Юрий.
P. S. Как прошло анкетирование у нашего выпускника? Пусть танцует – книгу по кунг-фу, которую он просил, я купил. Стиль винг чун, к его вящей радости, в ней тоже представлен.
16 мая 1991 г.
Сессия у нас заканчивается. В этой связи расскажу об одном любопытном, на мой взгляд, моменте.
Давно уже на кафедре марксизма-ленинизма предложили итоговые рефераты написать по научному социализму. Я выбрал сугубо философскую тему – так сказать, о войне и мире в эсхатологическом ключе. Ориентируясь на форму платоновских диалогов, написал его в виде переписки двух приятелей, один из которых курсант, а другой – гражданский студент. За основу взял «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории…» Владимира Соловьева. По-моему, оригинально получилось.
Преподаватели, думаю, не ожидали. А может, и наоборот – после всех моих принципиальных споров с ними о значении ключевых фигур в истории нашей страны ХХ века. Помнится, особенно горячим он получился в связи с фигурами Маркса и Ленина. Наш подполковник явно не предполагал, что для него будут предложены аргументы с опорой на труды С.Н. Булгакова («Карл Маркс как религиозный тип (его отношение к религии человекобожия Л. Фейербаха)») или Н.А. Бердяева («Истоки и смысл русского коммунизма»). Скучно мне было в очередной раз слушать однобокое освещение исторических вопросов, вот и решил размяться, а заодно и наших поразвлечь. Спорили страстно, так что многих задело, и препод наш если и не признал собственного поражения, то определенно победителем признан не был. В результате, надо отдать должное, оценка за реферат стала экзаменационной.
Завтра последний экзамен, и завтра же в ночь уезжаем в Боровичи. Возвращаемся 26 мая и незамедлительно приступаем к подготовке к первому госэкзамену по специальности (картографии). Взвод заранее разбили на две половины, я попал во вторую группу, буду заходить девятым. Затем сдаем педагогику и психологию, которая заменила научный коммунизм, затем топогеодезическое обеспечение войск, ну и в конце, 15 июня, общевоинские уставы. 18-го состоится заседание ГЭК, а 21-го – выпуск: вручение дипломов, получение необходимых документов, всех комплектов офицерской формы. Это время будет не менее ответственным, чем время самих экзаменов.
Конечно, сразу после вручения диплома рапорт об увольнении подавать глупо, все равно придется ехать в часть и уже там затевать нелегкий процесс увольнения. Хотя, чего греха таить, желание огромно. Жаль год терять на эту бессмыслицу. Как было бы здорово в Московский университет поступить в текущем году! Впрочем, и на будущий не загадываю, но очень надеюсь.
Уму непостижимо – что это за решение жизненной задачи, когда, став офицером СА, этим, собственно, ты и заканчиваешь. Здесь, по существу, всё наперед известно, даже подробности офицерского быта легко себе представить. Но меня такая перспектива крайне удручает. Мне бы очень хотелось получить второе образование и преподавать в высших учебных заведениях, скажем, ту же философию. Лучшей доли вообразить для себя пока не могу. Но что там будет, как всё сложится – кому сие ведомо… Темна вода во облацех воздушных.
Несколько человек, как я писал, вообще не хотят госы сдавать. Один такой из седьмой роты на геодезиста учился. Отец его преподает в Институте иностранных языков им. Мориса Тореза, отличный переводчик. Ясно, что сыну никакая армия не нужна, а теперь и диплом не нужен. Как я его понимаю!
Юрий.
2 июня 1991 г.
За последнее время от вас что-то никаких вестей нет, прямо ничегошеньки. Даже не знаю, как там Ванька школу закончил.
А нас вчера госкомиссии представляли, после чего мы сдавали первый экзамен – картографию. Получил «отлично», что само по себе приятно.
Форму нам планируют выдать сразу после сдачи последнего экзамена, а 18–19-го – переодеть в офицерскую парадку.
Когда папа собирается приехать? Желательно бы не позднее 19-го, с таким расчетом, что в Ленинграде придется задержаться на несколько дней. И получится ли у Вани ко мне вырваться (ведь экзамены мы с ним параллельно сдаем, предполагаю, что день в день)? Если получится, такие экскурсии для него организую, что закачаешься! Мы тут недавно с Вещим Олегом в Пушкин ездили: гуляли по парку, Императорский Царскосельский лицей посещали, фотографировались…
Прежде я как-то не особенно выделял Вещего, а теперь вот думаю, что хороших людей тоже, бывает, не сразу по достоинству оценишь. Между тем именно ему я обязан почти всей своей фотохроникой курсантской жизни. Не знаю почему, но он всегда с каким-то неподдельным интересом ко мне относился. В общем, я ему очень благодарен. Из таких, как Олег, честных, спокойных, покладистых ребят, наверное, и выходят самые ценные кадры для Топографической службы. Кстати, его отец тоже военный топограф, в Сибири служит. Вот и сын по распределению в Партизанск едет и ни о каком увольнении из ВС не помышляет. Что само по себе замечательно, ибо каждому свое.
До скорого!
Юрий.
