И вот скажите мне: как это объяснить, когда корова, у которой всё предродовое уже усохло, все сроки прошли, и ветврач сказал «резать», и сама она уже на ноги не встаёт, вдруг отелилась?
Папа говорит, что это было как раз то, что называется – чудо. И даже считает, что вмешательство ввиду Пасхи произошло на Большом уровне.
Небольших помощников, как и вредителей, в параллельных мирах, считает папа, вокруг человека сколько угодно. Ну, например, оставляет папа где-то свою навозную лопату и в суете забывает, где оставил. Ходит потом, ищет, во все углы уже по пятому разу заглядывает, а лопаты – нет как нет! Останавливается тогда папа и говорит: «То, не знаю кто, где моя навозная лопата?» И слышит голос: «Иван, ну ты же её за стайкой оставил». Идет папа за стайку – точно! – лопата там. Вот такие чудеса происходят у нас на базе. Хотя папа говорит, что все эти мелкие чудеса и голоса – как подсказки на школьном уроке, которые со всех сторон летят к тебе от твоих «друзей», когда тебя к доске вызывают, а ты ничего не знаешь, забыл, не выучил… Воспользоваться подсказками, конечно, иногда можно, чтобы двойку не влепили. Но лучше всё же иметь свою голову – таково мнение моего папы на «голоса» со стороны всякой чистой и нечистой силы.
Вовка
Выходит мой папа из дверей дома с эмалированной чашкой с остатками супа и кричит.
– Вовка! Вовка! – подзывает нашего хромоногого псишку Вовчика, брошенного кем-то в лесу бродягу, прибившегося к базе ещё осенью. Зовёт его папа, желая накормить супом. И вдруг на голос папы поворачивается от колодца человек и говорит:
– Я Вовка… – и улыбается при этом так радостно, что папа наш сразу всё понял и говорит.
– Здравствуй, Вовка! И если ты Вовка, то я Иван-дурак и здесь главный воевода. Так что если тебе, Вовка, что надо, ты подходи сразу ко мне и спрашивай.
Вовка, стоявший у колодца, радостно кивает… Берёт ведро с водой и уходит.
Вовке этому было лет сорок. Он когда-то маленьким упал с дерева, и у него начала горбиться спина, и, вдобавок, каким он упал с дерева, таким словно и остался. Нет, телом он вырос и стал даже большой и крепкий, хотя спина и горбатилась. Но головой и душой наш новый знакомый Вовка остался тем же ребенком, каким когда-то упал… и теперь всегда всем радостно улыбается… Его привезла семья, которая прежде на базе уже была, и на этот раз они взяли с собой Вовку. И с этих пор Вовка стал приезжать к нам на базу и пользовался полным расположением нашего папы. Надо сказать, что, получив от воеводы-папы право «просить всё, что надо», Вовка правами не злоупотреблял. Как в первый раз, так и во все последующие, Вовка подходил к папе и спрашивал только одно: «Дай удочку», – показывая рукой, что делают удочкой, и при этом радостно улыбался.
Папа давал ему удочку, и Вовка (улыбкой дитя, а телом большой дядя) шел к берегу моря, садился на край причального пирса, и сутулая спина его замирала над водой и поплавком на час, на два, на три, а то и больше…
К пирсу причаливали лодки, и рыбаки, бросавшие в море сети, несли свои богатые уловы. Одни несли уловы, другие подходили к ним смотреть и завидовать…
Жёны, видя у других мужчин уловы, гнали своих мужей в море. Как в сказке с золотой рыбкой… Один Вовка не завидовал и не обращал внимания ни на кого, даже на самую большую, кем-нибудь выловленную рыбу, он словно застывал навечно над своим поплавком… И папа, глядя на Вовкину спину, говорил: «Бегаю вот по базе, в суетности своей алчу чего-то, но увижу Вовкину спину, замершую на пирсе над маленьким поплавком, и замедляю бег свой: ибо это спина мудреца…».
Увы! Взрослые «умные» дяди налили Вовке стакан водки, он выпил – его слабый мозг не выдержал алкогольной нагрузки: у Вовки случился «удар». И Вовка умер.
Ещё о Зорьке
После того как Зорька прямо чудом разродилась своим телёночком, прошла весна, лето, наступила осень. Повалил снег… За это время телёночек подрос и стал уже быня, Буяша. Папа всех быков называл Буянами. У него никогда не было ни Мартиков, ни Апрелей – все Буяны. Сена мы Буяше и Зорьке на зиму заготовили, и всё у нас было нормально. Зорька жевала сено да прилизывала языком буйную Буяшину голову, который уже помаленьку начинал набычивать на людей свои рога… Отдыхающих на базе не было: все давно в город уехали. Только жили в одном домике лесорубы из дальнего села: им недалеко от нашей базы выделили под вырубку деляну, они попросились к нам на постой, и папа их принял.
Они и сказали папе:
– Григорич, там к деревне, уже к броду через Каракан, подходит, кажется, твоя корова.
Папа – к скотному двору – точно, Зорьки нет, и следы на снегу ведут за базу на главную лесную дорогу, а по ней в сторону села. Зорька сама ушла и Буяшу за собой увела. Видимо, скучно ей показалась на базе одной без фокусов. И ушла она опять в село Факел Революции, откуда была родом и где много было у неё подружек-коров.
– Ладно, – говорит папа, – не впервой. Завтра заведу трактор, поеду и приведу обратно.
