До парада, согласно новому приказу, как я писал, перед нами открывались самые радужные перспективы. На деле же демократические перемены у нас оказались более чем скромными. После праздника отцы-командиры наши бойкие крылышки сразу же и подрезали. Скажем, вместо свободного ежедневного выхода в город с 18:00 до 00:00 сделали с 19:00 до 22:30. В ответ мы объявили голодовку: придем в столовую и сидим, к еде не прикасаемся. Чаем одним пробавляемся, а по вечерам – кто чем может. Мы, например, с Преспокойным – куриным бульоном из кубиков и немецким какао; воду мини-кипятильником прямо в стаканах кипятим.
Отцы, знамо дело, обиделись. Пошли по стукачам: кто, мол, да что… Гиппопотам приказал собрать всех в клубе для устрашающей беседы.
Не знаю, у каких цицеронов он учился, но красноречию его нет предела. Все обращенные к нам бронебойные тирады начинает своей коронной, глубокомысленной фразой:
– Товарищи курсанты! Я вас собрал о том… – (Не «затем», прошу заметить, а именно «о том», о чем, собственно, дальше, пришлепывая нижней выпячивающейся губой, он и поет воинственным снегирем.) – Питомцы прославленного училища!.. как вы могли!.. да, могли!.. неизвестно только, под чьим влиянием… но это мы еще узнаем… так потерять свою совесть!..
Каждый раз пытаюсь проследить логическую цепь развиваемых им мыслей. Но ничего не выходит – так мозги заплетет, что непременно собьешься на едва сдавливаемый смех. Это что-то неподражаемое. Вологодские кружева, да и только. За ним надо записывать, да не могу себе позволить такой роскоши.
В итоге еще крепче нам хвосты прижали. Все требования ужесточили, не хуже чем на первом курсе. В «увал» теперь стали отпускать с 21:30 до 00:00, иди – не хочу. Об одном они забыли: мы уже не те. Поэтому борьба продолжается. Недовольство растет, и неизвестно, чем всё кончится.
Страх перед свободой велик. У Владимира Высоцкого отлично об этом сказано:
Мне вчера дали свободу!
Что я с ней делать буду?
В итоге почти всё осталось по-старому: живи не тужи, меньше думай и вопросов лишних не задавай.
Лично я новогодний боевой листок задумал с острой философской сатирой – с изображением елочки, украшенной гранатами Ф-1, и аллегорическими стихами о попранной курсантской свободе. Вопрос только в том, сколько часов этот листок сможет провисеть на всеобщем обозрении. Впору делать ставки.
Пишите, как жизнь, чем Ванька там занимается. Всё, наверное, тренируется, каты отрабатывает и нунчаки крутит, молодой ярославский Брюс Ли?
Ю. К.
10 декабря 1989 г.
…На днях в нашем взводе произошло настоящее ЧП: Черного Гуся поймали на воровстве. Прежде было замечено, что у ребят в роте вещи стали пропадать. У меня, к примеру, исчез новый спортивный свитер. И вот, наконец, кто-то Гуся застукал. А потом Хмель с Отцом Николаем так быстро дело обстряпали, что мы и ахнуть не успели. Отчислили нашего айзера моментально, даже в глаза его крысиные нам посмотреть не дали, от греха подальше спровадив. Очистили, так сказать, ряды – и всё, тишина.
Прощай, Золотая Фикса, как любили называть тебя твои братья-циники. Не знаю, что толкнуло тебя на такие действия и где ты умудрялся ныкать краденое, но в памяти навсегда останутся слепящий блеск твоих зубных коронок, знойная смуглость, смоляные усы, неподражаемая, как бы шарнирная походка и очень смешной акцент. Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!..
Что касается культурной жизни, то за последнее время удалось побывать лишь на героической комедии «Сирано де Бержерак» в постановке Академического театра драмы им. А. С. Пушкина. Возвышенная гибель гасконского гвардейца-поэта в схватке против порочного и несправедливого мира равнодушными нас с Преспокойным не оставила.
Все мысли сейчас сосредоточены на грядущем отпуске.
Жду писем.
Юрий.
Василий ПУХАЛЬСКИЙ. «Жизнь свою прожил не напрасно…» (продолжение)
Через пару дней после моего вступления в новую должность из штаба бригады поступил приказ: выслать на свой участок железной дороги диверсионную группу из двадцати пяти человек. И меня вызвали в штаб. Там встретили командир отряда и комиссар. В дружеской беседе стали обсуждать, как лучше выполнить поставленную перед нами задачу. В нашем отряде были две роты: рота бойцов и управленческая, которая, в свою очередь, состояла из двух взводов: диверсионного и разведки. И хозвзвод, в котором были, в основном, пожилые. Нам предстояло выбрать из всего состава людей в диверсионную группу, но, прежде всего, нужно было выбрать командира.
Алексей Алексеевич, наш командир, был хорошим стратегом, смелым в бою и надёжным в час испытаний. Он не любил излишнего риска и всегда берёг своих бойцов. Каждое действие всегда продумывал до мелочей и к разработке операций подходил с большой ответственностью. Он сказал, обращаясь ко мне: «Знаешь, Василий, мы тут перед твоим приходом разговаривали с комиссаром, и, как ты думаешь, о ком?» Я посмотрел на него и ответил: «Обо мне? Ну, если обо мне, то я согласен». «Тогда собирайся, – сказал командир, – пойдём, помогу тебе выбрать надёжных бойцов».
