Теперь обзор у Семёнова заметно расширился. Он увидел, что прямо перед его кроватью установлен металлический столик, а на нём, опутанная разноцветными трубками, находится человеческая голова. По обеим сторонам от головы часовыми застыли медбратья. Но его сейчас больше заботило то, что таракан проник в гортань и, кажется, намеревался продолжить путешествие. Семёнова окатила волна брезгливого ужаса.
Голова открыла глаза и уставилась на лежащего. «Да это же Великий Санитар», – догадался Семёнов. Ошибиться было невозможно – эти впалые щеки, этот цепенящий взгляд из-под чёрных бровей он видел на экране тысячи раз. Так вот почему по телевизору всегда показывали только его лицо.
Один из медбратьев подкрутил какой-то вентиль, и изо рта Великого Санитара раздалось шипение. Голова пожевала губами и укоризненно произнесла:
– Эх, Семёнов, Семёнов. Разве можно так наплевательски относиться к собственному здоровью? Ведь тебя пришлось едва ли не по кусочкам собирать. А как иначе? Я ж вас всех, как родных, люблю. И мне дорог каждый из вас, каждый гражданин. Пускай даже он временно сбился с пути истинного… Но отчего, скажи на милость, вас всех так и тянет ко всякой мерзости? Не пойму. Свиньи вы, а не граждане! Ох, недаром свинья по своей физиологии столь близка человеку – сама природа указывает людям на их место в эволюции.
Вдруг голова засипела и принялась отчаянно вращать глазами. А Семёнов ощутил болезненное покалывание где-то в пищеводе. Кажется, вынужденный подселенец решил попробовать его на вкус. Осваивает территорию? Семёнов с тошнотворной ясностью представил, как внутри него, точно в живом инкубаторе, вылупляются сотни шустрых маленьких таракашек. Беззвучный вопль плескался у него в мозгу, но не мог пробиться за пределы черепной коробки. Тем временем один из медбратьев поправил ведущие к голове провода и трубки, пощелкал тумблерами, и Великий Санитар продолжил:
– Вот, посмотри на меня. Сколько, думаешь, мне лет? Сто сорок. А все как огурчик. Потому что никогда ничем не злоупотреблял. Не пил, не курил, по утрам бегал трусцой, а кушал только постные продукты отечественного производства… Ну, что же ты всё молчишь, Семёнов? Нечем крыть? Ах, ну да, говорить-то теперь ты не можешь. И двигаться, увы, тоже. Ничего не попишешь – спинной мозг повреждён… Ну, не переживай! Поверь: всё к лучшему в этом лучшем из миров. Зато так соблазнов меньше. Сейчас вот подключим тебя к внутривенному питанию, витаминчики проколем, клистирчик сделаем. И будешь ты у нас жить долго и счастливо… Долго, очень-очень-очень долго!
Послышались какие-то отрывистые, напоминающие лай звуки – Великий Санитар смеялся.
Евгений МАРКОВСКИЙ и Иван МАРКОВСКИЙ. Отцовское наставление
Цикл рассказов (продолжение)
Глупость
Однажды в школе на уроке природоведения я сказал в классе учительнице, что у папы на базе дятел живёт в скворечнике.
– Глупости городишь, ерунда какая-то: дятлы никогда не живут в скворечниках. В скворечниках живут скворцы!.. – безапелляционно заявила учительница. И я опустил голову… угодив при всем классе в глупость и ерунду…
Хотя у папы на базе по сей день лежит старый скворечник с раздолбленным дятлом летком, который дятел усовершенствовал под себя. И если уж я сгородил на том уроке ерунду, то продолжу это занятие.
Дятел-разбойник
У моего отца в комнате, где у него лежанка, два окна – одно окно как бы у него в ногах, а другое – сбоку; и перед каждым окном на улице по скворечнику. Это у него вместо телевизора: когда он утром просыпается, всегда в окна на скворечники смотрит, что там возле них происходит. А весной там случается настоящая веселуха, когда малые пичужки: воробьи, трясогузки и ещё одни птички-невелички с общим названием «желтокрылки Караканского бора», начинают между собой скворечники завоевывать, делить, крылышками друг у друга перед носами машут, силу свою кажут. Но всегда всё это бескровно, весело, смешно. Самые нахальные, конечно же, наши местные сибирские воробьи. Они на зиму из леса в город уходят, где пищи побольше и потеплее, а весной к нам на базу в лес возвращаются, гнёзда устраивают и птенцов выводят. И за пустые скворечники у них война… Или вспомнить белку, которая на зиму хотела в скворечнике устроиться; с этим стянула у папы довольно большой клок пакли и пыталась её в скворечник для утепления жизни просунуть, но пакля в леток не полезла, застряла. Белка с ней два дня билась, трамбовала лапками, толкала носом, потом, видимо, чертыхнулась и куда-то ушла. А папа длинным шестом еле-еле этот клок пакли, заткнувший отверстие, выдрал… И в скворечнике опять в зиму поселился дятел. И что любопытно, дятлы селятся в наших скворечниках только на зиму. А весной улетают. И где они птенцов выводят – ни я не видел, ни папа мне на это сказать ничего не мог.
