Охоту на волчицу устраивали постоянно. Но безрезультатно. Однажды деревенские вконец потеряли терпение после того, как она, совершенно обнаглев от безнаказанности, почти на глазах у пастуха зарезала теленка-подростка. Несмышленыш по простодушию и наивности отошел подальше, щипая толстыми мягкими губами последнюю, уже тронутую желтизной траву. Серой молнией взвилась волчица из кустов, мгновенно перекусила хрупкое еще горло и, плотно сжав челюсти вокруг обмякшей шеи, легко утартала его в лес. Она сама от себя не ожидала такого. Пастух заголосил, но в лес сунуться не решился, хоть и с некоторых пор пастухов снабдили ружьями. Было решено обратиться за помощью к охотникам на волков.
Собрали целое войско. Мужики из соседних деревень охотно присоединились. Там волчица попакостила тоже изрядно. Разделились на небольшие группы по три-четыре человека с собаками и цепочкой зашли в лес. Волчица, водя носом по ветру, учуяла облаву и трусцой, не особо торопясь, побежала в сторону оврага. Села на пригорок, желтыми умными глазами внимательно уставилась в низину. Она знала, что у людей нет такого нюха, как у нее. Им хоть по ветру сядь, хоть против ветра, все равно не учуют. Собаки ее боятся, вон крадутся, поджав хвосты. Наблюдала снисходительно какое-то время. Потом захотелось спать, и она осторожно, неслышно ступая мягкими подушечками лап, поспешила забраться под кустистую корягу, не заметную снизу. Свернулась клубочком и сладко уснула, не обращая внимания на стрельбу и выкрики охотников.
Мужики вереницей растянулись по лесу, держа ружья наперевес. Лексейка сосредоточенно оглядывался вокруг, пытаясь найти хоть какую-нибудь примету, оставленную волком. Ну, хоть шерсти клок. Ему не очень везло в охоте в последнее время. Пушнины сдавал мало, потому что угодья вроде и неплохие, а зверя не было. И сейчас шел он, подгоняемый мыслью о награде, когда принесет эту паршивую волчицу в деревню. Лексейка отклонился в сторону и взобрался на пригорок, чтобы оглядеться. Присел, закурил, думая свои неспешные думы. Волчица почуяла запах человека сквозь сон. Проснулась, потянула когтистые лапы и высунула голову из укрытия. На пригорке сидел человек. Совсем молодой еще, судя по осанке. Нестрашный. Волчице стало любопытно. Она выползла из-под коряги и села, внимательно рассматривая незнакомца. А у Лексейки вдруг волосы зашевелились на затылке, до такой степени ему стало не по себе. Медленно повернулся и остолбенел. Метрах в трех от него сидела Она, лениво за ним наблюдая. Матерая. Он о таких не слышал даже из рассказов бывалых охотников. Просто огромная. Буро-серая, поджарая. И абсолютно спокойная. Лексейка даже дышать перестал, судорожно соображая, с какой стороны ружье бросил. Он завороженно глядел ей в глаза, а она глядела в его глаза, не шевелясь. «Черт, взгляд-то какой странный. Умный какой-то вроде. Как у человека». Волчица зевнула и улеглась, вытянув передние лапы и не отрывая взгляда от охотника. От человека всего можно ожидать, хоть и доброго. Она это нутром чуяла. Лексейка осторожно пошарил руками, нащупал ружье и медленно потянул его к себе. Волчица насторожилась, но позы не изменила. «Слава богу, заряжено». Охотник быстро вскинул ружье на плечо, но волчица уже взмыла в прыжке над поляной и покатилась на дно оврага. Грохнул выстрел, вспугнув напряженную тишину и птиц. Лексейка рванул за волчицей, которая метнулась вниз с другой стороны пригорка. Подбежав, он увидел багровые капли на пожухлой траве, но как ни вглядывался, ничего в овраге не увидел. Ушла. Но он ранил ее! Ранил Волчицу!
Волчица забралась под куст. Задняя лапа была прострелена. А это означало в скором времени голодную смерть, если лапа срастется неправильно. Зимой особенно волкам ноги необходимы здоровые, ибо большие расстояния приходится пробегать, чтобы настичь добычу. Любопытство подвело. Надо было сразу нырять в овраг. Она обманулась в человеке. Ведь знала же – не с добром пришли. По ее душу. Зализывала рану и думала, как ей теперь себя кормить. В деревню не сунешься. Пока лапа не заживет, да и смотря как заживет. Остается только падаль.
Рана затянулась быстро. Однако раздробленные выстрелом косточки все-таки срослись криво, и при быстром беге лапу постоянно выворачивало в сторону. На трех с половиной ногах волчица бегала намного медленнее, чем раньше. Приходилось долго выжидать, чтобы наверняка повалить добычу. Сунулась было в семью. Но молодые, сильные волчицы скалили на нее клыки, давая понять, что здесь ее не примут. Доказывать силу желания не было, хотя она повалила бы любую самку, но неизвестно, как самцы бы отреагировали, поэтому удалилась, смирившись.
