Я больше не могла стоять на ногах… Я опустилась на землю и закрыла глаза. Нет, я не уснула, а, наверное, просто потеряла сознание от дикой головной боли. В том кошмаре, в который я провалилась, я увидела зеленые «цветы» разрывов и услышала вой немецких пикировщиков. Наверное, я плакала… Я хотела уйти, спрятаться хоть под землю от этого ада, но война продолжалась и не отпускала меня даже в бреду.
Я не знаю, сколько времени прошло, но в конце концов меня растолкала женщина в черной безрукавке. Я быстро поняла, что идет бой… Черный танк горел и от него в нашу сторону бежали дети. Мне показалось, что они появляются откуда-то снизу, едва ли не из-под гусениц танка, что малышей очень много, что их одежда похожа на дорогие и праздничные фантики шоколадных конфет и что их вот-вот подхватит и унесет сильный ветер.
Где-то отрывисто и часто стучала автоматическая пушка. Женщина в черной безрукавке крикнула мне, чтобы я уводила детей в сторону брода, и спросила, где Мишка. Потом… Я плохо помню, как оказалась у брода. В памяти остались разве что узкая тропинка, прибрежные заросли осоки и чья-то спина, туго обтянутая гимнастеркой. Со мной были малыши – человек десять-двенадцать – и я не знала, как нам перейти на другую сторону реки. Брод оказался довольно глубоким – не меньше метра – и даже мне, одиннадцатилетней девочке, было бы трудно перейти его.
Я плакала и не знала, что делать… Где-то неподалеку все еще шел бой, и я по-прежнему слышала выстрелы автоматической пушки. Потом стали подходить раненные солдаты… Те, кто мог это сделать, брали на руки детей и шли на ту сторону. Я видела командира танка, которого вели под руки его товарищи… У него была перебинтована голова, окровавленная повязка закрывала глаза. Когда он услышал, как плачут дети, приказал, чтобы его оставили на этом берегу и взяли детей. Его товарищи смогли взять трех малышей.
Наверное, я уходила с последней группой… Солдаты взяли меня, двух оставшихся ребятишек и командира танка. Я уже не слышала звуков выстрела автоматической пушки, но от этого было еще страшнее.
Уже на другом берегу я оглянулась и мне показалось, что я вижу, как к броду идет пожилой солдат с забинтованной рукой, а за вторую его держит маленький Мишка. Солдат сильно хромал, а маленький Мишка часто оглядывался назад… Мне было плохо видно, мешали заросли осоки.
Мы добирались до железнодорожной станции только вечером, провели на ней всю ночь, но я больше не видела маленького Мишку. Уже в поезде мне приснился сон: солдат с забинтованной рукой переходит реку в брод с Мишкой, а сзади, на берегу, хохочут немцы. Этот сон повторялся бесчисленное количество раз и прекратился только летом сорок седьмого года…
Знаете, я никогда не буду спорить с простой истиной, что война – самое чудовищное, что может случиться с людьми. Война не только убивает, она уродует всё и вся, потому что коверкает человеческие судьбы, пространство и время. Для меня она сосредоточилась в двух картинах: в первой – от горящего танка разбегаются дети, и второй – как солдат с забинтованной рукой переходит реку в брод с маленьким Мишкой.
Наверное, мне больше нечего сказать… Да и так ли много я рассказала? Но я не хочу, чтобы память о той Великой Войне ушла вместе со мной. Люди должны это помнить…
Геннадий ГУСАЧЕНКО. Мы в долгу перед ними
Из старых блокнотов
Листаю старые, пожелтевшие от времени, истрёпанные по краям блокноты, общие тетради, записные книжки. Их целая стопа. В них десятки фамилий, наскоро написанные в заводском цехе, на полевом стане, на животноводческой ферме, на военном полигоне, за кулисами театра, в локомотивном депо – да мало ли куда спешил журналист в погоне за материалом для очерка или за важной информацией! Среди людей самых разнообразных должностей и профессий ищу тех, перед кем все мы до сих пор в неоплатном долгу – участников Великой Отечественной войны. Большинство моих записей о героях битвы с фашизмом в виде зарисовок, очерков и рассказов опубликованы в газетах и журналах, но хорошо помню, что для некоторых записей не нашлось времени, чтобы обработать их, дать в газету хотя бы простенькую заметку о человеке, самоотверженно сражавшемся с врагом. Припоминаю лица бывших фронтовиков, родственников погибших, встречи с ними, их взволнованные, со слезами на глазах, рассказы о пережитом, мои обещания «дать интересный очерк» в газету и… Всего лишь эти замусоленные страницы дневников… Чувство вины перед незаслуженно забытыми мною людьми, коих давно нет в живых, снедало меня, когда читал я записи о них. Сорок лет не вспоминал о них, и вот, накануне 75-летия Великой Победы предстали они передо мной, строгие, молчаливо вопрошающие: «Обманул? Время у нас отнял, души разбередил, и ни строчки…» Признаюсь: стыдно… Но «лучше поздно, чем никогда», – гласит народная мудрость. Примите мои запоздалые, но искренние извинения и уверение, что на сей раз о ваших подвигах узнают многие люди.
«Никто не забыт, и ничто не забыто!»
Вечная память и слава солдатам Великой Отечественной! Мы все в неоплатном долгу перед ними.
