написанное на машинке «Ундервуд». Поэтому моей самой любимой игрой в детстве было садиться за стол, смотреть мечтательно в окно, «удерживать вниманье долгих дум», как папа выражался, и что-то калякать рядом с отцом. Писать я так и не научился, и до сих пор в школе все мучаются с моим почерком.
Когда приезжала мама, у нас начинались длинные беседы обо всём на свете и о том, что написал папа. Я каждые выходные очень ждал маму, потому что скучал; она привозила подарки, и была надежда, что меня возьмут в город. Всегда моим самым сильным желанием было поехать в город, там меня ждали компьютер, телевизор, кино, пирожные. В общем, «сладкая жизнь». Живя в городе, этого можно не замечать, но когда попадаешь туда из глухого места, с «урочища диких зверей» (папино выражение), это бросается в глаза. В городе мама с Костей (мой старший брат, который учится на программиста в НГУ) произносили для меня непонятные слова: «пиксели, Паскаль, Word, векторная графика…»
Так я и живу между городом и лесом, между керосиновой лампой и компьютером – и рад, что у меня есть такие контрасты.
Этот «портрет моей семьи» был написан ещё в самом начале моего «творчества» как один из моих первых рассказов, «проб пера». Конечно, в чём-то «портрет» за прошедшие годы изменился. И прежде всего, наверное, тем, что живу я теперь преимущественно в городе и уже заканчиваю школу. Но моя жизнь на базе, на природе не оставляет меня в моих мыслях, «Мой друг» и «Песня о корове» напрямую вышли из той жизни. Но эта песня никогда бы не была спета, если бы ни «творческий портрет моей семьи». И если, благодаря усилию, а порой и насилию мамы, я садился за стол и начинал писать… так возникало начало моих рассказов, то без отца они никогда бы не были закончены на том уровне, на котором они предлагаются читателю. Мне трудно судить, что вышло, и даже что это получился за жанр. Но без отца я бы никогда не поднялся на такой уровень обобщений, не написал так, как они написаны, и не закончил так, как они закончены. Во всем виден отец, его рука, словно простертая вперёд… «Бери дальше и выше, сын, если ещё не дорос – дорастай, не дошёл – доходи, не поднялся – поднимайся».
Мой друг
У меня есть пес. Его зовут Шмоня. У него сильная грудь, крепкие лапы, зоркие глаза и, что самое главное, доброе сердце. Он настоящий друг. А почему он мой друг?.. Потому что однажды спас меня от беды. Дело было осенью. Но в школу я тогда еще не ходил и жил не в городе, а с папой на базе отдыха, в Караканском бору, на берегу Обского моря. Там было хорошо: много грибов и ягод.
Лето кончилось. И на базе в тот день никого, кроме меня и папы, не было. Летели паутинки. Осенью почему-то паутинки летают. Я гулял на поляне, играя с машинками. Вдруг на меня неожиданно напал бык. Он повалил меня на землю и начал бодать. Это был наш бык Буян. Я начал кричать, звать папу. Но папа был в доме и меня не слышал. А Буян давил меня рогами к земле. Лицо мое уже было в крови. Я видел перед собой только страшную голову быка, его красные глаза и рот, с которого текли слюни. Я отталкивал голову руками. Но ничего сделать не мог. Не знаю, что было бы со мной, если бы на мой крик откуда-то не прибежал Шмоня. Бык наставил на Шмоню рога. Но Шмоня стремительно кинулся на Буяна и погнал его по поляне. А я весь в слезах побежал в дом к папе.
Вечером Шмоня уплетал праздничную порцию супа. Все были счастливы! И папа сказал мне, что я обязан Шмоне жизнью. Я и без того любил Шмоню. Но после этого он стал моим лучшим другом.
А Буян наш совсем одурел и начал нападать даже на папу. «Всё, – сказал папа, – это уже зверь». Он отогнал Буяна за сарай, и там прогремел выстрел.
Теперь я живу в городе и учусь в школе. Уже в пятом классе. И знаю, что на земле много разных животных. Но нет для человека лучшего друга, чем собака. И у меня есть такой друг. И хотя я живу в городе, но помню о нем всегда и жду встречи…
За этот рассказ я попал на губернаторскую елку для одарённых детей и их родителей. И папа с мамой тоже были со мной на этой новогодней елке. И папа, смеясь, говорил: «Своей славы не добился, так хоть в лучах твоей живого губернатора видеть сподобился». Да, моему папе в юморе не откажешь.
Песня о корове
Когда осенью приходишь в школу и после лета садишься за парту, а впереди ещё целый учебный год, то невольно смиряешься со своей школьной судьбой: слушаешь учителей, думаешь об уроках, живёшь школьной жизнью… Но когда на дворе начинается весна, по улицам бегут ручьи и в школьное окно заглядывает яркое весеннее солнце, то уже как-то плохо слышится, о чём говорит учитель, и голова всё больше поворачивается в сторону окна, и всё больше мечтается и вспоминается о лете…
Вот сижу я на уроке русского языка, и перед глазами мелькают частицы, союзы, глаголы, отглагольные прилагательные. Как в этом во всём разобраться, ума не приложу. Какие отглагольные прилагательные, когда на ум приходят разные смешные истории моего дошкольного детства, протекавшего в Караканском бору, где на базе рыбаков и охотников работал мой папа. Что стоила только одна наша корова Зорька!
