– Как же ты с такой жалостливостью на белом свете жить-то будешь? – возмутился дед. – Подумай об этом, глупенькая. Город – не тайга, и куда ты этого волчонка денешь-то, а?..
– Я что-нибудь придумаю, – пообещала девушка. – Обязательно придумаю.
Она верила в то, что у нее все получится.
Когда дед ушел, Валя встала и, преодолевая сильную боль в левой ноге, нашла кринку с молоком. Она обмакнула палец в молоко и поднесла к мордочке волчонка. Тот, не открывая глаз, пару раз лизнул палец…
4
В город Валя вернулась через месяц с волчонком, у которого уже было имя – Тунгус. Костя забыл о ссоре и встречал ее на вокзале. Молодой человек стоял на перроне и, близоруко щурясь, растерянно оглядывался по сторонам.
Валя помахала ему рукой и крикнула:
– Привет, антрополог!
Когда Костя подошел, Валя улыбнулась и, приоткрыв борт легкой курточки, показала ему Тунгусенка:
– Смотри, что у меня есть.
Жизнь в большом городе с волчонком оказалась совсем не простой. Валя снимала квартиру с тремя подругами, и ей пришлось уйти, потому что ее радости по отношению к хромому Тунгусенку никто не понимал. Валя переселилась к тетке Светлане Игоревне. Та жила на окраине города в маленьком домике, была очень одинока и, в сущности, так обрадовалась Вале, что быстро согласилась с тем, что Тунгусенок – ненадолго, конечно же – поселится в бывшем курятнике. Обустраиваться на новом месте хромому волчонку помогал даже Костя. Правда, он хмурился и не понимал оптимизма Вали.
– Мы в Москву уезжать собирались, – сказал он. – А этот… – он кивнул на волчонка. – От этого так быстро не избавишься.
За первые два месяца Валя написала три десятка объявлений «отдам волчонка в добрые руки», посетила цирк, все заезжие зверинцы и приюты для животных.
Ей не везло… Волчонок сильно хромал и его не взяли в цирк, а в зверинцах звери выглядели такими измученными, что Валя тут же отказалась от мысли отдать туда Тунгусенка. Кроме того, к ней вдруг привязался владелец дешевого кафе Ваня «Сивый» – всегда полупьяный весельчак с хитрыми и злыми глазами. Кафе было близко к автобусной остановке, на которой часто появлялась Валя (иногда с волчонком), и Ваня сам, без объявлений, нашел ее.
– В кафешке моей, в клетке, твой волчара жить будет, – пояснил Ваня. – Его посетители прокормят. А мне выгода – живой волк вроде рекламы будет.
В кафе было всегда полно пьяных посетителей, шума и табачного дыма. Валя отказалась от предложения, но «Сивый» полушутливо погрозил ей пальцем и сказал:
– Никуда твой волк не денется. Если ты его в приют отдашь, я его оттуда выкуплю.
Именно это и удерживало Валю от, казалось бы, естественного хода – сдать Тунгуса в приют. И она продолжала писать объявления «отдам в добрые руки».
Костя все больше и больше нервничал… А когда немного успокаивался, долго и обстоятельно рассказывал Вале об антропологии:
– …Понимаешь, сейчас очень важны знания о человеке. Например, чем один человек отличается от другого? Это нужно знать затем, чтобы человек перестал быть кусочком толпы и стал свободным. Дело именно в свободе, понимаешь?
Валя кивала головой и со всем соглашалась. Ей всегда нравились рассуждения Кости. Например, она тоже не хотела быть «кусочком толпы», тоже хотела быть свободной и счастливой. Они ссорились, только когда говорили о Тунгусе. Костя уже откровенно требовал, чтобы Валя избавилась от хромого волчонка.
Прошел еще месяц, еще месяц и еще… Наступила зима. Костя не пришел к Вале встречать Новый год. Валя долго плакала и утром пришла в сарай к Тунгусу. Волчонок признавал только ее… Он тыкался теплым носом в ее ладони, вилял хвостом и жалобно смотрел ей в глаза. Тунгус подрос, он выглядел худым и всегда испуганным. Однажды на вечерней прогулке на них напали собаки, и Валя с трудом отбила эту атаку. Мир вокруг таежного волчонка был всегда суровым и враждебным…
5
Костя так и не появился… Валя чувствовала себя совсем несчастной, совсем несвободной и, если бы ей вдруг сказали, что она – всего лишь «кусочек толпы», она согласилась бы и с этим.
Тунгусенок погиб в середине февраля. Стая собак проскользнула через соседний двор и легко сбила колышек, подпирающий дверь сарая. Тунгусенку удалось вырваться наружу, вот только собак было слишком много…
Валя выскочила на сильный шум, но было уже поздно – на снегу, сильно вытянувшись, лежал ее волчонок. Мертвое тело показалось Вале очень худым и словно раздавленным огромной, злобной силой…
Она похоронила Тунгусенка вечером в дальнем уголке двора. Земля была мерзлой, и Вале стоило огромного труда пробиться в ее глубину. Рядом с растущим холмиком лежал завернутый в старое пальто Тунгусенок. Валя уже не плакала. Она упрямо, сжав зубы, долбила мерзлую землю и старалась не думать о том, как холодно и одиноко будет ее волчонку.