На завтра едет папа на тракторе в село Факел Революции, спрашивает одного знакомого скотника: не видел ли тот нашу корову с верёвкою на рогах. Зорька до того часто в бега уходила, что папа как бы навсегда завязал ей верёвку на рога, чтобы в любое время можно было брать за верёвку и вести.
– Видел… тут, около моего молодняка тёрлась. Посмотри, может, в дойном… – отвечает папе скотник.
Пошёл папа к общественному загону с дойным стадом. Смотрит, Зорька наша действительно там, в их загоне. Но верёвки на рогах почему-то нет, только свежая вмятина от неё вокруг рог видна. Забеспокоился папа: зачем люди срезали с рог Зорьки верёвку? Верёвка им понадобилась или корова?..
Пошёл папа тут же к их зоотехнику и говорит: «В вашем стаде моя корова, только верёвку с рог зачем-то срезали»…
– Ладно, – говорит женщина-зоотехник, – сейчас доярки по десятку своих коров на дойку в коровник заведут, под доильные аппараты поставят. Если твоя в загоне останется – забирай. А если в каком десятке окажется, выяснять с дояркой будем… Подожди тут…
– Хорошо, – говорит папа, – подожду.
И остался он ждать в их бытовой комнатке, бытовке, пока доярки своих коров по десятку на дойку разберут. И вот заходит одна доярка и говорит.
– Всё… Мы своих разобрали.
Идёт папа в загон, а там ни одной коровы нет… Но и в десятках у доярок тоже нашей Зорьки нет. Была – и вдруг нет… «Ну, своими же глазами видел, своими же руками вмятину от верёвки вокруг её рогов трогал!» – говорит папа. Но доярки плечами пожимают, и зоотехник тоже руками разводит: «Не знаем…».
Папа садится в трактор и в полном недоумении едет на базу… И всю ночь провёл он в этом недоумении: никак ему не верится, что деревенские люди, крестьяне, могут на такое пойти, чтобы при хозяине, почти на глазах, уводить и прятать корову? С таким наглым открытым вызовом их же бытийному, крестьянскому укладу жизни…
На следующий день папа снова поехал в деревню, вдвоем ещё с одним дядей, да опоздал… Тот его знакомый человек, который нашу корову видел, так и сказал папе.
– Опоздал ты: всю ночь скотники гудели: пропивали, продавали и проедали твою корову.
И ещё, пока папа кружился вокруг коровника и недоумевал на крестьян села Факел Революции, что они так открыто пошли на такое нехорошее дело… тут же в селе, у реки Каракан убили и нашего быка Буяшу. И убил, как позже выяснил папа, тот самый человек, у которого папа купил свою первую корову, беспокойную нашу Зорьку. Увы! – на этот раз Зорьке не помогло никакое чудо. Хотя тот человек, который продавал нам Зорьку, как бы и породнился с нами: как говорил мне папа, прежде в русской деревне, если кто-то у кого-то покупал корову, то они как бы роднились и не должны были делать друг другу плохого. Папа честно тому хозяину за корову заплатил. А он нечестно убил нашего Буяшу, вдобавок разорвав добрую русскую традицию.
– Плохо дело, сынок, – сказал мне после случившегося папа, – плохо и в этом селе, и в этой стране. Но не горюй… В древней языческой Руси было такое поверье: если нож злодея или какая другая причина привела к смерти твоих животных – значит, они отвели её от тебя. Конечно, всё это сегодня считается суеверием, но кто его знает, сын мой… кто знает… – сказал задумчиво папа. – Ну, а этой дуре я сколько раз говорил, чтобы не ходила на этот Факел Революции. От одного названия недобрым веет. Но есть лучше, сын, всё же свой, даже черствый, хлеб, чем чужое мясо, – этими словами и закрыл тогда папа наш разговор.
Заморская туша
Кстати, о мясе. Был у нас тогда на базе ещё почти новый снегоход «Буран», и были два пса – Вовчик и Шмоня, и их надо было чем-то кормить. И поехал папа на «Буране» через Обское море в село Красный Яр, где был свинокомплекс, и свиньи там часто мёрли. И тех, которые умирали не от заразы, а от простуды, перерабатывали в кормовом цехе и отдавали на съедение живым свиньям. И мужики на свинокомплексе дали папе такую свинью, скоропостижно умершую от простуды. Целую замороженную тушу. Забросил папа с мужиками тушу в сани и привёз на «Буране» в лес, на базу. А на базе сбросил недалеко от дома, под сосны, чтобы Шмоня и Вовчик эту мороженную тушу грызли.
– Надолго теперь им хватит, – сказал довольный папа, решивший таким образом проблему собачьего питания, их мясного рациона.
Но что дальше началось! Собрались у нас на базе вокруг этой туши собаки и с ближних и с дальних баз, словно со всего света, и не только собаки, но и все кошки. И не только собаки и кошки, но и птицы – полозки, и синицы, и даже чёрные вороны слетелись… И такой на нашей базе, под нашим окном тарабам начался, такой писк, визг и драки, словно у самой последней пивнушки… или как в нашей государственной думе; так и у нас около дома все между собой отношения выясняют – кошки с собаками, птицы с кошками, собаки между собой… Рычанье, грызня, свора, свара… А над всей этой сворой и сварой, над такой большой тушей, кучей мяса сидит наверху, на сосне, дятел и долбит своего жалкого червячка, личинку короеда, или ещё какую мизерную козявку. Ну, не дурак?! спустись, только раз долбани своим длинным клювом – и полный клюв мяса. Нет, долбит себе дерево, не обращая никакого внимания ни на тушу, ни на свару