У Зорьки были красивые раскосые глаза, длинные ноги и очень умная голова. Не было случая, чтобы кто-то из людей её обманул – обычно всех объегоривала она. Зорька перемахивала через любые заборы, проникала своим языком в самые недоступные места и мгновенно исчезала с «места преступления». А сколько историй о ней и по сей день рассказывают рыбаки. Вот некоторые из них.
Есть у нас на базе «грибок», выполненный в виде двухскатной крыши. Под ней – столик. За этим столиком посиживала компания рыбаков. Они пили пиво и закусывали, или, как они говорили, «солонились» редкой по тем временам в наших краях красной рыбой, которую привозили откуда-то с Дальнего Востока. Слова эти были для меня в то время не очень понятные, но красную рыбу я уже пробовал, рыбой меня уже угощали.
И вот когда эти рыбаки попили пиво и собрались идти в море проверять снасти, встал перед ними вопрос: куда эту вкусную красную рыбу спрятать? Нет, людей рыбаки не боялись, а боялись только нашей коровы, которая пощипывала травку тут же, недалеко, на полянке, и изредка поглядывала в их сторону.
Один рыбак тоже поглядел в её сторону и говорит:
– Лучше отнести в домик. А то вон… корова Григорича.
– Да ну! Ещё тащиться куда-то. Давайте подоткнем её (красную рыбу) под крышу, – предложил другой рыбак.
– А если достанет?..
– Ну да!.. Чтобы достать, ей надо на задние ноги встать… Корова – не коза.
Поперепирались рыбаки, порассуждали на тему, что может коза и что корова. И решили, что корова на задние ноги не встанет и их красную рыбу, подсунутую под крышу, там, где «конёк», не достанет. С этим они, встав на сиденье, засунули свою красную рыбу под крышу и пошли к морю… А когда уже подходили к морю, один из рыбаков обернулся – наша корова была уже под крышей, она стояла на земле именно на задних ногах, как коза, опираясь передними ногами о стол и вытянув кверху шею, выуживала своим длинным языком из-под шифера красную рыбу. Пока мужики бежали, кричали… пока прибежали – наша Зорька, вдоволь «посолонившись», облизывалась…
Но не только рыбаки и случайные люди оказывались жертвами Зорьки. Даже наш всевидящий папа попадал впросак.
Однажды летним вечером папа с мамой пошли в баню. А перед баней папа заказал людям, ездившим в ближайшее село Завьялово, хлеба – и ему привезли целых десять булок – большой такой полиэтиленовый пакет. Папа поставил его в нашу летнюю кухоньку, что стоит недалеко от колодца, закрыл дверь на вертушку, и они с мамой отправились в баню. А когда возвращались, над базой была уже ночь, люди спали. Мама шла первой, перед кухонькой она остановилась и тревожно попятилась назад, к папе.
– Там кто-то есть…
– Где? – спросил папа.
– В нашей кухне… Сидит и еще чавкает, – с возмущением сказала мама.
Папа обогнул притрусившую маму и подошел к кухне. В дверном проёме, при свете луны перед ним красовался зад нашей Зорьки. Папа ласково похлопал её по заду, и она вышла, не разбив при этом ни одного стакана и не уронив на пол ни одной тарелки. Как корова поместилась в нашей крохотной кухоньке, а главное, как она оттуда вышла, не уронив ни одной тарелки, не сбив даже стула, для меня по сей день остаётся загадкой. Когда в другой раз Зорька, которая с тех пор всегда следила за дверью кухоньки, снова оказалась в ней, и её начали просить выйти мои старшие братья, она не только пороняла стулья и тарелки, а разворотила нам даже печку. Правда, мои братья просили Зорьку выйти из кухни не так ласково, как папа – может, в этом и вся разгадка (или загадка)…
Ну, а тогда папа выпроводил Зорьку, закрыл дверь кухни покрепче, и они с мамой пошли спать. А утром мы сели в доме завтракать, и выяснилось, что у нас нет хлеба. «Нам же привезли вчера десять булок», – сказал папа и пошёл на нашу летнюю кухню. Вернулся он оттуда с пустыми руками и в явном недоумении.
– Ни одной булки. Вместе с пакетом. Ну ладно взяли бы две-три, ну половину. Но всё! Это уже нахальство…
Папа, видимо, начал задумываться, кто из отдыхающих мог совершить подобное «нахальство», и ещё больше приходил в недоумение: людей, способных совершить такое на базе, по его мнению, не было. Тогда папа вновь пошёл на кухоньку и, внимательно обследовав её, вернулся к нам с большим полиэтиленовым пакетом в виде сумки, на дне которого ещё оставалась измусоленная горбушка хлеба.
– Вот… всё, что осталось после вчерашнего чавканья, которое ты слышала. Все десять булок слопала, – сказал папа, показывая маме полиэтиленовый пакет и заслюнявленную горбушку.
Мама звала нашу Зорьку «актрисой». А папа «восьмым чудом света».
Погоня
Мотоцикл «Днепр», ревя и прыгая, несется по песчаной дороге. В мотоцикле я и папа. Я сижу в люльке, а папа за рулем. Мы пытаемся догнать «восьмое чудо света» – нашу корову-«актрису» Зорьку. Ещё есть Валерий Зорькин. Он заседает где-то в конституционном суде. Папа иногда хлопает Зорьку по заднице и говорит: «У нас наверху связи…».