А вообще-то папа считает, что корова – это первое чудо cвета на Земле. Он говорит, что никакое безотходное зацикленное производство, никакая тонкая технология не могут сравниться с коровой: корова зациклена лучше. От молока до навоза: от навоза растёт трава, от травы снова – молоко. «И лучше производства людям не придумать и не зациклить», – говорит папа. И ещё папа говорит, что корова зациклена даже лучше, чем женщина: «Корова не использует контрацептивов, а бык – презервативов». Мама, услышав такое, машет на папу рукой и говорит: «Дурак!..». Я в такие разговоры ещё не вмешиваюсь, слушаю и смотрю со стороны. Но мне кажется, не такой уж наш папа дурак.
Но сейчас нам не до дискуссий с женщинами: мотоцикл зарывается в песок, его заносит то вправо, то влево, я болтаюсь в люльке во все стороны, а папа сосредоточенно глядит вперед на дорогу, где, подкидывая зад, несётся галопом наша Зорька; она сбежала с базы и пытается уйти в село, где папа купил её, а мы с папой пытаемся догнать её и вернуть обратно на базу. Для этой цели я держу в руках веревку, скрученную кольцами в лассо. А папа, поравнявшись с коровой, должен накинуть это лассо ей на рога, потому что я для этой цели ещё мал и слаб. Мне ещё мало лет. Но я уже всё вижу и понимаю… Расстояние между нами и коровой заметно сокращается: мотоцикл всё же едет быстрее, чем скачет убегающее от нас «восьмое чудо». Об остальных семи чудесах света я тоже уже слышал: у нас есть такой диафильм – «Семь чудес света», и папа показывал его мне и читал про все семь чудес: и про висячие сады Семирамиды, и про Галикарнасский мавзолей… И вот оно, наше восьмое, всё ближе, мы уже поравнялись, почти рядом…
– Верёвку! – командует папа.
Я протягиваю ему скрученную в кольца веревку. Папа быстро берет, бросает, но… Всё дело в том, что в одно и то же время одной и той же правой рукой папе надо кидать лассо и держать на мотоцикле газ… Берясь за лассо, папа вынужден отпустить ручку газа: мотоцикл тут же теряет ход, зарывается в песок, и веревочная петля запоздало летит корове вслед, шлепая её по спине. Это уже вторая попытка… Во время третьей Зорька сворачивает с дороги в лес, в сосны.
«Всё… догадалась, стерва», – сказал папа.
Мы сделали ещё одну попытку догнать Зорьку, снова вышедшую на дорогу, но при нашем приближении она быстро свернула в лес. И мы прекратили гонку. А ведь действительно Зорька догадалась, что по лесу мы её на мотоцикле не догоним.
Теперь уж точно она уйдет в деревню и оттуда придётся вести её на базу восемнадцать километров пешком. С другой стороны, Зорька выиграла гонку, и папа её за это уважает. Папа Зорьку даже любит. Ему говорят: «Да зарежь ты её, зарежь! С нее всё равно толку никакого, одни фокусы». Но папа не может зарезать свою первую любовь: Зорька – первая папина корова, он купил её, когда уехал из города жить на эту базу. Купил в самом начале лета. А кто вам продаст хорошую корову в начале лета? Если только хозяин коровы куда-то срочно не съезжает.
Хозяин Зорьки никуда не уезжал и корову нахваливал. Правда, потом, когда папа Зорьку уже купил и она прожила у нас год, к нам на базу заехали порыбачить мужчина и женщина. И мужчина тот сказал: «Эту корову я, кажется, знаю, – он назвал фамилию прежнего Зорькиного хозяина и добавил: «Она была самая большая дура во всем стаде».
Выяснилось, что дядя, заехавший к нам на базу, был пастухом в том селе, где папа купил корову, и Зорьку узнал. А жена пастуха обошла вокруг Зорьки и сказала папе: «Кого ты купил? Это же не корова, а бык! Да она же не даст тебе никакого молока».
Тетя была права: даже в самый летний травостой наша Зорька давала нам не больше семи литров молока – почти как коза. А когда папа купил книгу о коровах и сверил Зорькину стать с нарисованными в книге видами коров, то выяснилось, что Зорька по всем признакам корова не молочная, а мясная. Вдобавок в книге писалось, что у такого типа коров отелы проходят затруднительно. Но всё это выяснилось, когда Зорьку уже купили и привезли на базу… Едва Зорьку сгрузили с тракторной телеги на землю, она упала, закатила глаза, видны были только одни белки, изо рта её полезла пузырящаяся пена.
– Она умирает! – закричала мама.
– Не умрёт, обычные женские фокусы. Это мы уже проходили, – сказал папа и, привязав умирающую корову веревкой к дереву, пошёл к дому, за ним мама, причитая и оглядываясь на издыхающую корову.
А когда на утро все мы пришли к тому месту, где оставили умирающую, Зорька спокойно щипала траву, как-то весело, словно даже насмешливо поглядывая на папу… Значит, Зорька тогда действительно притворилась… Интересно, откуда папа знал про это? Про эти, как он сказал, «женские фокусы». Впрочем, это было ещё только начало: Зорькиных фокусов впереди было ещё так много!