Эпилог
20 июня 1991 года в одном из залов Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи, расположенного на территории Кронверка Петропавловской крепости, Юрий Курганов получил диплом об окончании военно-топографического училища по специальности «командная тактическая картография» с присвоением квалификации «инженер-картограф». Это были темно-синие корочки с вложенной в них выпиской из зачетной ведомости, в которой, как ни странно, не все ключевые оценки оказались отличными…
Примерно за неделю до этого дня, сразу после завтрака, когда 84-й взвод чеканил шаг по плацу, направляясь сдавать третий государственный экзамен, Курганова срочно вызвали к командиру батальона. Папа Гиппопотам встретил курсанта чернее тучи и сходу заговорил о дошедших до него угрожающих слухах о том, что, дескать, Курганов не хочет служить в армии и намерен сегодня же завалить очередной экзамен.
Что Юрий мог на это ответить? Только то, что заваливать экзамен он вроде бы не собирается, а остальное – его личное дело.
После ряда тяжеловесных и раздраженных тирад (видимо, поняв, что они мало что изменят) толстолицый полковник свирепо рявкнул:
– Ладно, можете идти!
И Юрий стремительно вышел.
В тот момент особенно неприятным для него было чувство окончательной уверенности в том, что среди ближайших однокурсников есть человек, который все эти годы был страстным и неуемным «барабанщиком». Обо всех внутренних делах, обо всех подслушанных разговорах Хмель и остальная заинтересованная офицерская братия узнавала с точностью регулярных «радиопередач». И вот теперь Курганов окончательно убедился в правоте своих подозрений. Поэтому настроение курсанта стало еще более скверным.
Придя на экзамен по ТГО, он вытянул билет, который был ему хорошо знаком. Ответ Курганова был уверенным. Но принимающий слушал его крайне неохотно, глядя куда-то в сторону и не задав при этом ни одного вопроса.
Объявленная итоговая оценка очень больно ударила по самолюбию Юрия. Ему поставили «хорошо» за отличный ответ, в то время как «отлично» в ряде случаев получили даже те, кто этого едва ли заслуживал. Безапелляционная предвзятость пробудила в его душе доселе незнакомое чувство открытого презрения и даже ненависти.
К последнему экзамену он уже не готовился.
Правда, Курганову повезло – достался не самый каверзный билет. И финальный ответ на тему «Распорядок дня» прозвучал из его уст как откровенная насмешка над «системой», так и не ставшей для него родной. Морально он был готов и к неудовлетворительной оценке, но экзаменаторы почему-то поставили ему «хорошо».
После шумного празднования выпускного в одном из уютных ресторанчиков Ленинграда 84-й взвод разъехался – сначала в отпуска, по домам, а потом во все концы необъятной родины.
Месяц спустя лейтенант Курганов сидел в одном из рабочих кабинетов в своей части – топогеодезическом отряде, расквартированном в центре города Иванова, и писал последнее «служивое» письмо домой.
19 августа 1991 г.
«Правящая верхушка Союза взбунтовалась. Или, напротив, успокоилась – мы ничего толком об этом не знаем. Но явные перемены и там, и здесь – налицо. После создания Временного чрезвычайного комитета нам объявили надлежащую степень боевой готовности и перевели на казарменное положение.
Пишу вам это письмо с единственной целью – чтобы вы были достаточно осведомлены относительно меня в это тревожное время. Не знаю, когда теперь представится возможность приехать домой на выходной, но, надеюсь, что вся эта чехарда продлится недолго. А пока и скучно, и грустно, и бессмысленно пусто, так что отчаяться можно в любую минуту. Но мы еще держимся. Я, например, читаю сейчас Томаса Гоббса, его «Левиафан»: «Когда в войне (внешней или внутренней) враги одержали решительную победу, так что подданные не находят больше никакой защиты в своей лояльности (ибо военные силы государства покинули поле сражения), тогда государство распадается, и каждый человек волен защищать себя теми средствами, какие ему подскажет собственное разумение»…
Вчера, аккурат в очередную годовщину крестин, поданный мной на прошлой неделе рапорт попал к командиру части. В тот же день я был вызван к нему на прием.
Здоровенный полковник еще раз прочел рапорт, задал несколько интересных вопросов, вроде «А почему раньше не ушел?» или «А ты думаешь, отсюда уйти легче?», и довольно спокойно заговорил о том, что четких указаний по поводу увольнения из армии пока нет, но в его обязанность входит в семидневный срок дать рапорту ход, то есть направить в Москву, в Военно-топографическое управление, куда мы ездили представляться. Потом из управления должен приехать полковник Жаворонков и провести со мной (точнее, с нами, так как рапорт написал еще один парень из нашего выпуска) самую задушевную беседу. И только после этого, в случае, если наше прошение удовлетворят, дела передадут в кадры. Вся процедура, по моим подсчетам, займет не меньше полугода. Буду стоять на своем. Пути назад отрезаны, мосты сожжены. Ждать увольнения с выходным пособием неопределенное время я не хочу. Пусть влепят служебное несоответствие, душу отведут – мне все равно!