Весной мы перешли в другое жилище – на окраине совхоза. Это была хата, разделённая коридорчиком на две квартиры, по две комнаты в каждой. Во второй квартире жила местная продавщица.
Стал я завхозом-комендантом на центральной усадьбе совхоза. Работа была вроде и не тяжёлая, но ответственная; кроме того, нужно было много ходить. Ещё требовалось заниматься заготовкой дров для совхозных квартир (а их было много), решать все хозяйственные вопросы. В итоге от этой должности я отказался и устроился слесарем по наладке инструментов в МТМ.
Я делал плоскогубцы. Здесь работать было полегче, да и заработок оказался неплохой. Мы с Наташей уже немного пообустроились. Денег нам хватало, а кроме зарплаты получал ещё и пенсию по инвалидности.
Весной 1945 года к нам в совхоз для прополки сорняков дали сто человек военнопленных немцев. Переводчика в совхозе не было, а я понимал и немного говорил по-немецки. Тогда главный агроном совхоза уговорил меня пойти к нему кучером, чтобы помог ему разговаривать с немцами. Мне гарантировали такую же зарплату, как у слесаря.
В мае совхоз должен был послать одного человека на курсы вулканизаторщиков в армавирские лагеря, где содержались пленные немцы. Там была очень хорошая мастерская, в которой изготавливали вентиляторные ремни для тракторов и машин. Я пошёл к директору совхоза и попросил его направить на эти курсы меня. Директор с радостью согласился, потому что совхозу был нужен такой специалист, а желающих ехать учиться не было.
Учёба на курсах начиналась третьего мая, и я поехал. Там встретил Андрея Кирилловича Берестова. В лагерях он работал слесарем. Попал туда, когда возвратился из плена – его почему-то после освобождения отправили не на фронт, а в лагерь – теперь уже свой.
Теперь думаю, что мне тогда в партизанском отряде очень повезло с Яковом Захаровичем. Отправь он меня через линию фронта – и я бы подобной участи не избежал. Андрей уже был расконвоирован и жил в землянке. Он и взял меня к себе на квартиру. На курсах я проучился до девятого мая, а рано утром девятого вышел из землянки и услышал автоматную стрельбу и крики «Ура!».
Я пошёл в сторону мастерской. Там было много народу: и те, кто учился, и те, кто охранял пленных немцев. Меня поздравили с Победой. Так я узнал, что закончилась война.
В этот же день возвратился домой в совхоз. Мы продолжали работать в совхозе. Я по-прежнему работал комендантом и по совместительству ездовым у агронома. Себе в хозяйство мы с Наташей приобрели бычка, выменяв его на двух тёлочек, которые были у нас, и купили бричку. Я подрабатывал, перевозя людям скошенное с полей сено домой. За работу мне сеном и платили: за семь перевезённых стожков восьмой был моим. Мы оставляли сена столько, сколько надо для бычка, а остальное продавали. Так что у нас и корм для бычка был, и деньги.
В начале июня демобилизовался отец. Возвращаясь домой, он заехал к нам. Привёз нам с Наташей подарки, стал уговаривать вернуться домой, в Пантелеймоновку. Наташа туда возвращаться не хотела, но меня отец уговорил, и в итоге она тоже согласилась. В конце июня мы вернулись в Пантелеймоновку, где я пошёл работать в наш колхоз «Октябрьский труд» бригадиром, а Наташа – в полеводческое звено на прополку сельхозкультур. Жить стали опять с моими родителями, но начали строить свою хату. Мой отец взялся нам помогать. А четвёртого декабря у нас с Наташей родился первенец, которого мы назвали Владимиром.
А Николай, мачехин сын, дошёл до Берлина. В конце мая пришло извещение: «Пропал без вести», а после этого – его последнее письмо. Все терялись в догадках, куда же он пропал? Возможно, убили где-то в развалинах Берлина, а возможно, оказался плену. Тогда ходили разговоры, что некоторые наши военные, поддавшись на агитацию американцев, переходили в американскую зону с тем, чтобы уехать в Америку. Там, дескать, жизнь получше, чем у нас.
Отношения с мачехой и отцом у меня так и не сложились. Деньги, которые мы с Наташей скопили, ушли на погашение долгов по налогам, которые скопились у мачехи. Она без зазрения совести потратила их, несмотря на то, что у нас на руках уже был маленький ребёнок и мы начали строить свою хату. Со строительством нам помог тесть Ивана Трегубова, который в Карачаевке работал лесником. Иван был Наташиным двоюродным братом, его мать, тётка Василина, приходилась Наташе тётей, а потом мы взяли Ивана ещё и крёстным отцом Володе.
Кумов тесть помог приобрести нам лес для хаты, и мы старались побыстрее её достроить. Помогали нам и Наташины родители. Первая хата наша была турлучная (Прим. ред – «турлучная», т.е. «саманная» (каркасно-лепное строение, построенное из смеси глины, соломы и навоза) – понятие, использовавшееся на Кубани), но это уже было наше собственное жильё. Хотелось побыстрее перейти в свой дом, поэтому по любой погоде старались что-то сделать на своём подворье.