Но тогда было уже лето, и дятел, прожив в скворечнике зиму, давно уже из скворечника улетел, и этот боковой от папиного ложа скворечник заняли две трясогузки. А где же скворцы? – спросите вы. Увы! – один год у нас на базе жил кот бобтейл, бесхвостый, его ещё называют курильский, который половил и подавил у нас всех скворцов, извёл несметное количество трясогузок и, вообще, рвал и давил всех: и ящериц, и даже ужей… И рвал, и брал в гораздо большем количестве, чем ему нужно было на пропитание, прямо садист какой-то… И папа, глядя на него, говорил:
– Вот смотрю на него и думаю, то ли он от людей, то ли мы от него взяли эту особенность, эту садистическую жадность – хватать везде и всё, и то, без чего вполне можем обойтись. Одни возводят это лишнее в роскошь, другие – в престиж, в статус… а ведь и то, и другое, и третье – уродство, наше уродство и ничего больше. И эта уродина… тоже людьми выведена, – кивал он уже на нелюбимого им бобтейла.
И когда зимой у нас этого бесхвостого черта, как его папа называл, украли, он был этому только рад. Но скворцы после этого разбойника и его разбоев в наших скворечниках перестали жить, вроде даже прилетят, но вокруг скворечника покружатся, внутрь заглянут и улетают, словно чуют для себя что-то недоброе… Ну, а воробьям и трясогузкам того и надо: занимают они скворечники. Вот и в то лето один скворечник воробьи заняли, а другой – две трясогузки, и уже птенцов вывели, кормят…
В одно утро папа просыпается и как обычно смотрит в свой «телевизор», сначала – прямо, потом направо… И в боковое окно вдруг видит такое… Дятел краснопёрый, похоже, тот, что зимой в скворечнике жил, подлетает, лапками за древко – и вверх, к скворечнику карабкается; трясогузки вокруг него вьются, верещат, птенцы в скворечнике пищат, а он своим длинным клювом на трясогузок, направо, налево, долбануть их норовит. А сам к летку – и туда, во внутрь скворечника…
«Лежу я, смотрю, – говорит папа, – в полном недоумении: что это он, что происходит?.. А дятел из скворечника вылетает и в клюве с ещё голеньким детёнышем трясогузки… И унёсся с ним в лес, в сосны…»
Не успел папа осмыслить и опомниться от такого визита и поведения хваленого им когда-то труженика-дятла, как он снова – на древке, и снова – в скворечник – и выносит, и уносит уже второго, за ним – третьего!.. С третьим улетел и больше не прилетел. Остались возле скворечника одни только трясокузочки, поплакали, погоревали и тоже пошли другое место себе искать.
– Я весь день потерянный ходил, – рассказывал мне папа, когда я из города к нему приехал. – И так я решил, сынок: как в народе, так и в природе. Весь тварный мир на человеке и вокруг человека замкнут. Попугаи по-русски матерятся, по берегу и лесу братки-бандиты коров чужих рыщут и режут; и дятел посмотрел-посмотрел на все это: а чем он хуже?.. «Им можно и мне можно…». И я-то оторопел… мог же вмешаться и хотя бы одного пищалика для трясогузок у мерзавца отбить, но словно застыл, замер, так и досмотрел эту трагедию до конца… Печальный, сынок, конец, может и наш человеческий таким оказаться… – папа вздохнул, встал и пошел что-то делать по двору. А я остался сидеть, его рассказом ошарашенный…
Трясогузки
По-моему, самая глупая птичка – это трясогузка. Я это вывожу не из книжных теорий, на которые, наверно, опиралась наша учительница на уроке природоведения, уличив меня в глупости и ерунде, а из практики. Стоял у нас на базе ГАЗ-66, грузовая машина (и по сей день стоит), и за лето в его кабину набивалось множество мух; налезть-то они отовсюду налезут, а обратно вылезти, пробраться тем же ходом ума не хватает, и бьются они изнутри кабины о стекло, рвутся на свет, на свободу… Да не тут-то было: стекло хоть и пропускает свет, и через него всё видать и даже небо… Да только мухе через стекло не пробиться, не разбить его, как это сделал в нашем бунгало коршун. Слабоваты мухи для такого дела; и ложатся они вдоль стекла внутри кабины, лапки кверху, там, где в кабине панель приборов, одни из них от голода, другие уже от холода… И лежат там всю зиму. А весной прилетают трясогузки. И что мы наблюдаем? Клюет трясогузка с уличной стороны мух. Но мухи-то в кабине за стеклом, и вместо мухи трясогузка лишь долбит клювом в стекло. Долбит и долбит; долбит и долбит… Уже пора бы давно догадаться, что не взять муху через стекло. Но трясогузка не унимается…
Взять, например, желтобрюхую синицу, которая к нам в Сибирь осенью прилетает. Та тоже к стеклу машины подлетает и начинает мух клевать… Но клюнет в стекло раз пять, ну десять… Но потом, видимо, что-то поймёт и улетает… А трясогузка долбит и долбит… День долбит, второй долбит…
Папа, первый заметивший это явление, показывает нам с мамой и смеётся.
– Всё, последние мозги себе стрясла… Ох, и глупая!..
И я, наблюдая за трясогузками, и за этой и за другими, вынужден с папой согласиться. Ну, взять хотя бы ту пару трясогузок, что у нас в домике колодца, на столбе, прямо, где воротило вращается, взялись гнездо строить…
Ну, да… вроде бы удобно, под крышей домика, прикрывающего сам колодец и гнездо от дождя и ветра, но на воротиле!.. Мы с папой три раза это их гнездо на воротиле разоряли, пока ещё яиц и птенцов не было… Разорим, а они снова делают… Потом папа уже полукруглый кусок бутылки пластмассовой там прибил, и всё их построение, весь строительный материал стал со скользкой круглой пластмассы сваливаться, соскальзывать, только тогда трясогузки строительство своё прекратили: что не положат, всё вниз на землю падает…