Наступила зима. Еды стало не хватать. Иногда приходилось даже обгрызать замерзшие кустики брусники, выкапывая их из-под снега, чтобы хоть чем-то наполнить желудок. Она вспоминала прошлые сытые времена и понимала, что своей беспечностью погубила себя. В деревню соваться тоже было боязно. И сейчас, идя по следу, надеялась, что судьба улыбнется ей, она догонит косулю. Неожиданно донесся посторонний запах. Волчица принюхалась. Человек. Совсем рядом. Но голод заглушил остатки осторожности, и она продолжала бежать…
Лексейка шел ходко на коротких лыжах, следом за копытцами, отпечатанными на снегу. Впереди резво бежал Каюрка, принюхиваясь и поворачиваясь время от времени к хозяину. Хорошо, что снег выпал – косуля медленно пойдет. Лексейка радостно представлял, как принесет домой добычу, как вместе с Марийкой они разделают тушу, а потом Марийка нажарит полную сковороду мяса и нальет стаканчик настойки, которую сама делала из рябины. Лексейка даже запел тихонько себе под нос. Холодно. Морозец пробирался под овчинный тулуп, заставляя двигаться быстрее. Туман рассеялся, но было понятно, что теплее не стало, просто ветер и солнце его разогнали. Шел Лексейка по лесу и думал, как же хорошо жить. Думал о Марийке, о ее черных лукавых глазах, о том, что жизнь налаживалась, белка пошла. Даже двух соболей уже взял. Катился Лексейка теперь молча. След пошел глубокий, свежий. Не вспугнуть бы. Ружье наизготовку. Въехал на полянку и замер. Метрах в пяти от него на белоснежном покрове, забрызганном алыми пятнами, рвала горло косуле его старая знакомая. Волчица!
Волчица настигла косулю почти у кромки леса, на поляне. Косуля била копытом в снег, разрывая чахлые травянистые кустики. Увлеклась. Волчица медленно подползала с безветренной стороны, зарываясь мордой в снег, чтобы запах не вспугнул. Приготовилась и, отпружинив на трех лапах, рванула стрелой к косуле. Та даже понять ничего не успела, покорно рухнула, завалившись тушей в сугроб. По привычке волчица сначала жадным языком глотала багровый снег, и только потом решила приступить к неспешной трапезе. Человека она учуяла, когда он еще и на поляну не вышел. Но настрадавшись от голода, не обращала внимания первые минуты на опасность, насыщала желудок долгожданным мясом. Боковым зрением заметила лайку, от страха прижавшую уши и севшую, жалобно поскуливая, на снег. Охотника тоже заметила. Узнала. Ощетинила верхнюю губу, обнажив окровавленные клыки, угрожающе взвизгнула. Лексейка тоже присел, забыв, что за спиной болтается ружье. Может, минуту они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза, как тогда осенью, на пригорке.
Лексейка от напряжения вспотел, руки и ноги превратились в палки, которыми не мог пошевелить. Он боялся даже поправить шапку, съехавшую на лоб, и неотрывно глядел на волчицу, как завороженный. «А волк ли ты?! Беги, я не трону тебя. Только не приходи к нам больше. Ты умная, сильная, ты – другая. Беги».
Волчица смотрела человеку в глаза и читала в них мистический ужас, уважение, восхищение и удивление одновременно. Читала всю его жизнь: с того времени, когда он начал помнить себя, и до момента, когда наткнулся на нее. И подняв голову к вершинам деревьев, она завыла. Пронзительно, безнадежно, с такой тоской, что у Лексейки мурашки поползли по коже, а Каюрка зарылся в снег по самое брюхо, потеряв и голос, и разум от страха. Расправив мощную грудь, волчица выла, и звук ее голоса высоко улетал в синее, зимнее небо и осыпался легким снежком с ветвей сосен. Внезапно она замолчала, еще раз взглянула на человека. Лексейке показалось, словно сожаление промелькнуло в ее желтом, волчьем взгляде. Повернулась без страха спиной и потрусила вглубь леса, совершенно уверенная, что выстрела не будет…
***
– Василич, смотри-ка, там дым внизу, что ли? Или мне показалось?
– Где? С какой стороны?
– Да справа, с твоей стороны.
– Щас развернусь, еще кружок пониже дадим… Да не. Показалось тебе. Туман, видать. Давай домой. Всего-то два часа проплатили.
– Может, после обеда слетаем, Василич?
– Слетаем. Чего же не слетать. Горючее дадут – слетаем, конечно. Да и МЧС к вечеру подтянется.
– Снег на ночь обещали и ветер шквальный. Господи, бедная девка. Как она там в лесу, одна-то?..
Александр ПШЕНИЧНЫЙ. Муж обетованный
Рассказ
В мире мужчин браки с женщинами намного старше вызывают недоумение и тайное пренебрежение. Таких мужей считают неудачниками, явными или скрытыми альфонсами. Так считал и я, пока однажды не услышал рассказ моей матери о дальнем родственнике. В тот же вечер я прочитал о том, что Господь назначает мужчине супругу за сорок дней до его рождения. Судя по всему, с родственником всё так и произошло…
– Проходи, сынок, – мама шагнула в сторону и аккуратно положила небольшую стопку фотографий на стол рядом с открытым конвертом. – Надолго ко мне?
– На выходные, – я обнял мать, зацепив конверт рукой. – Чьи это фотографии, мам?
– Двоюродная сестра Вера из Москвы прислала. Похвасталась сыном. Пишет, что в посольстве работает. На каких-то заграничных островах с семьей отдыхал. Хороший у Веры сын, серьезный. Матеев корень. Думал ли дядя Матвей, что его родня по заграницам разъезжать будет!?
– Дядя Матвей? О нем я ничего не слышал… расскажи…
– Хорошо! Присаживайся, но история длинная.
Деревня наша большая – до самого леса тянулась. И даже там небольшой хуторок приблудился. В нем до войны жила семья. Зажиточная по тем временам: хозяин, хозяйка и двое мальчишек. Старший Иван и младший Матвей, или Матей, как его деревенские называли.