Дай ему бабашку! Бутылкой по башке!..
Пытаешься встать со стула?! На, Антон, не кашляй!..
Мало ему нашей трепанины?! Угости ещё…
Что – наелся? – обору нет!..
Теперь подхватывай его под папорки и… на кровать… Да откуда же столько людей в дому набралось?.. Это же всё мертвые!..
А это уж у кого что водится – каждому свой вод: у вас живые, у нас – мертвые…
…Я ухожу – многоочитым звездным зверем на грудь во дворе вспрыгивает ночь. Опять ведет тропинка меж крестов… Ему-то с веранды до кровати – пустяк: дуэльных семь-восемь шагов… Немного больше, чем от чайной до милиции – только улицу перейти… Но он уже их не сделает… Помнишь – в первый год из училища в отпуск-то приехал, а?.. Сидел в чайной. Там перцовкой в разлив торговали, а за соседним столиком шофер в компании выпивал, и разговорился: что нынче-де за наркомы?! Вот я возил наркома – так это был нарком: Троцкий!.. А на другой день этот шофер исчез… Ты его и заложил же, а? Постукивал – потому тебя по блату и в милицию пьяного не забирали…
Ты меня не обманывай, я знаю, чей ты портрет в столе прячешь, зачем, влюбленного играя, про синие – синей осота – очи говоришь… Ведь мы давно не люди – духи! Всё понимаем и – молчим!.. Лишь лопухами крыльев тихо шуршим кладбищенской тропою. И расплываются на небе, как в воде, такие звезды! – заплачешь – станут утешать!.. Китеж – Божье чудо, а Молога – наш, рукотворный Антикитеж!.. И вся Россия теперь – Мологская улица. И я – не я, а чья-то личина в старом пиджаке: не живая, но и не мертвая – лишь время, попавшее в ловушку, бьется на запястье в часах… И всех этих крыш, заборов, лопухов, крапив – давно уж нет… Они лишь обман для слабого духа, призрак твой, Россия! Настоящая-то давно скрылась, стала невидимым местом… Китежем подлинным, Божьим, а не поддельным, рукотворным!..
Чего я жду, чего я ищу в звездном размытом тумане подводного кладбища?.. Как страшно здесь, на дне, быть забытым Богом! И возводить очи мертвые, размытые на призрачные звезды! И где какой-то заключенный бордовой глиной завалил мой гроб, встал я, уперся: да как же ты меня-то оставил, мою душу вечноживую забыл похоронить, а?!»…
…Хотя бы вот так, да!.. Иначе откуда же являются эти образы, ищущие озлобить, мысленно осязая, давя нас изнутри?.. Из какой ямы?.. Что за липучка, приманка для убийц повешена в наших душах, на которую летят и бьются, и жужжат, как мухи, в сладком клею они? «Сна нет, всё лезет и лезет в голову» – жалуются люди на Мологской улице.
Кабы было всё не так!.. «А ведь хозяина-то старого домика нашли – мертвым! Лежал на кровати, лицо разбито и на теле следы побоев, нога переломана. Видно, выпивал с кем-то поздно вечером – его и измолотили до полусмерти. Ночью, слышали, как приезжали к нему на автомобиле, и собаки выли, но это, оказалось, к соседу, Остроумову, а собаки выли у Сашки Коровина. Дела в прокуратуре, конечно, не возбуждали, да и кто за пьяницу хлопотать будет? Когда копали ему могилу – наткнулись на чей-то гроб безымянный, но недавний, еще не гнилой – так на него гроб и поставили…
Могила его в тощих, выродившихся незабудках – как те маленькие синие человечки, что набежали, вскарабкались ему на грудь, обсели, когда он простонал в последний раз: почему такая агрессия? И не о том же ли тихо шепчет из глубины красная глина, бывшая когда-то русскими сердцами?..
После всего случившегося сосед Коровин из крайнего к оврагу домика вспоминал, что в тот вечер он выходил собак кормить, он был охотник, и слышал, что у Веселухи (так покойника на улице прозвали) гости, и творили всё не дело какое-то. Сначала какая-то дамочка Веселухе выговаривала, бранила, потом смеялись и пели все вместе, прихлопывая по столу, смешную песню: (Да вот получилось-то – не смешно!).
А ес-ли-и ты ля-жишь в ма-а-ги-и-лу
И бу-ди-и-шь в ма-а-а-ги-ле ли-и-жа-а-ть,
Я-а ста-а-ну-у прид ней на-а ка-а-ле-ни-и
И бу-ду-у ма-а-ги-и-лу-у лаб-за-а-ть…
И стукнуло калиткой – женщина в синем сарафане ушла – из окна видел. А когда Коровин выходил еще по свету на колодец и пока воду черпал, то пьяный Веселуха балаболил кому-то бестолково: “Ты кто? – ты Иван Анатольевич или – не ты?.. Ты во всём моём!.. Ты – как я! И валенки с галошами, как у меня!.. Народный контроль – в действии!”
