И тут подошёл к нам начштаба, весь перепачканный болотной тиной, да ещё и в немецкой форме. А на капитане форма была совсем новенькая. Это послужило ещё одной причиной, по которой я сделал вывод, что передо мной власовский офицер: на тех форма всегда была новенькая. Капитан посмотрел на начштаба и сказал: «А это чучело ещё хотело стрелять в моего красноармейца, да спасибо политруку, не разрешил». И потом сказал комбригу, указывая на меня: «Вот с таким, как политрук, можно воевать, а с этим чучелом – сразу погибнешь, а вы его ещё начштаба назначили».
Все дружно засмеялись, а у меня почему-то за начштаба в груди закипела злость. Сначала хотел за «чучело» ответить, но сдержался. А капитан, обращаясь ко мне, сказал: «Пойдём, политрук, ко мне в дивизион, мне нужен воентехник». На что Яков Захарович категорично сказал ему: «Нет. Я имею строгий приказ: никуда и ни одного человека не разбазаривать, а всех вывести на сборный пункт за город Сураж». А я, чувствуя свою безнаказанность, сказал капитану: «Не хотел бы я воевать под твоим началом. Может, ты и участвовал в боях, но мы тоже здесь не сидели сложа руки. Попробовал бы ты с наше, каким бы чучелом был тогда – ещё не известно». Развернулся и ушёл к другому костру.
А утром следующего дня красноармейцы привели в расположение наших ребят, оставленных мной в наблюдении. Они были взяты в плен двумя красноармейцами, которые так же, как и мы капитана, посчитали их власовцами. Красноармейцы чуть было их не расстреляли, да на счастье приехал командир полка, которому они рассказали, что мы взяли в плен их капитана и они знают, где это находится. Всё закончилось благополучно.
Теперь дороги были забиты нашими войсками, шедшими на запад. Немцы драпали так, что аж пятки сверкали. Только за один день фронт продвинулся километров на двадцать, и взрывы снарядов ухали где-то совсем далеко. Мы стали собираться в дорогу и пошли за Сураж, на сборный пункт. Вышли из своего района боевых действий – и закончилась моя партизанская жизнь. Здесь я прожил год и три месяца, обретал и терял товарищей, делил с ними радости и невзгоды, ходил на задания, брал «языков» и пускал под откос эшелоны, а вот теперь мне предстояло с ними расстаться.
Шестого ноября 1943 года мы построились и боевым порядком двинулись в город Сураж. Не доходя до города, наскочили на минное поле. Трое наших погибло и несколько человек было ранено. На третьи сутки нас встретил генерал-майор, командир 334-й дивизии Четвёртой ударной армии Николай Михайлович Мищенко. При разговоре с Яковом Захаровичем он попросил дать ему двадцать пять лучших разведчиков в разведку дивизии. Яков Захарович назвал первым меня и порекомендовал как командира взвода, коротко рассказав обо мне.
Меня вызвали. Я пришёл и доложил о прибытии. Командир дивизии подал мне руку и спросил: «Пойдёшь ко мне в дивизионную разведку?» Мне ничего не оставалось делать, и я согласился. В этот же день, восьмого ноября, нас на сборном пункте переодели в новенькую красноармейскую форму и девятого числа повели на формировочный пункт. Там нас было около четырёх тысяч человек. Построили и первым делом зачитали список разведчиков, в котором был и я. Нас вызвали из строя и отвели в сторону. Из остальных образовали лыжные батальоны. А нас принял старшина дивизионной разведки. Так я стал разведчиком 407-й разведроты 334-й дивизии Четвертой ударной армии.
В формировочном пункте нас накормили и дали по сто фронтовых граммов в честь двадцать шестой годовщины Великого Октября. В этот же день наша группа прибыла к месту расположения дивизионной разведки. Переночевали в какой-то землянке, по полу которой бежала вода, а утром с нами провели политинформацию. Рассказали то, о чём мы не знали: о боевых действиях наших армий на фронтах. После политинформации к нам приехал комдив. Построили, и он перед строем выступил. Меня назначили комвзвода, моим заместителем стал старший сержант, уже служивший здесь до нас. Потом назначили командиров отделений. Среди них оказался Андрей Кутько, бывший мой связной.
После недолгой беседы с генералом меня позвали в штабной блиндаж. Здесь был и командир взвода сапёров. Перед нами поставили задачу: одиннадцатого ноября утром привести языка. Сапёры должны были расчистить для нас дорогу на минном поле до линии фронта и помочь сделать проход в колючем заграждении.
Сапёры в сумерках вышли на задание, а через час вышли мы. К линии фронта мы прибыли уже в полной темноте. В глубоком яру сидели и ждали, когда возвратятся сапёры. В десять часов ночи мы двинулись к линии заграждения. С нами пошёл и командир разведроты. Надо отметить, что на это задание решили послать всех командиров среднего комсостава из вновь прибывших, чтобы на деле проверить деловые качества и надёжность каждого. Возле заграждения мы остановились, и командир роты спросил, нет ли среди нас желающих блокировать дзот. Все молчали. Потом я вызвался идти, а за мной – ещё три человека. Мы должны были забросать дзот гранатами, взять языка и отойти к этой лазейке, а командир разведроты с остальными бойцами будут прикрывать наш отход.
