– Ну и кот у тебя, Григорич…
Человек этот любил всякие собачьи бои и вообще ценил во всем только силу, как он говорил, «бойцовские качества».
– Отвечает фамильному статусу… – сказал папа, улыбаясь, довольный, что Сиплый нацарапал злобной суке морду.
А Сиплый отвечал своему фамильному статусу все больше и больше. Он совсем отбился от нашего дома и, собрав вокруг себя ватагу котов и кошек, носился с ними атаманом по всем базам и туристическим бивакам, утаскивая у зазевавшихся туристов то кусок колбасы, то куриную ляжку. И папа говорил жаловавшимся ему на банду Сиплого и особенно на атамана: «Дело тут, господа, не в еде, а больше в натуре. Сиплый вполне может прийти домой и напиться у меня молока, запив таким образом мышку, которых кругом море, а уж рыбой из нашего моря Сиплый может угощаться каждый день, и не только головами и хвостами. Но Сиплому это не интересно, ему интереснее у вас стащить. Это у него, можно сказать, с детства, с рождения, а может и до»…
– Поймаем твоего Сиплого за его интересом – побьём, – грозились отдыхающие на берегу.
– Ну, что ж, вор должен сидеть в тюрьме или быть наказан как-то по-другому, – соглашался папа.
Но Сиплого не так-то просто было поймать и наказать: он со своей ватагой набегал на чей-нибудь бивак так стремительно, что отдыхающие на берегу люди просто пугались и терялись при виде кучи словно ниоткуда налетевших кошек, далеко не мирного вида. Стянув что-нибудь, ватага так же стремительно уходила лесами и болотами во главе со своим вожаком.
Последний раз мы видели Сиплого на наших покосах, когда он уже совсем отбился от дома. Кто-то из моих братьев крикнул:
– Папа, смотри, Сиплый с бандой!..
Ватага выскочила прямо на скошенную уже поляну, где мы сгребали в валки сено. Сиплый остановился, дерзко посмотрел на нас и с ещё большей прытью понесся куда-то в непроходимую согру, «бригада» его – за ним (заболоченная местность, поросшая кустарником или мелким лесом. – Прим. ред.). В согре они и скрылись. Мы постояли, обсуждая увиденное, и пришли к выводу, что банда Сиплого очень похожа на оккупировавших здешние места братков-бандитов. «Бандитами» их называли в народе и шутя, и серьёзно. И правда, все было очень похоже. И кто кому больше подражал, разобрать трудно…
Но Сиплый с тех пор, с той нашей встречи на покосах, куда-то совсем канул… Больше мы его не видели ни на базе, ни около.
Прошло лет пять или шесть. Мы с папой приехали как-то на «Буране» на «остров синоптиков», называется у нас тут так один остров, стоящий посередине Обского моря. На острове живут и несут службу люди, собирают метеоданные. Руководит ими дядя Валера. У папы с ним дружеские отношения: и то он к нам на «Буране» или на лодке заскочит, то мы к нему в гости нагрянем. И в тот раз нагрянули мы зимой. Посидели, поговорили, попили чаю. Дядя Валера вышел нас провожать. Идем к стоявшему в стороне «Бурану», проходим мимо дяди Валериной углярки – будки, грубо сколоченной из досок, где хранят от солнца и дождя уголь. Вдруг папа останавливается и смотрит внутрь углярки, я тоже остановился и смотрю. Внутри углярки сидит на куче угля кот и грызёт довольно большую голову судака. И кот словно чем-то мне знакомый и папе тоже, потому папа и остановился.
– Слушай, да это же, кажется, наш Сиплый, – говорит он мне. – Точно, Сиплый!..
И обращается к дяде Валере.
– Валера, что это за кот?.. Откуда он у тебя?
– Да приблудный… Прибрёл в этом году по льду, по морю. И живёт у меня на крыше дома, спит под «боровом», там от кирпичей тепло. Дикий!.. Подкармливаю, рыбьих голов хватает. Жалко, что ли… – закончил свой рассказ дядя Валера.
– Да это наш Сиплый, бандит и разбойник. Канул ещё лет пять назад и вот у тебя очутился. Видимо, всю банду свою растерял. Но, как не дик, а к тебе, к человеческому жилью вышел. Говоришь, под «боровом» у тебя место нашёл. Вот чертяка, всё чувствует и для выживания место находит… Вот тебе, сын, к школьному уроку ОБЖ, на котором у тебя в школе из кармана шпаргалки отбирали. Вот она, способность выживать. Без каких-либо шпаргалок. Ну а про те шпаргалки и про ту учительницу, что по карманам у тебя шарила, может, сам когда напишешь…
На этом месте я перебью папу и объясню вам, что такое на чердаке дома «боров». Это когда кирпичная труба, выходящая от печи дома наверх, не может пройти прямо в крышу (мешает какая-нибудь балка, стропилина или ещё какая помеха), и тогда трубу на чердаке кладут и ведут по потолку, пока не минуют помеху, затем снова устремляют трубу вверх, через крышу в небо. А лежачий участок трубы называют «боров». И «боров» этот обычно не касается кирпичей перекрытия дома. Между «боровом» и перекрытием оставляется пространство в целях противопожарной безопасности. Вот тут у Валеры на чердаке, где труба была положена «боровом», и нашёл под брюхом у «борова» свое место в холодную зиму наш Сиплый. Спустившись с крыши, сидел теперь в углярке на куче угля и грыз рыбью голову, не обращая на нас никакого внимания. Хотя это только с виду не обращал, настороженные глаза его следили за всем. Но это уже был не тот стремительный, прогонистый молодой Сиплый, а сумрачный, заматеревший, с порванными ушами, со скатанной на боках густой шерстью; равнодушный и к нам, и ко всему миру он грыз голову судака, увлечённый только ею; потерявший и свою былую дерзость, и ватагу, и свою боевую славу… Одинокий, никому не нужный, стареющий бывший кот-бандюган…
– Да, правильно в народе говорят: «Как корабль назовёшь, так он и поплывёт», – глядя на Сиплого сказал папа, чему-то вздохнул и пошел к «Бурану». И мне показалось, что во вздохе моего отца выразилось и что-то его личное за неудачную судьбу Сиплого, оставшегося сидеть на углярке… и спать на чердаке дома островных синоптиков, под их «боровом».