Однажды я промок до нитки под проливным дождём и заболел. Сильно болела спина в области поясницы. Дедушка сказал, что это у меня почки воспалились. Сказалось ещё и то, что когда я был ранен и полз к линии фронта по канаве с ледяной водой, сильно застудил их. И дедушка принялся за моё лечение. Он поил меня травяными отварами и читал надо мной молитвы. В Бога я не верил и смеялся, когда дедушка начинал шептать молитву. Тогда дедушка сердился и говорил: «Нэ смийся, каттив жулык, бо нэ поможэ!». Не знаю точно что, но что-то помогло, и я постепенно выздоровел.
Бычка своего мы держали вместе с родительской коровой в одном сарае. В первое время мачеха старалась утром пораньше встать и управиться, чтобы мы не ходили в сарай, а потом мы заметили, что наш бычок начал быстро худеть. Оказалось, что свою корову она кормит хорошим сеном, а нашему бычку даёт объедья после коровы, и я стал утром вставать пораньше, чтобы кормить его хорошим сеном, ведь у нас другого тягла кроме него не было, а нужно было и сено возить, и дрова заготавливать.
Весной 1947-го мы переехали жить в свою хату. При переезде случился неприятный казус. Отец в то время работал в кузнице с дядькой Виктором Добровольским. Перед самым обедом до прихода отца с работы мы с Наташей начали грузить свои вещи на бричку. Сначала погрузили дерезовые столбики, которые приготовили для изгороди, и тут пришёл на обед отец. Он сначала зашёл в сарай, а потом с руганью начал сбрасывать с брички колья. Мы сразу ничего не поняли, а потом из его криков выяснилось, что он ищет доску, которую мачеха намеренно спрятала в сарае, прикрыв её объедьями сена. Я так и не понял: для чего она это сделала. Отец в ярости бросил в меня кол, который только одним чудом пролетел рядом. Мне на помощь поспешил дядько Виктор. Он прибежал и начал стыдить отца, а тот, когда я понял причину его ярости и нашёл в сарае спрятанную доску, посидел немного, опустив голову, а потом, без обеда, ушёл с дядькой в кузницу. Мы с Наташей быстренько погрузили на бричку свои вещи и уехали в свою хату, а колья так и остались лежать возле отцовского двора.
Рядом с нашей хатой был большой сад, в котором росли вишни и абрикосы. Наташа сушила их впрок. Не у всех росли абрикосы, а год был неурожайным и голодным. Наташа делилась с соседями сухофруктами, а они за это приносили кто мисочку кукурузы, кто ещё какие-то продукты. Сами мы как-то и перебились бы, но у нас был маленький сынок, которому было пока не понять, что кушать нечего. Мы купили ишака, которого привязывали в саду. Володя, если кто-то его обижал, приходил к ишаку, лежащему под деревом, ложился на него и, плача, жаловался своему ушастому другу. Тот только ушами шевелил.
Я по-прежнему работал бригадиром в полеводстве, а Наташа, пока Володя был маленький, устроилась няней на детскую площадку. А 28 февраля 1948 года у нас родилась дочь, которую назвали Диной.
Начались весенне-полевые работы, а потом и летние, и мне нужно было много ходить. От нагрузки на культе стали открываться раны, и мне пришлось бригадирство бросить. Я пошёл работать на молокоприёмный пункт Ливоновского молзавода. Нужно было принимать молоко от колхоза и населения. Работы было много, и нам добавили штатную единицу. Я взял себе помощником Наташу. Володя ходил на площадку, а Дина сидела дома, под присмотром бабушки Паши, Наташиной мамы. У нас в хате была русская печь, на которой Дина и обитала. Наташа вбила гвоздь возле самого потолка и, завязав на Дине поясок под самыми ручками привязывала его к гвоздю. Получался своеобразный поводок, по которому она ходила по печке. Так она у нас на печке и жила, пока не научилась ходить, а потом её, вместе с братом, отправили на площадку.
Осенью 1949-го Алексей, младший дедушкин сын, вместе со своим семейством решил уехать в горы, в верхнюю Пантелеймоновку. Дедушка уже болел и ехать туда отказался. Тогда Алексей посадил своего отца на бричку, уложил его вещички и привёз в Пантелеймоновку к старшему сыну – моему отцу, а сам вместе с матерью и своим семейством уехал в горы. Дедушка их больше не видел.
Вот так мы и жили, радовались жизни, растили детей и работали. 21 августа 1950-го у нас родился сын. Назвали мы его Александром, а ласково – Шуриком. И в этом же году, в сентябре, сбылась моя мечта – меня послали учиться в Краснодарскую сельскохозяйственную школу на курсы председателей колхоза. Я отучился в ней два года, потом школу переименовали в техникум, и я, доучившись ещё год, в 1953-м получил диплом агронома.
Вместе со мной учился Наташин брат Прокофий. В это время наш колхоз «Октябрьский труд» слился с Ливоновским колхозом и стал называться «Производительской сельскохозяйственной артелью-колхозом им. 3-го Интернационала». В него же влились и три остальные колхоза нашего МТС. Контора находилась в селе Новоурупском (бывшей Ливоновке), в здании с часами, которое стояло в центре села. Здесь располагались кабинеты председателя, бухгалтерии и зал заседаний. В домике напротив находился сельский совет. Впоследствии, уже в начале 60-х, контору перенесли в село Трёхсельское, где построили под неё большое и светлое здание.