Не единожды Зорька применяла этот «фокус» – закатывала глаза и пускала изо рта пену, и не один ещё раз папа проходил эту песчаную дорогу в восемнадцать километров от села до базы, ведя беглянку в поводу. Бредёт папа, утопают ноги в песке, жара, жажда. Залезет он под корову, помоет ей её же молоком соски, насосётся прямо из соска молока и бредёт дальше, солнцем палимый… Да, это была удивительная корова! Много разных чудес вытворяла наша Зорька. Про неё в здешних краях складывали легенды… Но я рассказываю вам не легенды – это чистая правда, ребята.
Эх, скорей бы лето!.. А вот, кажется, и звенит звонок весёлый. Прощайте, союзы, предлоги, частицы, спасибо, что напомнили о лете…
Чей салат лучше
Каждый год в начале лета к нам на базу приезжает один человек. Человек этот (я заметил) любит похвастать и показать, что он крутой. Приезжает на джипе, на шее и груди толстая золотая цепь, на руках велосипедные перчатки без пальцев. Продукты он привозит богатые и всегда подчёркивает это перед моим папой.
– Вот, Григорич, купил сметанку, ложка стоит, ножом можно резать, как масло.
Хотя моего папу (Григорича) сметанкой не удивишь: мы сами держали коров.
И вот однажды человек этот выходит из двери ледника – бетонного такого подвала, куда зимой мы забрасываем лёд, а летом храним на льду скоропортящиеся продукты (в леднике у нас всегда холодно, даже в самую летнюю жару), – выходит он из ледника и несёт что-то в руках.
А мой папа выходит в это время из дверей нашего сторожевого дома, я играю на улице перед домом, на полянке, подкидываю ногой мяч. И все мы на этой полянке сходимся.
– Вот Григорич, какой я салат ем, – говорит тот человек, – свежий, зеленый, ещё растёт! – и показывает он папе что-то зелёное и растущее в какой-то пластмассовой коробочке-корзиночке. Коробочка вся в дырах. И через дыры эти видно, как корни показанного нам салата густо-густо между собой переплетаются, и ничего там кроме корней нет, никакой земли.
Посмотрел мой папа на этот растущий зелёный салат и ничего человеку не сказал, только покивал головой… мол, понятно или одобряю, словом, подразумевай под кивком что хочешь.
Но когда человек гордо унёс свой салат, папа повернулся ко мне.
– Видел его корни – они сами себя жрут. Польют их какой-нибудь химической гадостью да на свету подержат, хорошо ещё, если на солнечном. Вот тебе и салат… Только есть этот салат – такая же польза, что отобедать из отхожего места.
Ну, папа и скажет…
А через дня три идёт мой папа со стороны наших околоогородных зарослей. И хотя я знаю, что на огороде нашем зелень ещё только-только из земли пробивается, но папа несёт уже целый пучок… А человек тот, что недавно хвалился салатом, набирает на этот раз у колодца воду и, увидев моего папу, спрашивает.
– Это ты что несёшь, Григорич?
– Салат, – отвечает мой папа.
– Да какой салат?.. Это же клевер…
– Ну да, и клевер есть… и крапивка вот свеженькая, листочки подорожника, одуванчики, конский щавель… а это пустырничек. Горьковатый, правда, но надо, чтобы жизнь мёдом не казалась.
Так вот почему у папы салат всегда такой горький, есть невозможно – оказывается, чтобы жизнь мёдом не казалась.
Ну, а чей салат лучше – это уж решайте сами.
На бобыли!
«На бобыли!» – эта непонятная для большинства отдыхающих на базе людей фраза звучит только летом. И принадлежит она всем своим содержанием, значением, смыслом и голосом моему папе. И звучит она всегда грозно… И если звучит она посередине нашей базовской полянки, или папа вылетает вместе с ней из дверей дома и при этом ещё мечет всё, что под руки попадёт: «На бобыли! Все на бобыли, к чертям собачьим!» – значит, дело приобретает крутой оборот, настолько крутой, что куры, близко подошедшие к дверям нашего сторожевого двора, моментально улепётывают подальше, и даже базовские дозорные псы, друзья человека и мои друзья – пёс Шмоня и хромоногий, косолапый Вовчик, поджимают свои хвосты и подальше отходят от папы…
Но пора, наконец, объяснить, что такое «на бобыли». Вы, конечно, знаете или можете посмотреть в словаре русского языка Даля, что значит слово «бобыль». Одно из его значений – одинокий, без семьи, без детей… Помните картину Василия Григорьевича Перова «Гитарист-бобыль»? На ней пожилой мужик с густой бородой сидит одиноко с бутылью на пустом столе и грустно играет на гитаре.
Вот и «бобыли» моего папы – одинокие сорняки на огороде. Не выполотые вовремя и оставленные в земле, они незаметно вымахивают большими вётлами-мётлами лебеды или полыни… и торчат по огороду то здесь, то там… И сколько их не выдирай, они всегда есть. К осени они могут достигать двухметрового роста, совсем трудно выдираются и бросают в землю много семян, из которых, конечно же, снова произрастут те же «бобыли».
И папино «На бобыли!», значит – на огород, полоть траву.
На бобыли – это заниматься делом. На бобыли – это также неохота, неволя, комары, мухи, жара… сразу же возникшее желание искупаться или хотя бы почитать книгу, за которую прежде до «бобылей» тебя ни за что бы не усадили.
Но над всем этим стоит грозная фигура моего папы:
– Чем занят? Где твоя воля?! На бобыли! Мне нужны сыны, а не тряпки!