Может, эта метода когда-нибудь пригодится тебе.
Так мой отец закончил свой рассказ о Дешёвках и своё отцовское наставление. А я заканчиваю свою «Песню о корове» и перехожу к следующему чуду.
Кот Тишка
(или как мой папа усомнился в эволюционной теории Дарвина)
К нам из соседней базы института катализа принесли осенью рыжего котёнка и попросили взять на зиму, потому что на ту пору у института не было на базе своего зимнего сторожевого домика и кое-какие ценности на зиму они доверяли папе. Папа принял котёнка и поставил, как он говорил, на довольствие. Наевшись, рыжий котёнок лег на спину и начал гнуть разные кренделя своими лапками:
– Ну, ты прямо, этот… Титомир Богданов: «Делай как я!» – сказал весело папа.
Конечно, мой папа всё перепутал: того эстрадного кумира, что, выходя на эстраду, выворачивал руки и ноги и говорил: «Делай как я…», которому ещё принадлежат слова: «Пипл схавает…» – звали не Титомир Богданов, а Богдан Титомир. Но, как папу не поправляли мои старшие братья, говоря, что Богдан Титомир, а не Титомир Богданов, всё было бесполезно. «Как на язык просится, так и произносится», – смеялся отец. И наш рыжий котёнок сначала был Титомиром Богдановым, а потом я стал звать его просто Тишка. Так и утвердилось его имя. Рождение своё Тишка получил в селе с татарским названием Маюрово, воспитание и образование – в институте катализа, «ну, а столовается у нас», – так шутил папа, представляя Тишку отдыхающим.
За зиму наш котёнок Тишка вырос и стал большим котом. Большим и ленивым как, впрочем, почти все коты, о которых есть народные поговорки, обращённые к ленивым мужчинам: «Лежишь как кот…», «Хватит лежать да себя лизать…». Все, кто держал дома котов, знает эту их особенность – полёживать да себя облизывать. Так и наш Тишка: накушается, развалится где-нибудь на солнышке и занимается весь день этой своей туалетной процедурой…
Мало того что Тишка постоловается у нас, так пойдёт ещё на базу института по старой дружбе, накушается там и лежит себе на песочке, как на пляже, между нашей базой и базой института. Летом это стало его излюбленным местом: наестся на двух базах и «на пляжу полежу да полежу!..» Лежит себе, под солнцем лениво ворочается, нежится… С одной стороны – тень от кустов около Тишкиного изголовья (покачиваются над ним кусты, как опахало…), с другой – море с легким бризом живот и ноги ему ласкают…
А вот нашу человеческую жизнь на базе летом с Тишкиной не сравнишь: и корову доить, и траву косить, и сено убирать, и отдыхающих принимать. И всё это на солнце, на пекле, на жаре: «Ох, лето красное! любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи…» Одна радость и спасение – вода рядом: вымотаешься, спечёшься на покосе, на жаре, на пекле, как обугленная картошка, а булькнешься в воду – и омолодишься, словно как в той сказке…
Но нельзя целый день в воде омолаживаться: что тогда зимой есть будешь? И мой папа летом весь в делах. И дела у него в тот знойный летний день не шли почему-то особенно: то одно, то другое… а тут ещё сенокосилка сломалась… Идет мой папа зачем-то на соседнюю базу института, руки у него в мазуте, лицо в поту, мысли все о покосе… я около него рядом, как «адъютант его превосходительства», семеню босиком. Видим, наш Тишка лежит на берегу, но нам не до него… Мы торопимся…
Порешал папа что-то на соседней базе с мужиками, и мы возвращаемся той же тропинкой около моря обратно, но на этот раз взяли ближе к воде и проходим около самого Тишки. Поравнялись… Лежит Тишка, на папу смотрит, и на роже этого плута будто написано: «Ну, что, Иван-дурак, маешься… давай, давай!.. Работа дураков любит… А лучше: «Делай как я… Пипл схавает…» – и гнет перед нами свои лапы кренделями, выгибается сытым телом, и так это лениво, с вызовом, будто над нами смеётся: «Дурак ты, хозяин… и вообще вы все дураки, и институтские тоже, а я один самый умный… Мяу!..»
Тут папа почесал своей мазутной рукой у себя за макушкой, схватил Тишку за шкирку, раскрутил его и зашвырнул далеко в море…
Выплыл Тишка на берег. Выскочил из воды, как ошпаренный, с выпученными глазами, и взгляд его выражал только одно: «Ты чё… хозяин!.. совсем, что ли?.. с тобой и пошутить нельзя…» – и Тишка побежал в сторону.
Но что ни говори, ребята, а кота умнее нашего Тишки я не встречал. Тишка не просто в отсутствие людей лазил по столу и мог что-то там стащить, съесть и, в случае опасности, тут же со стола спрыгнуть и вовремя улизнуть… он, единственный из всех котов и кошек, живших у нас на базе, закрытую банку со сметаной, стоявшую на столе, сваливал сначала на бок, затем скатывал со стола на пол. И уже на полу, вокруг разбитой литровой или двухлитровой банки и разлитой кругом сметаны или молока начиналось общее кошачье пиршество: к Тишке присоединялись остальные две живущие у нас кошки и лизали сметану вдоволь… Но ни одна из кошек до такого действия самостоятельно не догадывалась, хотя Тишка не один раз показывал им, как это делается…
Да!.. уж что-что, а поесть наш Тишка любил. Вбегая с улицы в дом, он сразу же пробегал носом по всем открытым и закрытым кастрюлям, банкам и ведрам, принюхиваясь – откуда чем пахнет… И ещё у Тишки была одна такая способность, ловкость – незаметно прошмыгнуть между ног. Заходит, например, папа в какую-нибудь дверь, не успевает ещё до конца открыть, а Тишка уже там, впереди… Да, все кошки это любят и делают, но Тишка проделывал это так незаметно, будто проскользнул вперёд вас в шапке-невидимке.