Потом она долго стояла у могилы. В небе светились звезды и, тем не менее, шел слабый снег. Валя вдруг вспомнила Костика, его слова об антропологии и о человеке – и вдруг поняла, чем отличается один человек от другого: нет, не только мыслями или желаниями, не богатством или бедностью, не убеждениями или ощущением свободы. Человек отличается от человека еще и тем, что ему дается – так, как Вале был дан Тунгусенок… И если бы сейчас с неба вместо снежинки упал конверт с адресом «девушке, спасшей хромого волчонка», его можно было вручить только одному человеку на всей Земле – ей, Вале. А еще, наверное, очень важным было то, как человек принимает данное ему – с радостью или с желанием поскорее избавиться от нежданного дара.
Валя подумала о том, что, наверное, спустя много лет ей приснится странный сон, в котором Тунгусенок будет уже взрослым и матерым волком. Они будут сидеть на берегу реки, Валя обнимет волка за могучую шею и тот смешно лизнет ее в ухо. На долю секунды она даже увидела кусочек этого сна: черный нос Тунгуса и его большие, волчьи, удивительно добрые глаза.
Валя подняла свое заплаканное лицо к звёздному небу и, слабо улыбнувшись, что-то сказала ему. Потом она еще немного постояла у могилы и пошла домой…
Василий ПУХАЛЬСКИЙ. «Жизнь свою прожил не напрасно…» (продолжение)
Мы ходили на диверсии, громили гарнизоны, брали языков, контролировали подъездные пути. Под нашим контролем была шоссейная дорога, связывающая Смоленск с Витебском. На ней мы ставили в основном противотанковые мины, а на просёлках – ещё и противопехотные.
Фашисты от этого ещё больше зверели и в итоге решили всех нас, находящихся в Сосновом Бору, уничтожить. Что немцы решили окружить Бор, мы не знали. Я в это время со своим разведвзводом находился в отряде Погорелова. В Бору, недалеко от нас, стоял отряд Шмырёва. Надо отметить, что все четыре отряда бригады были очень мобильными, мы часто меняли места дислокации, чтобы сбить врага с толку. А тут – то ли мы что-то упустили, то ли фашист оказался хитрее, но однажды утром наблюдатели доложили командиру, что противоположный берег от большого Шелбовского леса возле деревни Курино немцы заняли танками и связь с бригадой потеряна. Как раз возле этой деревни мы всегда переправлялись на лодках.
Командир отряда выслушал и сказал: «Ничего, ребята, мы и не в таких переплётах бывали, а это – так, ерунда!». В общем, не придал значения. Перед обедом того же дня к нам поступили сведения агентурной разведки: 22 августа немцы идут экспедицией на Шелбовский лес и в первую очередь берут в кольцо Сосновый Бор. Операцию планируют начать в восемь утра. Идти будут в четыре цепи: две – немцы, а две – полицаи и власовцы. Всего в операции принимают участие шесть тысяч человек.
Все эти данные через связных нам передавала подпольщица, которая работала переводчицей у коменданта города Витебска.
Командиры обоих отрядов собрались на совет, позвав всех своих ротных и взводных, объяснили обстановку и приказали: на каждый автомат иметь не менее 500 патронов, на каждую винтовку – 300 патронов, продуктов питания – на сутки.
Мы откопали тайники с боеприпасами и пополнили боекомплект. В нашем отряде было три коровы. Зарезали их, мясо сварили и разделили между бойцами. Вечером этого же дня отправили связного в штаб бригады с донесением. Разведчикам пришлось переправляться через Двину выше Курино под прикрытием пулемётного огня. Переправлялись они вплавь, и дальнейшая их судьба была нам неизвестна.
Всю ночь с 21 на 22 августа немцы нас обстреливали из танковых пушек, а над лесом не переставая кружили «рамы». Костров мы не разводили, чтобы себя не демаскировать, а утром в 8:00 заняли оборону. Посреди Бора ещё в довоенное время на всю длину была вырыта глубокая дренажная канава, по которой мы и заняли оборону обоими отрядами в одну цепь и хорошо замаскировались сосновыми ветками. Через связных установили сообщение. Я со своей ротой залёг с левой стороны от штаба отряда, а вторая рота занимала оборону с правой стороны.
Денёк с утра выдался тихим и жарким. У каждого из нас было по фляжке воды, но этого оказалось мало. На часах 10:00, а немцев всё нет. Кто-то уже начал высказываться, что, возможно, всё – дезинформация, но минут через десять прибежали наблюдатели и сообщили, что немцы идут.
Все притихли, по цепи передали приказ командира – без сигнала не стрелять. Мы лежали молча, напряжённо всматриваясь во впередилежащее мелколесье, где всё просматривалось как на ладони. Все взмокли от пота, а тем, кто был в немецком обмундировании, было ещё хуже, потому что оно было суконным и не пропускало воздуха. Мы лежали в цепи, с левой стороны – мой связной Андрей Кутько, а с правой – Александр Николенко. До войны он был кадровым офицером в звании старшего лейтенанта. Потом он, как и я, попал в плен, но вывезти в Германию его не успели, ему удалось бежать из лагеря военнопленных.
Прямо за нами лежали бойцы хозяйственного взвода, почти все – пожилого возраста.. В хозвзводе был пленный немец, которого взяли при налёте на гарнизон. Он оказался ружейником. Мы не смогли отправить его в тыл, потому что не прилетел самолёт. Немец жил у нас уже неделю. Он немного говорил и понимал по-русски. Командиру сказал, что независимо от того, будем мы его охранять или нет, он от нас бежать не собирается. Рассказал, что своих солдат, бывших у нас в плену и потом сбежавших, немцы всё равно расстреливают, опа