А уж свою старенькую «Ниву» папа однажды пол-лета не заводил: прозевал начало строительства ими гнезда на месте, где аккумулятор располагается. Заметил, когда уже голенькие птенчики лежат, пришлось ждать, когда на крыло встанут.
Да, глупая птичка трясогузка, только гузкой трясти… Глупая и вместе с тем самая жизнеустойчивая, несмотря ни на какую свою глупость. И в этом я тоже убедился на живом примере.
Свивает пара трясогузок однажды гнездо у нас около бани. В том месте бочка с глиной стояла, а чтобы глина лишний раз не размокала, а затем не пересыхала, теряя свои качества, ну и от всякого мусора, накрыл папа бочку асбестовым листом, а на листе поставил вверх дном две закопченные костровые кастрюли и чайник, которые давал людям, желающим сварить себе что-то на костре. И под одной перевёрнутой кастрюлей, которая лежала на асбесте не плотно, а приподнято на проволочных дужках, свили две трясогузки своё гнездо и яйца уже отложили… Вроде бы удобно: от дождя под кастрюлей гнездо укрыли. Но дождь-то на асбестовый лист льёт, хлещет, а по листу вода скатывается прямо под гнездо… А в гнезде уже четыре птенчика-желторотика… мокнут… А дожди все чаще и чаще… Мы с папой подойдем – гнездо мокрющее, птенчики в воде купаются, да ещё всё время в тени, в холоде…
– Пропадут, не выжить им, – говорит папа. И я это же думаю… А что делать, как их спасать? Весь асбестовый лист полутораметровый закрывать? Легким навесом из плёнки – ветром рванёт, вместе с кастрюлями и с гнездом – снесёт? Не вкапывать же столбы и не строить капитальный навес?.. Да пока будешь строить и трясогузок отпугивать, птенцы, вдобавок к сырости и к холоду, голодные и умрут…
– Будь что будет?.. – сказал папа.
И мне осталось с ним согласиться. И я только бегал смотреть – живы ли ещё?.. И ведь выжили!.. в сырости, в мокроте, в тени, в холоде… Но всех четырёх птенцов трясогузочки вытянули, выкормили, на крыло поставили… И уже около бочки птенцы летают. На солнышке отогреваются… И все четверо уже что-то поют, перекликаются… Вот тебе и самая глупая птичка.
А взять хвалёных и умных скворцов, которые уже человека научились передразнивать и сами уже жилья себе не строят, а люди им целые домики около себя возводят, по деревьям, по столбам, по стенам домов развешивают. А что же скворцы, как они в этих построенных им человеком квартирах выводятся?
– Смотри… – как-то сказал мне папа, показывая на выглядывающего из скворечника скворчонка. – Всех своих братьев и сестричек он уже в скворечнике собой замял, под себя затоптал, и теперь только он один принесённый взрослыми скворцами корм ест; и один выведется, один на крыло встанет; остальные – всё… им в скворечнике затоптаны… Вот тебе человечья идея «последнего героя», «лидера». Ситуация с этой популяцией в предложенных им скворечниках, как в Китае, двое выводят одного… Дальше старение рода, народа и вымирание. Как сегодня в Европе… И вроде все сытые, холёные, хвалёные… А будущим, жизнью не пахнет… Да и от нас уже тоже…
– Всего одного?! – перебивая неинтересные для меня рассуждение папы и возвращая его к скворцам, удивился и даже не поверил я.
– Да. Бывает, иногда два сильных окажутся; друг друга отталкивая, выстоят. Но это редко, чаще всего один…
Я не то чтобы не доверял сказанному папой, но не хотелось в такое верить, и я сам стал внимательно наблюдать за скворечником и скворцами и убедился, что мой отец прав. Дело в том, что в отличие от открытого гнезда трясогузок, где трясогузки, подлетая с кормом, становятся на край гнезда и кормят каждого птенца… скворцы, по мере того как скворчата растут, перестают залетать в скворечник и отдают корм тому, кто быстрее других и шире других высунет из скворечника и разинет свой клюв… И в конце чаще всего остаётся один, как папа сказал, «последний герой».
Я поделился своими наблюдениями с отцом, и он резюмировал:
– Да, сын, скворцы вроде бы умнее трясогузок и своими голосами даже подражают человеку. Но если говорить о разумном, добром и вечном, то подражать людям, остальной природе уже нечему: научим одним матам, да как затаптывать друг друга, и прочим гадостям…
Заметь, как при появлении и включении кем-нибудь на базе современной музыки все птички куда-то разлетаются … За такую музыку в том же древнем Китае отрубали руки и ноги, считая, что диссонансные, грубые ритмы могут погубить Поднебесную.
Не знаю, как там, в древнем Китае… Но с птичками и современной, громкой, «дикой» музыкой на природе папа оказался прав: когда в выходные на базу съезжаются люди и включают в машинах свой «музон», то все птички замолкают и куда-то исчезают, а когда люди, закончив свой «отдых», в воскресенье отъезжают и увозят с собой свою громкую и диссонансную всей остальной природе музыку и на базе восстанавливается тишина, то птички возвращаются; сначала они, нахохленные, взъерошенные, недовольно встряхивают перьями, потом понемногу успокаиваются и начинают щебетать, петь…
Но со скворцами, с их затаптыванием друг друга в скворечнике, я сам, как птичка, долго не мог прийти в себя… Кажется, и сейчас взъерошиваюсь…
Сиплый
Приехал как-то к нам на базу один начальник, и не один, а с котом. Этот начальник был замом начальника цеха и не такой важный, какими бывают большие начальники. Зато кот у него был важный, здоровый, толстый, закормленный почти до поросёнка. И называл своего кота этот новый появившийся у нас начальник с этаким народным вывертом: не Кузьма, а Казьма.