Эта Тишкина способность – проскользнуть незаметно между ног, случалось, оборачивалась и против него. Однажды он незаметно проскользнул между папиных ног, когда папа входил в совершенно пустой, нежилой домик, в котором ещё не было отдыхающих. Папа вошёл, посмотрел, что ему надо было, и ушёл, закрыв дом на замок. А Тишка, который незаметно проскользнул и спрятался от папы под кроватями, провел в пустом закрытом доме, голодный, целых пять дней, пока папа не вспомнил о нём и не начал всюду искать. Наказал Тишка себя своей же ловкостью. Так что нельзя сильно хитрить. Можно самому же попасться в свою хитрость.
Зато в другой раз Тишка за счёт этой своей способности – незаметно прошмыгнуть промеж ног – наелся ох!.. уж и наелся…
Был тогда месяц март. А в марте всегда приезжали к нам на базу на большой машине заводские рыбаки и охотники – заготавливать лёд, который накалывали по берегу моря, грузили в машину и забивали льдом подвал-ледник, где и держали мы летом скоропортящиеся продукты. Льда в подвале-леднике хватало нам до самой осени.
И вот приехали к нам в очередной март рыбаки-охотники лёд заготавливать, расположились на большой светлой веранде, где стояла железная печка-буржуйка, тут же большой биллиардный стол. Вечером на буржуйке будет поджариваться колбаса с яйцами, шипеть сало с картошкой, кипеть в большой кастрюле общая шурпа… Вкуснота!.. от одного запаха голова кружится, слюнки текут… Мой папа, конечно, как заведующий базой, на этой веранде званый гость, и по своей должности, да и по дружбе… А с папой и я, а мама у нас в городе, в колледже учительствует.
Я, живя на базе с папой, всегда ждал весны и приезда машины. Дежурил в этот день на улице, первым слышал шум мотора, видел идущую к базе большую машину и бежал к папе:
– Папа!.. Ужики приехали!.. – задыхаясь от бега, волнения и радости, кричал я. Я тогда почему-то говорил не мужики, а «ужики». Папа улыбался, брал меня рукой за плечо, и мы шли встречать и здороваться с «ужиками». Мужики, выпрыгивая из машины, здоровались с папой за руку и со мной тоже: «Ну, как, ужик, перезимовал?», – спрашивали они. И всем нам было весело и радостно встретиться после долгой зимы.
А вечером жарко отдавала на веранде своё тепло раскалённая докрасна буржуйка, а передо мной за общим большим столом ставилась целая чашка вкусной наваристой шурпы… Да, хорошее было время.
Но в тот момент шурпа ещё не кипела, и за бильярдным столом никто ещё не загонял в лузы шары, а мужики-«ужики» только-только выгрузились из машины, свалили на бильярдный стол свои сумки, одежду и, перед тем как пойти кайлать лёд, наскоро перекусывали, запивая свои домашние бутерброды чаем из термосов…
Мой папа, видя кругом обилие выложенной на столы пищи – колбас, сыра, хлеба, масла – предупреждал мужиков, чтобы те следили за Тишкой и не позволили тому незаметно проскользнуть между их ног на веранду, что проказник очень хорошо умел делать.
Приехавшие «ужики» хотя и угостили тут же кружившегося Тишку куском бутерброда с колбасой, но выпроводили его из веранды и, уходя на лёд, плотно закрыли дверь.
Когда мужики на берегу, довольно далеко от дома, от веранды накалывали и возили лёд, через море пешими подошли ещё трое рыбаков и направились к веранде, чтобы оставить там рюкзаки и затем тоже выйти на лёд, на подмогу первым, приехавшим на машине… Они вошли на веранду, сложили рюкзаки и пошли на лёд, так же закрыв за собой дверь. Но… увы! – эти не предупреждённые папой не заметили, как между их ног проскользнул Тишка и укрылся за сваленными на полу рюкзаками…
А когда мужики, покончив с заготовкой льда, ввалились гурьбой в дверь веранды, в радостном предвкушении отдыха и общего весёлого застолья, то картина, которую они увидели, долго ещё потом стояла перед их глазами и присутствовала в разговорах… Увы! – пища, которую они в изобилии оставили на столах валялась вся на полу, и на что она была похожа!.. Следы Тишкиных зубов были на всём – на колбасе, на масле, на сырах. Большая, обжёванная им курица, которая должна была стать центром общей шурпы, валялась замызганная прямо посередине пола. Сам же проказник, хорошо понимая, что сейчас с ним будет, изо всех сил устремился к двери, в которую ещё входили мужики, идущие за первыми… Тишка рвался к двери… Но он столько всего съел, и живот его был так раздут, что ноги его заплетались и задняя часть его тела с трудом волочилась за передней, норовя свалиться на бок, точно так же, когда маленькие садят на багажник велосипеда больших и, от перегруза у себя за спиной, еле едут, делая велосипедом зигзаги… Так и объевшийся Тишка – зигзагами и восьмёрками тянул своё тело к двери, еле волоча живот и петляющий, как у пьяного, зад…