Старики из приведённой нами группы плакали, понимая, какой участи они избежали. Слышал, как там, ещё в пути, когда мы переходили через болото они, уставшие и измождённые долгой дорогой, говорили между собой: «Лишь бы выжить, а там мы им, проклятым, ещё зададим жару». А теперь я сидел на поляне среди них и слушал, как допрашивали предателя. Я плохо слышал, о чём его спрашивали и то, что он отвечал, а просто смотрел на него и думал, что вот он, возможно мой ровесник, за двоих лошадей и какие-то марки мог лишить жизни около двух сотен человек.
А допрос тем временем продолжался. Слово попросил бородатый дед, отец связника, и сказал: «Возьму грех на душу: расстреляйте его, сынки, да не закапывайте, чтобы птицы ему выклевали глаза, которыми он хотел на наши муки смотреть». Выступали и другие партизаны, и все пришли к единому мнению: изменника Родины расстрелять. В этот же день приговор был приведён в исполнение.
Потом комбриг собрал всех и поблагодарил нашу группу за успешное выполнение задания. Он рассказал, что задание из всех четырёх отрядов выполнили только мы. Остальные группы, даже не дойдя до своих участков на «железке», попали в засады немцев и полицаев. Все отряды понесли большие потери. Двоих командиров рот, которые возглавляли диверсионные группы, отстранили от занимаемых должностей. Мне перед строем комбриг вынес особую благодарность за отличное выполнение задания, умелое руководство и бдительность. Командир отряда тоже подошёл и, пожав руку, сказал: «Спасибо, Василий, тебе ещё раз за отличное выполнение боевого задания, – и к комбригу, – вот видите, Яков Захарович, я не ошибся, когда просил перевести его в наш отряд».
После этого я ещё с неделю прослонялся по лагерю с раненой ногой, а потом снова стал ходить на боевые задания. На передовой фашиста били по всем фронтам. По рации ежедневно слушали Москву и радовались успехам нашей Советской Армии. Города брали один за другим, и линия фронта неумолимо приближалась к нам. Враг отступал. Мы стали ближе подходить к вражеским гарнизонам. Для мотоциклистов на дорогах устраивали ловушки. Выбирали место, где рядом с дорогой с двух сторон росли деревья, и между ними через дорогу натягивали проволоку, чтобы она была примерно на уровне груди мотоциклиста. Мчащийся мотоциклист, попавший в нашу ловушку, живым не уходил. Мало какой просто убивался – это когда проволока на уровне груди, а если попадался мотоциклист невысокого роста и проволока была на уровне шеи, то голову моментально срезало. Проволока была хорошая: тонкая, немецкая, мы её срезали с заграждений и, натянутая через дорогу, она была совсем незаметна.
Мы минировали дороги всевозможными минами, которые только находились у нас в арсенале: от пехотных до противотанковых. Наш отряд поменял место стоянки. Мы переправились через Западную Двину и разбили лагерь в бору, напротив села Курино. Бор был в длину километров восемь и шириной примерно в километр. В этот же бор перебрался и Второй отряд под командованием М. Ф. Шмырёва. Здесь наши отряды сильно активизировались. Мы нападали на немецкие гарнизоны, разбивали их и забирали всё, что можно было забрать, угоняли скот, отобранный немцами у населения. Постоянным потоком отправлялись диверсионные группы на подрывные работы. А в свободные от диверсий дни я занимался с бойцами своей роты политической подготовкой и разучиванием новой партизанской песни, на мотив «Там вдали за рекой»:
Там вдали за рекой партизан молодой
Притаился в засаде с отрядом.
Под осенним дождём мы врага подождём
И растопчем фашистского гада.
Ни сестра, ни жена нас не ждёт у окна,
Мать родная на стол не накроет.
Наши семьи ушли, наши хаты сожгли,
Только ветер в развалинах воет.
И летит над страной этот ветер родной
И считает их слёзы и раны,
Чтоб могли по ночам отомстить палачам
За позор и за кровь партизаны.
Ночь упала темна, не светила луна,
Лишь у рощи костёр разгорался.
Там немецкий обоз полетел под откос
И на собственных минах взорвался.
В тёмной роще густой, над поляной большой
Золотистая зорька вставала.
Дождь и ветер утих, и на листьях сухих
Груда мёртвых фашистов лежала.
Слова песни доходили до самого сердца, поэтому мы выучили её очень быстро.
В конце октября наши войска вели бои за Смоленск. Наступление шло по всему Западному фронту. Немецкие войска стали отступать по двум большим дорогам в сторону Витебска: по-над Западной Двиной через Велиж, Сураж, Курино и из Смоленска на Витебск. Дороги были забиты отступающим врагом. Командование отдало приказ нашей бригаде: встретить фрица на правой стороне Западной Двины, и бригада полным составом подошла к гарнизону Луньки.