– Ну, есть у вас тут коты? – сразу же сказал начальник по своему приезду, выйдя из машины и держа на руках холёного здоровенного котищу.
– Да бывают…– скромно и уклончиво отвечал папа. А я, конечно же, был с ним рядом, стоял тут же, разглядывая незнакомых мне приезжих людей и их холёного кота у хозяина на руках.
– Тогда прячьте своих котов, а то мой Казьма всех рвёт, – и отпускает с этим своего жирного кота с рук на землю. Его Казьма потянулся, огляделся на нас, на своего хозяина и важно, вальяжно и в то же время осторожно, крадучись ступая, направился – и не куда-нибудь, а к нашей старой бане, уже изрядно заросшей крапивой и стволами клёнов.
– Посмотрим… – сказал папа, глядя в след уходящему холёному хвалёному коту. – Если Сиплый появится здесь – посмотрим…
Казьма скрылся в зарослях около бани, той самой старой бани, о которой приезжающим к нам экстрасенсам папа говорил, что нечистая сила у нас на старой бане, когда одна экстрасенша сказала, что её от бани что-то отталкивает. Кот Казьма, конечно же, экстрасенсом не был, но своим кошачьим чутьём сразу же почуял, что на нашей старой заброшенной бане кто-то есть, и направился прямо туда. В отличие от экстрасенши, его от бани не отталкивало, а наоборот, что-то явно притягивало…
Казьма скрылся возле бани в кустах клёнов, и какое-то время была полная тишина, тихо было и на базе, и в бане… Но вдруг какой-то прямо дикий визг разорвал эту тишину, и мы увидели, как от нашей старой бани во всю свою жирную прыть несётся в нашу сторону Казьма, а за ним ещё один, длинный, поджарый, даже худой, или, как папа говорил о нём, «прогонистый». Это и был кот Сиплый, которого упоминал только что папа, говоря «посмотрим…». Казьма со всех ног нёсся в нашу сторону, а Сиплый за ним. Казьма с ходу, с разбегу прыгнул на своего хозяина, забрался к нему на плечи, затем прямо на голову (хорошо ещё, хозяин был в кепке). Сиплый злобно кружился рядом, глаза его были налиты яростью, а весь рот набит шерстью Казьмы. Хозяин Казьмы отпинывал Сиплого ногой, а Сиплый бегал вокруг него, готовый уже прыгнуть и на начальника, чтобы достать на нем Казьму…
– Всё, – сказал папа, —кто здесь хозяин, вопрос, я думаю, решён…
Больше хозяин Казьмы не хвастался своим котом. А Казьма больше не отходил от своего хозяина, хотя и поглядывал в сторону бани, но уже с опаской…
Теперь – откуда взялся Сиплый и почему у него такая прямо криминальная кличка? Сиплый появился на белый свет от нашей кошечки-трёхлапки, растерзанной собаками в битве, в сваре около свиной туши…
Кто был отец Сиплого – этого ни папа, ни мама, ни я не знали: трёхлапочка была дама скромная и никогда своих интимных отношений с противоположным полом открыто не выказывала, в отличие от современных человеческих кинодив и телезвёзд, у которых откровения об их интимности доходят до противности… Трёхлапка же никогда в этом вопросе себя не афишировала, и кто отец Сиплого, мы не знаем… Но какая-то вызывающая дерзость была в нём с самых его юных лет и даже дней. Так однажды мама внесла в дом с холода из кладовки говяжью печень, чтобы она оттаяла, а затем приготовить из неё ужин. Но Сиплый, тогда ещё он сиплым не был, а был небольшим котёночком, безо всякого даже имени, забрался тут же, при нас нахально на стол и принялся говяжью печень, урча, грызть. И папа, рассерженный наглостью котёнка, который даже после того, как его оторвали от говяжьей печени и ссадили со стола, снова начал упрямо карабкаться на стол, выставил котенка на веранду, на мороз, немного остудить его горячий пыл… И увы! – котёнка на морозной веранде на неопределённое время забыли. А когда папа вспомнил и, открыв дверь на холодную веранду, внёс котенка в дом, тот весь дрожал и не мяукал, а как-то хрипло сипел. Сипота эта осталась в нём и когда котенок отогрелся, не прошла сипота и на следующий день, и на третий… И папа как-то сказал в его сторону: «Ну ты, сиплый…». С этого и пошло, вслед за папой и мы с мамой, и мои старшие братья, и все другие стали звать его Сиплый. А его сипота так и осталось при нем, как бы подтверждая даденное ему имя…
И получив такое уголовное прозвище, Сиплый, словно специально, стал подтверждать его всеми чертами своего характера: дерзостью, упрямством и какой-то прямо дикой яростью в драках, и не только с себе подобными кошками и котами, но и с собаками. Собаки обходили Сиплого стороной, и не только наши, базовские, но и приезжие. Смотришь, приезжая сунет к нему нос обнюхаться, а он лапой ей по морде, да так резко и сильно, да ещё при этом вздыбится весь, что собака сразу в сторону. Однажды приехал к нам человек со злющей питбультерьершей и сказал, что котов и кошек она рвёт, душит, как лиса цыплят. Не тут-то было! Стоило ей погнаться за Сиплым, он не стал убегать, как обычно делают кошки, подставляя собакам загривок. Сиплый не стал подставлять загривок, остановился, принял бой; и так вцепился суке в морду, так быстро и яростно драл когтями и зубами, что непонятно было, кто кого рвет… Собака отскочила, отскочил и Сиплый, и опять не подставил ей спину, убегая, а ждал боя… Питбультерьерша фыркнула и пошла в сторону хозяина, который стоял у воды на берегу, всё видел и ждал легкой победы. Потом с уважением к Сиплому сказал папе: