно сейчас попытаюсь ответить на твои, недавно прозвучавшие вопросы.
Напрягу заленившиеся извилины, на лбу новую морщинку укреплю посреди прочих, поупористей сдвину брови. Одним словом, усилюсь.
И потом железной логикой отведу сомнения в истине.
У меня всё нормально: готов обнаружить в горячей голове хоть широкозахватную швабру, а хоть и пышно роскошный веник для усердного действа. Для той цели, чтоб размашисто и чисто-начисто выдворить неправильности. Только вот где взять ее, стройную логику? Да еще железную, когда нынешний день предлагает лишь труху противоречивых домыслов?
Впрочем, через пару шагов вспомнил, как умело – щедро и одновременно тактично – распоряжался у стола пожилой горец, предлагая нам заправлять желудки без всякого стеснения.
Сразу остановился в тени нависшей скалы, и на влажных – покатых, темных, дорожных – камнях заскрипели подошвы натруженных ботинок, и я не удержался, пробормотал для собственного уразумения:
– Всё ж таки он хороший человек.
Спутник, развесело оторвавшийся несоразмерно далеко, на ту минуту возвернулся. У гранитной глыбы мгновенно проникся пониманием несдержанно вылетевших слов и вставил свои, как он полагал, небесполезные:
– Но ведь странный человек, этот Дядюшка.
– Поэтому ты кинулся бежать прочь? В радужном настроении?
– Пап, камни у дороги очень большие и высокие. Они загораживают небо. А там плывет облако, похожее на корову горского пастуха. Глянь туда. Загнуты рога. Ну, точь-в-точь!
И что с ним поделаешь? С наблюдателем, активно скачущим вдоль по ущелью, где в укромной тени мокрые разводы, а голубой небосвод отдан для освоения беглым буренкам? Пусть не так произошло, чтоб понесло взрослого собеседника на крыльях вдохновенья, но встрепенуться встрепенулся, проявив неумолчанье:
– Ладно тебе. Оставь в покое корову с примечательными рогами. Землю копытит или среди туч потихоньку проплывает – везде за ней глазу быть, и не переставать ей чтить хозяйственного пастуха.
В поведении, во всей фигуре школьника чудится мне та легкость победного свойства, когда надежные ноги, быстрота и зоркость спортсмена выявляют недавнее превосходство. Над миром тиранозавров, в сокровенности древним.
Здесь у нас… обнаружил он первым следы, которые оповещают о кладах мудреной планетной жизни? Жахнуло фактом: хоть восхищенного папаню, а хоть и темные остроконечные глыбы ущелья. Равно – вздыбленные рога небесно проплывающих фигур также отнести можно к особой приметливости.
Новейший факт безрассудного мальчишеского счастья – и горы вокруг легковесные, и всё плывет, летит, сверкает радостью. Разве отец ошибается насчет своего сына, у которого юность необременительна, весела, словно улыбающиеся, отзывчиво легкие тучки?
Динька безо всяких экивоков показывает, насколько он у меня всё ж таки непростой – напротив, притязательно вдумчивый – парень:
– Пап, не стану спорить. Только странный этот Дядюшка.
– Опять за свое? Тогда смотри туда. Ведь тетушкин внук, твой дружок с виноградным соком, тогда тоже странный.
Я надеюсь, что несдающийся разглядыватель облаков проявит намерение встать на сторону черноволосого мальчика. Начнет приводить из чувства солидарности доводы в его пользу, и в споре мы отыщем железобетонно устойчивую истину. Которая будет много крепче столба, столь нелепо шатающегося.
С каждой секундой крепнет желание утвердиться в правоте: не подводит меня интуиция. Не такими уж горцы – что дед, что внук – предстали перед нами необычными, ни на кого не похожими, не от мира сего людьми. Сама жизнь в горах скорей чудесна до необыкновенности.
Всё должно подчиняться соразмерностям здешнего бытия.
«Должно в непременности, – ревностно мыслится мне. – Если не слишком привередничать, не принимать в расчет могучий крик горского внучека. Опять же мощную лопату. Также столб, которому торчать бы в оградной середке непоколебимо и торчать.»