В этом месте большой лес подходил клином почти к самой реке и здесь-то мы и устроили врагу встречу всеми силами нашей бригады. Отступали они беспорядочно. Сразу шли немцы, а потом уж власовцы, которые их прикрывали. Несмотря на то, что у них были пушки всех калибров и бронетехника, а у нас только пулемёты и ручное оружие, встретили мы их достойно. Впустили их в наше полукольцо и открыли огонь из всего оружия, что у нас имелось. Они почти без сопротивления бросились убегать. А убегать-то было и некуда. Путь свободен был только к реке, и наши враги бросились к ней. Подбегая к берегу, они с криками «А-а-а-а-а…» прыгали в воду и бросались вплавь, но с Двиной шутки плохи. В этом месте она очень глубокая, течение быстрое, да и вода уже была холодная. Она и летом-то не очень тёплая, а тут уже конец октября…
Когда мы выбежали на берег реки, то их в воде было как мошек, и каждый боролся с течением, но мы не испытывали к ним ни чувства жалости, ни милосердия за то, что они сотворили с каждым из нас и с нашей Отчизной. Мы били их из пулемётов, автоматов и винтовок, и они, один за другим, скрывались под водой, как будто их глотали огромные рыбы. Дня три ещё мы встречали отступающего врага. Оба берега реки, левый и правый, были усеяны трупами немцев. Кто их хоронил – мы не знали. Мы их не звали, за чем пришли – то и получили.
В последних числах октября, утром меня вызвал комбриг и поставил задачу: взять группу из шести человек, выйти над лесом к гарнизону Луньки, понаблюдать и уточнить, откуда бьёт пушка, которая вот уже несколько дней стреляла по лесу. Мне дали одного командира взвода с четырьмя бойцами, с нами ещё вызвался идти начштаба Погореловского отряда. И мы пошли. Добрались до самого клина, и пока двигались, она всё время стреляла, а потом вдруг перестала.
Уже примерно знали, откуда она бьёт, и я решил подобраться к ней поближе – забросать её гранатами, но для этого нужно было дождаться ночи. Пошли вдоль реки, разделившись на две группы по три человека, к тому месту, где клин леса подходит к самой реке. Вдруг я услышал за поворотом цокот копыт и махнул бойцам рукой. Мы залегли по обеим сторонам дороги. Возле дороги стояла большая сосна. Я подполз к ней и стал наблюдать. Из-за поворота показался всадник в советской форме в чине офицера. Точно такую же форму носили власовцы. Вслед за ним, шагах в двадцати, пешком бежал солдат с винтовкой. И я решил, что это власовцы. Как только он поравнялся со мной, я тут же вскочил на ноги. Левой рукой я схватил лошадь за повод, а правой – за руку офицера и рванул так, что он слетел с лошади. Я свалил его на землю и заломил руку за спину. Тут мне на помощь поспешили мои ребята, мы связали его, а в рот засунули кляп. Я забрал у него пистолет и планшет с документами. Мы посадили его на лошадь и привязали, чтобы не свалился.
Солдат, что бежал следом, как только увидел, что мы схватили офицера, тут же развернулся и убежал назад. Ребята хотели стрелять в него, но я запретил, чтобы не наделать шума. А за углом леса уже стоял шум и грохот. Мы подобрались в угол леса, залегли в кустарнике и стали наблюдать. По дороге двигалась большая колонна пехоты с артиллерией. Мы отползли подальше и затаились в лесу.
В нашу сторону по тропе ехал верховой. Я про себя подумал, что вот, будет и второй, но он, как будто прочитав мои мысли, метров двадцать не доехав до нас, напоил лошадь из воронки и повернул назад к дороге. Мы стояли до тех пор, пока позади, в том же углу не начали перекрикиваться солдаты: «Гришка, а где лопата?» – «Да там, на бричке». И я решил, что пора уходить. Поручил командиру взвода подобраться к краю леса и посчитать, сколько пушек будет выставлено, а мы с пленным потихоньку двинулись в расположение бригады.
С комвзвода оставался ещё один боец, они рассчитывали нас догнать. До базы нужно было добираться по гати, через болото, метров двести пятьдесят, а если в обход – то все четыре километра. Уже стемнело, и я пару раз срывался одной ногой в болото, набрав в сапог воды, а начштаба, так тот вообще сорвался с брёвен, и я его еле вытащил.
Пришли мы на базу, а там ребята жгли костры, и я решил просушить свою портянку. Снял сапог, вылил из него воду, потом начал выкручивать портянку, и тут ко мне подбежал Михаил Белоконь: «Васька, тебя вызывает Яков Захарович, иди побыстрее». Я сунул в карман мокрую портянку, надел сапог на босу ногу и пошёл к комбриговскому костру. Там сидели комбриг, комиссар бригады, все командиры и тот офицер, что я взял в плен. Он посмотрел на меня и сказал Якову Захаровичу: «Он». Яков Захарович глянул на меня с лукавой усмешкой и спросил: «Ты знаешь, Василий, кого ты в плен взял?». Я ответил: «Власовского офицера». Яков Захарович повернулся к нему и сказал: «Вот видишь, я же говорил, что он тебя посчитал за власовца». А потом мне: «Нет, это командир Советской Армии, в звании капитана, а по должности командир артдивизиона. Как же ты не распознал, что это советский командир?». – «Да я и представить себе не мог, чтобы советский офицер сам мог ехать на лошади, а бойца заставить бежать за ним вслед. Это же не по-советски».
Капитан нагнул голову, лицо у него стало пунцовым, и он сказал: «Да, я это сделал неправильно, но лошадь одна на двоих, а охрану брать нужно». На что я сказал ему: «Ну вот тебя твоя охрана и защитила. Если он пеший бежит и устал, то, конечно же, он будет убегать, а не стрелять». «Ну ладно, – сказал капитан, – давай мои документы». Я снял с себя планшет, вытащил из кармана пистолет и всё это отдал Якову Захаровичу, который спросил меня: «А что ж ты документы его не проверил?». – «Так ведь некогда было их проверять. Много войск подошло, а мне нужно было задание выполнять». Он немного помолчал, а потом сказал: «Это тоже правильно».