Имя на обелиске
(Запись в блокноте об открытии 9 мая 1975 года памятника погибшим воинам. Село Новотроицкое Анучинского района Приморского края. Совхоз «Синегорье». Колхозный счетовод Андрей Иванович Кобец. Погиб в боях за Сталинград. Его имя первое на обелиске.)
Сорок пять лет назад, когда вся страна отмечала тридцатилетие со дня Победы над германским фашизмом, на широкой улице села Новотроицкое, что в Анучинском районе Приморского края, собрались ветераны минувшей войны, пионеры, родные и близкие тех, кто не вернулся с полей сражений. Собрались для того, чтобы открыть обелиск павшим в боях односельчанам.
Сегодня здесь, на месте прежнего пустыря, зеленеют стройные ели, высоко вознёсшие островерхие вершины, в густой листве клёнов щебечут птицы. В тиши парка, в окружении клумб, пламенеющих алыми геранями, высится обелиск – скромный монумент, олицетворяющий великую благодарность тем, кто не пощадил себя во имя Победы.
Двадцать восемь фамилий на обелиске, двадцать восемь горьких судеб, рано оборванных жизней. И первым среди них значится имя бывшего колхозного счетовода Андрея Ивановича Кобца. Скупые строки в блокноте хранят память о встрече с его сыном Романом Андреевичем Кобцом, в семидесятые годы – директором совхоза «Синегорье». Припоминаю, как мы отошли в сторонку после короткого митинга, и я попросил его рассказать об отце.
– Я был слишком мал, когда отец ушёл на фронт, – сказал Роман Андреевич. – И что знаю – всё со слов моей матери Прасковьи Герасимовны. Она многое могла бы рассказать, но её уже нет с нами…
…Свадьбу гуляли всем селом. Столы ломились от разнообразных деревенских блюд, и гости дружно, с задором пели:
Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведёт!..
Молодым были преподнесены хорошие подарки: лошадь с упряжью новой, сани резные. Скоро в Новотроицком стал создаваться колхоз, Андрей Кобец записался в него одним из первых, свёз туда весь свой полевой инвентарь, отдал и скотину, на счетовода выучился, сам стал в том колхозе учёт вести всему хозяйству.
– Эх, и заживём теперь мы, Паша, – обнимая жену и троих ребятишек, говорил Андрей. – Хлеба в доме полон ларь, есть у нас мясо, масло, сало, молоко, крупы разные… Даже мёд выдали на трудодни. Одеть, обуть себя и детей в обновы можем…
Не предполагал тогда Андрей, (да и кто предполагал?!), что придётся встать грудью на защиту родной земли, за счастье детей заплатить самой высокой ценой – своей жизнью.
Эту страшную весть принёс дед Пророка, прозванный так за способность первым сообщать новости. Босой, с растрёпанной бородой, он спешил к конторе. В недобром предчувствии останавливались люди, в раздумье шли за ним.
– Война! Германцы напали на нас, – коротко сказал дед, и сразу притихли собравшиеся у конторы сельчане, вмиг забыв казавшиеся важными доселе споры.
На следующий день Андрей Иванович Кобец вернулся из Анучина хмурый и молчаливый. Он ездил в военкомат с просьбой отправить на фронт, но там получил отказ.
«Пока не сделаете учёт всему хозяйству, не передадите дела, никуда мы вас не пошлём», – объяснили ему.
– И то, слава Богу, дома остался, – утирая платком глаза, встретила мужа Прасковья.
Повестку принесли в марте. Перед отъездом на фронт Андрей сходил на скотный двор колхозной фермы, заглянул в мастерскую. Везде работали одни женщины. Им и старикам предстояло в этом году вести весенний сев.
– Мы вернёмся, поднимем свой колхоз, – попытался он ободрить женщин, возившихся у трактора, словно оправдываясь за то, что покидает их в трудное время.
Вместе с Андреем Кобцом в тот слякотный день на фронт уходили его дядя Степан Кобец, братья Иван и Фёдор Обрашко, отец и сын Николай Петрович и Михаил Крупенюки, Григорий Автушенко, братья Сергей и Егор Волковы. По широкой улице села, обустроенной новыми домами, они прошли с песней под аккомпанемент звонкой гармони.
Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде,
Мы начеку, мы за врагом следим,
Чужой земли не надо нам не пяди,
Но и своей вершка не отдадим!
Они уходили в Анучино пешком по раскисшей от половодий дороге, верили в скорую победу, надеялись вернуться в родные края. Матери, жёны, сёстры, дети долго стояли, смотрели им вслед, пока за околицей не скрылись их фигуры. Навсегда. Никто из жителей Новотроицкого, ушедших на войну, не вернулся. И нет в этом селе семьи, которую война обошла бы стороной.
– Всего одно письмо мать получила, – сказал во время той, теперь уже далёкой встречи Роман Андреевич. – Отец писал в нём, что воюет под Сталинградом… Попал во взвод батальонной разведки. Мало писал о себе… Больше колхозными делами интересовался. Упоминал, что несколько раз принимался за письмо, мешали снаряды и бомбы… Сообщил, что погиб земляк Антон Булах. «Немцам никогда не взять Сталинград… Скоро погоним их обратно в логово», – такими словами заканчивалось письмо, которое мы храним в семье, как самую дорогую реликвию. Потом пришло извещение из военкомата: «Андрей Иванович Кобец пал смертью храбрых, защищая Сталинград, город на Волге, ставший неодолимой крепостью на пути гитлеровских полчищ».