Командир роты построил бойцов, и мы отобрали двадцать пять человек в диверсионную группу. Задача перед нами была поставлена командиром отряда, стали собираться в дорогу. Взяли продукты, оружие и взрывчатку. Поскольку я ещё не знал дороги на наш участок «железки», командир дал нам проводника из местных партизан, из деревни Замостье. Наш путь пролегал мимо этой деревни, она же оставалась в стороне, примерно в километре, вдоль большака, который проходил от гарнизона Комары до гарнизона Замостье. Немцы усиленно контролировали большак, и нужно было с большой осторожностью миновать его, что мы и сделали.
А в одном месте мы должны были переходить через него. И переходили мы задом наперёд, чтобы сбить с толку врага. Шли след в след – пусть думают, что это шёл один человек – с запада на восток, а не наоборот.
Из лагеря мы отправились в полдень и за сутки одолели шестьдесят километров. Утром следующего дня пришли в место днёвки, где уже ждали наши наблюдатели. Бивак наш находился в глубокой балке, поросшей большим хвойным лесом и кустарником. Солнце ещё не всходило. Выставив охрану и дозоры, мы расположились на отдых. Отдыхали весь день, дальше двинулись перед самым заходом солнца. Нам предстояло пройти ещё километров пятнадцать по лесному бездорожью. Тропинок здесь не было и приходилось продираться через заросли, к тому же быстро темнело.
По лесу, по-над железнодорожным полотном рыскали группы полицаев и власовцев, и нам нужно было соблюдать большую осторожность, чтобы не наскочить на них. К одиннадцати часам ночи мы были у железнодорожного полотна. По приказу штаба бригады все группы должны были заложить взрывчатку в 12:00 и рвануть одновременно. Мы выставили охрану на окраине леса. Согласно распоряжению немецкого командования вдоль железнодорожного полотна на ширину 50-ти метров с обеих сторон был вырублен кустарник и деревья, возведены вышки с прожекторами и выставлены патрули.
Мы подобрались к сторожевой будке, которая стояла рядом с вышкой и бесшумно поснимали прожекториста и патрульных. Подготовили пятьдесят взрывпакетов, которые ровно в 12:00 уложили под стыки, и через два на третий вставили замедлители. На каждого из нас пришлось по два пакета со шнурами, их мы должны были поджечь одновременно. Мы подожгли шнуры и отошли в лес. Минут через сорок все собрались в условленном месте и стали быстро отходить.
Отойдя от «железки» метров на двести, услышали оглушительный взрыв. Огненный сноп взвился в небо. Мы уже бежали бегом, убегая всё дальше в лес, а заряды рвались и рвались, освещая пламенем всё вокруг на много километров. Как только взрывы начали прекращаться понаехали немцы с танками и миномётами, открыли стрельбу по лесу. Стреляли наугад, а может быть, и по чьей-то наводке, потому что снаряды рвались то слева, то справа, но для нас всё обошлось благополучно.
В это время по всем фронтам наши войска пошли в наступление. Бои были жестокие. Враг отступал, уничтожая всё на своём пути. Мирных жителей угоняли в Германию в рабство. В Витебске прошла волна облав. На улицах хватали всех подряд, загоняли в товарные вагоны. Поскольку всех увезти не могли, вывозили вагоны за город и, облив бензином, сжигали. Тех, кто сумел вырваться из огня, расстреливали из пулемётов. Люди, работавшие в тылу на партизан, стали семьями уходить в лес.
Наутро после диверсии на месте партизанской явки в лесу сошлись связные из Витебска и близлежащих деревень. Они привели свои семьи. Всего было человек сто пятьдесят. Здесь были наблюдатели, которые ждали нашу группу с диверсии, один из них увёл всех в отряд. Когда наша группа на следующие сутки подходила к месту явки, дозорные доложили мне, что там много какого-то народа, в основном – женщины. Я зашёл за большую сосну и стал наблюдать за этой толпой. Потом приказал ребятам поставить пулемёт и взять наизготовку всё оружие, и если меня схватят, открыть огонь, невзирая на то, что я там. Я взял автомат наизготовку и пошёл к этой толпе. Не доходя метров двадцати, крикнул: «Кто такие?». Из толпы навстречу мне выбежал наш партизан, который был в наблюдении, и закричал: «Товарищ политрук, это люди, бежавшие из Витебска. Первые три группы не стали вас дожидаться и ушли в лагерь, а этих с собой не взяли. Они теперь плачут так, что мне на них жалко смотреть».
Я дал знак остальной группе подойти, и мы расположились на отдых. Нам предстояло ещё пройти шестьдесят километров по мхам и болотам. Перед заходом солнца тронулись в обратный путь. Я расставил группу так, чтобы при возможной встрече с немцами, мы могли обороняться, ведь теперь с нами были безоружные люди и маленькие дети, которые перешли под нашу охрану. Вынуждены были из-за них идти медленнее и чаще делать привалы. Старики начали уставать, строй понемногу стал растягиваться. До восхода солнца мы прошли большую часть пути. На рассвете выбрали хорошее место для отдыха в густом смешанном лесу.