Лазейка была прорезана в небольшой лощине, по бокам которой стояли высотки с дзотами. Нам нужно было забросать левый дзот и там взять языка. Мы пролезли через лазейку и двинулись в нужном направлении, но проползти успели только метров десять, как нас заметил немецкий патруль и крикнул: «Хальт!», и застрочили из автоматов по нашей лазейке трассирующими пулями. В тот же миг по ней перекрёстным огнём заработали пулемёты. Мы вернулись назад. Бойцы ползли впереди меня, я – замыкающим.
И вот я уже вылез на центральную линию, осталось проползти метров пять, как меня достала пулемётная разрывная пуля. Она попала мне в левую ногу, чуть выше щиколотки и раздробила кость. Я сразу почувствовал сильную боль, как будто на ногу упало бревно. Сразу попытался пошевелить ногой. Подумал, что если она двигается, то ничего страшного, но она шевелиться не хотела и при этом была адская боль. Я понял, что ноги я почти лишился. Боль была невыносимой, и я, чтобы не закричать и не выдать своих товарищей, и не вызвать огонь на себя, с силой сжал зубы, которые начали ломаться. Я быстро разжал зубы и зажал ими край борта своего бушлата. По этой лощине до нашей передовой ещё в довоенное время была вырыта канава для осушки почвы. Она была вне зоны прострела. В канаве была вода, покрытая тонким слоем льда.
Я заполз на лёд, но он провалился. Подумал, что лёд просто разбит миной и заполз снова, а он снова провалился. В этот момент ко мне подполз мой товарищ и спросил, не нужна ли мне помощь. Я отдал ему свой автомат и два диска к нему. Автомат этот прослужил мне верой и правдой больше года – всё то время, что я был в партизанском отряде, и теперь он уже был мне не нужен. Я сказал товарищу, чтобы он сам спасался, и он уполз вперёд, а я продолжал тащиться по этой канаве. Пробью рукой лёд, напьюсь воды и ползу дальше, а фашисты непрерывно бьют из пулемётов. Впереди меня, поверху полз раненый боец. Он так тихо и медленно полз, что я успевал за ним. Немец непрерывно ракетил. И вот одна ракета полетела прямо в меня, а я по горло в воде. Я повернул голову и стал смотреть на неё, а она всё ниже и ниже. У меня в мыслях мелькнуло, что не умер от пули, а ракета прожжёт, и нырнул под воду, потом поднял голову, а ракета догорает в полуметре от меня. Она погасла, а я пополз дальше. Подполз к своему раненому товарищу и прошептал ему: «Ну, давай двигаться дальше», – а он молчит. Я взял его за руку, а пульса нет. Тогда прошептал ему: «Прощай, друг», – и пополз дольше.
Почти у нашего переднего края я вылез из канавы. Здесь пули уже летели над головой и меня не доставали. Ко мне подбежали два бойца, и я их послал за тем, который погиб и лежал на нейтральной полосе. Они поползли, а ко мне подбежали два других бойца. Расстелили на земле плащ-палатку, и я заполз на неё, а они взялись за ее концы сзади и спереди и понесли, но раненая нога свисала и боль была невыносимой. Я попросил ребят, чтобы они не несли, а тащили волоком. Они так и сделали. Меня притащили в глубокую балку, где ждала вся рота. Они ещё не знали, что ранен именно я, и ко мне подошёл Андрей Кутько. С ним у нас была взаимная договорённость: если кого-то из нас ранят на поле боя, то другой его вынесет, а Андрей меня бросил.
Он подошёл ко мне и спросил: «Это вы, товарищ, комвзвода?». А я посмотрел на него и проговорил: «Если ты, Андрюшка, будешь так и дальше к своим товарищам относиться, то долго не навоюешь». Он заплакал и сказал: «Прости меня, Вася». И отошёл в сторону. К нам подъехала бричка-одноконка, и меня, погрузив на неё, повезли в санчасть.
(продолжение следует)
Знакомство с авторами
Андрей
ГАЛАМАГА
Андрей Аркадьевич Галамага родился в 1958 году в Воркуте. Школу окончил в Киеве. С 17 лет живет в Москве. Окончил Литературный институт им. Горького, семинар поэзии. Автор пяти книг стихотворений, пьес, киносценариев, текстов песен для спектаклей и кинофильмов. Дважды (2007, 2012) лауреат международного фестиваля «Пушкин в Британии». Лауреат фестиваля «Русские мифы» в Черногории (2013). Обладатель Гран-при 1-го литературного фестиваля «Интеллигентный сезон» в г. Саки, Крым (2015). Победитель международного литературного конкурса, посвященного Москве, «На семи холмах» (2016).
Член Союза писателей России.
Знакомство с автором
1. Расскажите, что стало причиной Вашего прихода в литературу? Какими были первые опыты?
Стихи, как это ни забавно звучит, я начал писать из зависти. В 70-е мой друг, игравший в Молодежном театре-студии на Красной Пресне, решил написать роман. В стиле Эмерсона. Он принес мне полторы страницы текста, и я пришел в восторг. И сразу решил, что тоже должен чем-то отметиться. Но прозу писать следом за другом, понятно, уже не было смысла. И я написал несколько очень авангардных стихотворений. В итоге мой друг Николай дальше тех полутора страниц так и не продвинулся,