Когда мы уже вернулись к себе на базу, под впечатлением от встречи с Сиплым и его вначале дерзкой, а к концу одинокой, угрюмой жизни, папа заговорил:
– Помнишь братков-бандитов, когда они носились по нашему берегу и, как ватага Сиплого, были тогда ещё в самой своей силе, удаче и дерзости? И выкружив или отбив где-то тот их «дирижабль», десантный катер на воздушной подушке с двумя мощными пропеллерными двигателями, которые несли его и над песком, и по воде, еле касаясь её, а братки, полсотней человек, бегали за ним и орали в их диком восторге?.. А где они теперь? У некоторых, говорят, «жизнь удалась». Но те, дико орущие, бегущие в одном голом восторге за их «дирижаблем»?.. Где они витают, на чем летают?.. Кто, как наш Сиплый, на углярке, кто в кочегарке, кто-то в теплосети место себе нашёл, кто уже на том свете… а кто-то в зоне ума-разума набирается. Нельзя, сын, сильно дерзить, особенно Отцу нашему Небесному, да и земному тоже, и добрыми правилами жизни пренебрегать тоже не следует, – и папа по-отцовски кладёт мне свою руку на плечо. А моё плечо уже выше его плеча.
***
И как ни ввести мне в его «Отцовское наставление», в наши маленькие рассказы папину «Памятку», напечатанную на листе бумаги, вывешенную папой когда-то у клуба с. Завьялово рядом с афишами идущих фильмов: «Любовь кастрата», «Голая в шляпе». Вот она, эта его «Памятка», отстуканная им на нашем «Ундервуде», на котором и я долгими зимними вечерами что-то тоже выстукивал одним пальцем: сбоку у «Ундервуда» был наклеен написанный на бумажке инвентарный номер и стоял год – 1928… Так что папин «Ундервуд» видел и коллективизацию, и сталинизацию, и, может, даже Революцию,… достался он папе от одного знакомого ему художника. На нём папа и отпечатал «Памятку».
Памятка
Трактористу! Проехавшему в День Победы лесной дорогой в районе реки Каракан и оставившему свойслед на земле с направлением в с. Факел Революции – Завьялово. Единственный в этот день на этой дороге «след».
Мил человек! Вынужден сообщить тебе, что в этот победный день ты потерпел серьёзное поражение: пропустил во врата души своей опаснейшего врага. И падёт ли у тебя корова или сам окажешься недужным, потопчут ли козы огород твой или сама земля откажет тебе в плоде, уведут у тебя жену, украдут машину или исчезнет из-под руки безделица какая – сопровождай это мыслью, словами: «Это мне за то, что на пустынной лесной дороге, в великий День Победы, я пропустил за спину свою врага. Снял со стоящего на той дороге трактора аккумулятор». Повторяй: «пропустил в стан свой врага…», ибо так это и есть.
Трактор заслышишь – вспомни…
В лес зайдёшь – вспомни…
Человека увидишь – вспомни…
На церковь глянешь – вспомни… (хотя и недействующая, Бог действует).
На Небо глянешь – вспомни…
Это не месть и не проклятие, это тебе для восстановления памяти. Ибо разглагольствуем об историческом беспамятстве народа, напрочь забыв, что историческое беспамятство происходит от забвенья дневного прегрешения нашего.
Владей, но помни!.. Чем дальше, тем ноша тяжелее.
Выбросить пожелаешь – да не выбросишь. Отдать – да никто не возьмёт…
***
На следующий день папа поехал на мотоцикле по делам в деревню. Но его «Памятка» рядом с клубной афишей уже не висела. Видимо, первый же прочитавший открепил её от фанерного щита и унёс показать и посмеяться с друзьями и знакомыми…
– Жаль, мало повисела, – сказал папа.
Начальник
В ту осень к нам на базу от завода сразу завезли «Буран» и мотоцикл «Днепр», производимый на Украине (тогда Украина и Россия были ещё единым государством), привезли, чтобы принявший базу папа не ходил зимой пешком через море за хлебом, а мог проехать или на «Буране» по льду и снегу, или на мотоцикле по дороге до села Факел Революции.
Папа, конечно, техникой доволен, и мама довольна, а про меня и говорить нечего… Я глаз с новенького «Бурана» не спускаю, поглаживаю…
А в то время, уже осеннее время, приехали к нам порыбачить три человека; двое ничего, а третий – начальник. Может, он и не был каким-то большим и серьёзным начальником, но подавал он себя важно, как барин. Ходит важный такой вокруг папы: