КРАСНО-БЕЛЫЙ РАЗГОВОР В ИНТЕРНЕТЕ
Советская дама за столик садится,
Советская дама – не дама, броня!
Советская дама страною гордится,
Советская дама ругает меня.
Мол, я не горжусь, а гордиться бы надо:
У нас вон – и танки, и ядерный щит,
Мол, я не гожусь для трибун и парада,
И муза моя не поёт, а пищит.
Пищит моя муза о красном терроре
Под яростный рык о счастливом совке,
Пищит моя муза в неистовом хоре
Поющих про штык в заскорузлой руке.
А кем-то уж яма раскопана хмуро,
А лысый бандит – он живей всех живых…
Советская дама глазами лемура
Сурово глядит из глубин сетевых.
– Простите, мадам, мне для гордости мало
Гражданского пафоса. Горько, увы,
Но там, где знамёна полощутся ало,
Мне видятся кровь и расстрельные рвы.
Мне слышатся стоны у лагерных вышек,
Мне чудятся болью хрипящие рты…
Для гордости нужен серьёзный излишек
Раскормленной глупости и пустоты.
Нас семьдесят лет приучали гордиться
И в свете зари ждать грядущую мзду.
Но мне посчастливилось снова родиться
В свои двадцать три – в 90-м году.
Немало из нас было сбито на взлёте,
Зато уцелевшим – себя не менять.
Наверно, сейчас Вы меня не поймёте,
Да Вы б и тогда не сумели понять.
Пока Вы меня упрекаете в злобе,
На властных верхах запасён «ход конём»,
А злоба живёт в человечьей утробе
И вдруг прорывается смертным огнём.
Рванёт! И тогда уже не возродиться
Ни красным, ни белым, ни синим годам…
Ну, что же, мадам, продолжайте гордиться,
Пока ещё время осталось, мадам.
ГОСУДАРИ
5 мая 2018 года в России накануне вступления в должность президента прошли оппозиционные митинги под лозунгом «Он нам не царь!»
«Он нам не царь!» – конечно, он не Царь.
Он вам не царь, он нам не Царь. Но всё же
Таких Царей, какие были встарь,
Хоть через век, но возврати нам, Боже!
«Он нам не царь!» – не Царь и не герой…
О, если бы принять из Божьих рук
Таких Царей, как Александр II,
Таких Царей, как сын Его и внук!
А мы опять на митингах орём,
Кипит от злости разум наш увечный.
«Он нам не царь!» – не быть ему Царём:
Он временный, а временный – не вечный.
Когда-нибудь, всё мелкое круша,
Настанет час последнего итога.
Пока же – только Царская душа
Спасает нас у Божьего чертога.
КРЫСЫ
Хамелеонам новейшего времени
Разум крысиный – надёжный щит
В самую злую ночь:
Там, где разбитый корабль трещит,
Крыса сбегает прочь.
Если же море штормит вокруг,
Смыться надежды нет,
То непременно и как-то вдруг
Крыса меняет цвет.
Вот и не крыса она, смотри:
Полуживая тля,
Даже не видимая внутри
Общего корабля.
Серая, красная – всё равно,
Где и кому служить:
Крысе известно давным-давно,
Как наплаву прожить.
Стихнет гроза, отгремят шторма,
Вспыхнет звезды рубин, —
Сколько нетонущего дерьма
Выплывет из глубин,
Вновь перекрасится, а затем
Сгрудится у руля…
Крыса – вне наций и вне систем
Общего корабля.
Крыса на власть обрела патент:
В новые дни и встарь
Крыса – диктатор и президент,
Маршал и секретарь.
Крыса – министр всевозможных дел,
Тускло глядящий вниз.
Всяк, кто случайно её задел,
Станет едой для крыс.
Но лишь повеет крутой норд-ост
Бурей издалека,
Крыса, дрожа, прикрывает хвост
Полами пиджака,
Смотрит опасливо и косит
Глазом в простор ночной,
Новая шкура её висит
Рядышком, за спиной.
***
Что там, за окнами? Грохот, свист…
Это – из давних дней
Слышно: играет сигнал горнист,
Ржанье и храп коней,
Сабельный звон, пулемётный стук,
Чей-то надрывный крик,
Выстрелы, стоны… Зачем же вдруг
Весь этот шум возник?
Только ответа на сей вопрос
Сходу найти нельзя,
Только по коже бежит мороз,
Только, в ночи сквозя,
Времени ветер взрывает сны
И ворошит года,
Грозное эхо былой войны
Снова летит сюда.
Песни, команды и дробь подков —
С прошлым живую связь —
Слышали мы на сломе веков,
Белыми становясь.
Слышали мы… И вот – тишина.
Нет уже звуков тех.
Ближе, всё ближе другая война:
Каждого против всех.
Против чужих и против своих,
Против самих себя,
Чтоб не нашлось на Земле двоих,
Тех, что зажгут, любя,
Перед распахнутой бездной зла
Тёплый огонь свечи.
…Дышит в окно ледяная мгла,
И – тишина в ночи.
ИЗ ПОСЛЕДНИХ ВРЕМЕН
П. Катериничеву
Смешили друзей анекдотами,
Подруг угощали вином,
И рай с золотыми воротами
Нам виделся сказочным сном.