Он же, Веселуха, только последние годы с топором и лопатой ходил, столбы придорожные ставил, а до того, как из партии за пьянку исключили, работал в районном комитете народного контроля. Серые же валенки с галошами – его домашняя обувь зимой и летом – были на нём…
Коровин посмотрел телевизор и уснул, а больше ничего не слышал, и как собаки выли, и как машина приезжала к Остроумову, или молчал, чтобы дело в тихости в добрый конец привести. Сосед Коровин, тот самый, что зимой, в пожарное время, сгорел вместе с домом своим, крайним к оврагу. В самый Новый Год загорелось, народ гулял. Собрались, глядят, как пожарные тушат, спрашивают: а где же хозяин? А он куда-то в гости ушел, говорят по народу. А Коровин там был – в огне. Только на третий день костляк нашли в золе и головешках. А собаки – убежали.
…Дорога дальняя, дорога-Молога – встала, но не вверх, до неба, а вниз, – и там, во глубине, до стены иного времени, до стены иной страны достала… и всё мне рассказала. И голос её был грозен, а слова во тьме – как из крови и света… Но —
…но толпою бесчисленной души слетевшись,
Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным,
В мыслях, что хочет чудовище, голову страшной Горгоны,
Выслать из мрака Аидова против меня Персефона».
Примечания:
1См. Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М. 2004. Стр. 241–242. Грамота № 526 (вторая треть XI века). Знак вопроса перед словом Хомун.
2Из стихотворения поэта Владимира Гоголева, убитого неизвестными в Подмосковье в конце марта 1989 года.
Литературный процесс
Евгений ЧЕКАНОВ. Горящий хворост (фрагменты)
***
Слово настигнет тебя во сне,
Если оно – огонь…
Снова зудит о моей вине
Местная шелупонь.
Я-де когда-то пред ней дрожал,
Ну а теперь – давлю.
Я-де когда-то врагов топтал,
Ну а теперь – люблю.
Я-де шагаю который год
Нагло, поверх голов…
Полноте! Это земной расчет,
Он недостоин слов.
Слово должно беспощадно жечь,
Жечь сквозь века и сны.
Коль не дана вам такая речь –
Нет здесь моей вины.
Что обижаться на слабый зуд
В сумраке бытия!
Ваши слова никого не жгут,
Вам не сказать, как я.
Значит, обиды зажав в горсти,
Жрите себя живьем.
Значит, забыв о своем пути,
Думайте о моем…
Никогда я терпеть не мог провинциальную окололитературную шушеру, всех этих «поэтов тусовки», еле-еле научившихся рифмовать, но публикующих книжку за книжкой и напыщенно дающих оценки всему и вся. Непременно участвующие во всех губернских «литературных мероприятиях», заискивающие перед любым местным остепененным преподавателем и, уж тем паче, перед «столичным критиком», они в 80-х и 90-х годах частенько вились около меня, надеясь если не получить теплое местечко в редакции, то хотя бы угоститься за мой счет. А если и не вились, то тесная городская жизнь и необходимость выживания в провинции сталкивали меня, так или иначе, с этими тусовочными сочинителями, вынуждали общаться с ними, брать их на работу в газету, редактировать их книжки, а подчас и годами бедовать вместе.
В житейском обиходе, в той же редакционной суете эти господа и дамы, надо признать, порой оказывались на месте: многие из них были ответственны, деятельны, прямодушны. Но вот их версификационные опыты просто не лезли ни в какие ворота: то унылые завывания «под Ахматову», то ребусы на пустом месте, то натуральный бред сивой кобылы. И попробуй-ка скажи им об этом прямо – обзаведешься кучей врагов на всю жизнь.
Одному-другому я все-таки сказал публично пару искренних слов. Но потом понял, что плетью обуха не перешибешь, и стал просто уходить от общения с этим народцем. Просто переставал общаться с человеком, а телефон его вносил в «черный список». И сразу мне становилось легче жить!
При встречах на улице, правда, мы и до сих пор иногда киваем друг другу…
ВОПЛЬ ИЗ БУДУЩЕГО
Нефти нет. Дела наши хреновы.
За бугром визжит чужая рать.
Государь, спаси нас! Мы готовы
Скипетр твой смиренно лобызать.
Мы готовы кушать щи да кашу
И пахать с зари и до зари.
Государь, спаси державу нашу!
Гласность и парламент – забери!
Наблюдая за «демократической» российской властью с младенческих ее лет, я отчетливо видел, что она год за годом трансформируется в нормальное русское самодержавие – с новоявленными боярами и дворянами, с холопами, тяглом и другими аксессуарами нашего векового евразийского бытия. В том числе с корыстолюбием. На моих глазах в российской провинции с самого начала 90-х годов полным ходом шел процесс беззастенчивого обогащения: «красные директора», создав на своих предприятиях нехитрые схемы наживы, быстро превращались в долларовых миллиардеров. Вчерашние комсомольские и партийные секретари, побратавшись с уголовниками, тоже что-то там «покупали-продавали»… И я с горечью думал, что иначе и быть-то не может. Ведь все они, новые купцы и заводчики – лихоимцы по натуре, с детских лет продавшие душу мамоне! Эти люди всегда были такими, их серые пиджаки, партийные билеты и комсомольские значки всегда были только камуфляжем, и это надо принять как данность.
Наверху всё катилось в ту же сторону. Ельцинское «не так сели» показалось мне не просто начальственной придурью, а типичной «оговоркой по Фрейду»: это прорычал уже не секретарь обкома, а Государь. И даже расстрел в 1993 году Верховного Совета России я воспринял не