Шутили с бесёнком-проказником,
Наукой смущали умы.
Но жизнь оказалась не праздником,
А пиром во время чумы.
И вот всё дурим да кривляемся,
И в души вливаем бурду,
А после ещё удивляемся:
За что это будем в аду?
А если и будем – когда ещё!
И дьявол с чугунной рукой
Ведёт нас, господ и товарищей,
По торной дороге мирской.
Ведёт нас по гибельной прихоти,
Да так, что и выхода нет.
Но что-то нам шепчет о выходе
На тихий евангельский свет.
Но что-то сквозь муть прорывается,
Взлетает неясной тоской
И светлым огнем разливается
Над торной дорогой мирской.
Евгений РАЗУМОВ. Горстка поэзии
***
Внуку Саше
Май. Черемуха. Оттуда (с неба) сыплются стрекозы.
Нет?.. Ну, бабочки, Сашурик, и, наверное, жуки.
И не надо мне о смерти думать буковками прозы.
Я о жизни буду думать этой смерти вопреки.
Ведь иначе всё нелепо будет (и не будет тоже):
и черемуха (под небом, а не где-нибудь в гробу),
и стрекозы, что по небу разлетятся, мальчик, всё же,
и минувшее (подай-ка мне подзорную трубу)…
Нет?.. Тогда очки и кепку из материи из белой.
Мы посмотрим на планету. Мы посмотрим на часы.
Время радоваться солнцу. Не беги как угорелый.
Видишь – клевер, шмель летает… Это?.. Капелька росы.
Повторяемость в природе – старику и то утеха.
Значит, август за июлем не закончится всегда.
Даже смерть – и та, наверно, вроде эха, вроде эха…
Май. Черемуха. Молитва. И куда-то – провода.
***
На закате (жизни этой)
плакать ли (по жизни той)?..
Я кормлю себя конфетой,
что обернута слюдой.
Это вкусно и реально
(ирреально иногда).
Есть и ванная, и спальня,
и (присутствует) еда…
«Что еще для организма
надо?..» – говорит Ламарк.
У Ламарка даже клизма
есть и душ Шарко (в подарок).
Но – закат… (откуда слезы?..)
Но – несбывшееся… (тут.)
Ни поэзии. Ни прозы.
Просто цветики цветут.
Просто птичка (на оградке).
Просто циферки (в кустах).
И пчела во все лопатки
мчится в улей (в двух верстах).
***
На месте испарившейся любви —
крупинка соли, вытекшей из глаз.
До Краснодара, поезд, не зови!..
Там – пустота, которая – Кавказ.
Там – города, куда и рельсов нет.
Зачем же ехать поездом туда,
где камни спят под миллионом лет,
где с гор стекает времени вода?..
Зачем же ехать мне, грызя вагон
от Нелюбви, которая пришла?..
На тридцать лет опаздывает он.
Холодный. Из железа и стекла.
И зря на нем написано – МАЙКОП.
Пустой перрон. И некому читать.
Про то, что было (или – быть могло б).
(Когда тебе – допустим, двадцать пять.)
***
Человек из-за окошка смотрит в сторону луны.
Там несбыточное что-то уронило семена.
(Тридцать лет тому назад уж.) Но – дожди запрещены
на Луне (планета это). (Да и жизнь запрещена.)
Потому «сварю-ка кофе» – так подумается мне.
Откушу кусок щербета, что от жизни от земной.
То есть нечего маячить, понимаете, в окне.
Хватит и того, что было-приключилося со мной.
На Земле (планета это), где и Бог есть, и вода.
На Земле, где кипарису – десять тысяч лет уже.
«Ты постой под кипарисом», – говорю себе тогда.
(Тридцать лет спустя. Хотя бы, понимаете, в душе.)
Чтобы что-то щебетало – о несбыточном, о том,
от чего подушка мокнет (хоть дожди запрещены).
Помычи в ответ, дружочек, в кипарис беззубым ртом.
Да заколоти окошко – то, что в сторону луны.
***
П. Корнилову
№ 2 – напишу на тетради,
написал на которой – РОМАН.
«Фу, опять о двуспальной кровати!..» —
скажет кожаный (с виду) диван.
Там сидели когда-то: Тургенев,
Лев Толстой, Мережковский, поди.
Он скрипуч. Он, наверно, шагренев.
У него, может, жаба в груди.
Что же ерзаю на табурете
я такой литератор сякой,
ни «Отцы» не пишу я, ни «Дети»
этой самой, спрошу я, рукой?..
И никто не ответит отсюда,
где карман возле сердца пришит.
«Попроси Льва Толстого покуда.
Может, он пописать разрешит».
Это голос Корнилова Павла
в ноосфере, наверно, жужжать
начинает. «Роман-то не явно
про двуспальную, Павел, кровать», —
устремляю глаза в ноосферу.
Улыбается. Кто-то. «Ну-ну».
…Обнимая Холодную Веру,
И. Мозжухин отходит ко сну.
***
Ю. Бекишеву
Это будет, возможно, легендою, Юра,
где мы, ясно, бродили (а может быть, хмуро).
(Это как посмотреть из бинокля сюда.)