Прозрачной дымкой нежных лепестков
В саду застыли яблони,
и Пчёлы
Жужжащею командою весёлой
Вились средь бело-розовых цветков.
«Опять сюда суются трепыхалки!
У нас без них работы через край», —
Ворчит Пчела.
«Да не переживай!» —
Другая отвечает: «Перепалки
Не нужно. Им ведь только хоботки,
Чуть обмокнуть, и будет с них довольно.
Нектара хватит всем. Гляди, как вольно
Всё расцвело. Сбирай да волоки!»
«Мы целый день снуём вперёд-назад,
До верху наполняя кладовые,
А Бабочки, лентяйки луговые,
Мешают только – на пути торчат.
А ведь у нас не просто сборы мёда!
Наш труд родит плоды и семена.
Нас нет – и жди лихие времена!
Иссякнет сад, оставшись без приплода.
На нас, усердных, держится природа,
На нас одних надеется она!»
«Да не ворчи! Своё мы знаем дело.
А Бабочки? Взгляни, как веселит
Их яркий цвет. Нет, нам не повредит
Их общество. Пускай кружатся смело!
Глоток нектара за веселый нрав
И красоту их праздничных уборов —
Невелика цена. И тот не прав,
Кто ничего не видит, кроме сборов».
К исходу лета наши две Пчелы
Случайно пролетали тем же садом
И ахнули.
Древесные стволы,
Плоды и листья – всё как будто градом
Иссечено, растерзано – мертво.
А на огрызках яблок, листьев, веток
Спешат свершить обжорства торжество
Сплошь гусеницы.
Бабочкиных деток
Несметный клан так Пчёлок поразил,
Что лишь у улья их вернулись чувства.
Поднять весь рой? Теперь не хватит сил…
Про Бабочек, про цену их искусства,
Знать, глупо было речи разводить.
Одна надежда, что зима-хозяйка
Сама рассудит: быть или не быть
Весною саду.
Но себе смекай-ка:
Как жить весной, кому дарить нектар.
И чем он отзовётся – добрый дар?
СЕРОЕ – БЕЛОЕ
Решетнёву Н.А., под впечатлением от его басен
Два весёлых гуся,
Гриша и Гагуся.
Их в хлеву держала
Бабушка Маруся.
Важную персону
В гости ожидали.
С гусем макароны
Ей на стол подали.
Крик второго гуся
Больше не услышишь.
Вкусен был Гагуся
(Но не слаще Гриши).
Чем же гусик первый
Оконфузил друга?
Гриша – в белых перьях.
Вся его заслуга.
Бело – сера краше!
Тоже, скажешь, диво.
Но… не хочешь в кашу?
Выгляди красиво.
Тот, кто белит перья,
Жизнью легче правит:
Жди – авось прославят,
Как на стол поставят.
А иного гуся
Слопают не глядя.
Как умял Гагусю
Очень важный дядя.
ВЕЧНЫЙ ПРАЗДНИК
День познаний.
Ночь желаний.
Утро долгих расставаний.
Месяц враний.
Год страданий.
Жизнь в тиши воспоминаний.
ПОДНЯВ ГЛАЗА
Сердца друзей, их лица молодые
Остались только в тонких облаках.
Когда они плывут, совсем седые,
По небу, тихо тая на глазах.
А погляди вокруг, всё млеет в цвете
Таких же белых, но живых цветков.
Цветёт земля. И дела нет планете
До тающих на небе облаков.
А солнце только добавляет свету,
Вливая силу в сочный рост цветка.
В его лучах, невольно вновь согреты.
Еще быстрей растают облака.
НЕ ХОДИ
Не ходи на небо,
Там легко живётся.
Там не нужно хлеба
И вода не пьётся.
Там с любым случиться
Может что угодно,
Чудо там струится
Чисто и свободно.
Там не надо биться,
Шевелить руками.
Всё и так свершится,
Станет пред глазами.
Всё получишь разом,
Если не имеешь.
Не моргнёшь и глазом,
Охнуть не успеешь.
Так или иначе
Что-нибудь да станет.
Если вдруг захочешь,
Если вдруг потянет.
Борис КОЛЕСОВ. Сезон охоты
Цикл стихотворений
ПРОСТАК
Открою всем: ты мой чудесный маг!
И потому кричу я, как простак.
И потому не вру тут ни на волос —
умен на диво твой прекрасный голос!
Когда случится: проглотил аршин,
увидев, как скромна и как тиха,
то для меня ты выше всех вершин,
и так бедны алмазы и меха.
Я пред тобою низок, что трава.
Слова теряю. Вот уж голова
свое теряет место на плечах.
Всё, что осталось, всё мое – впотьмах.
УТРО НА ВОЛГЕ
Сидит у каменки бабуся.
Бросает щепочки в огонь.
«Да ты, сынок, уже обулся,
Вот, побалуйся-ка иргой».
Хоть за окном туман синеет,
но солнце вскорости взойдет —
прогреет речку посильнее
и все опушки обойдет.
Тут красота кругом такая —
другой не сыщется вовек…
«Что дверь тихонько так толкаешь?
Послушай, свищет соловей!»
Я вышел из дому. Светало.
И соловей распелся так —
что наш народный. Дела мало
ему до шороха в кустах.
Свисти, соловушка, погромче.
Пускай на память крепче ляжет
куст дикий с чернотой укромной
и лучше петь меня обяжет.
Пусть горсть вот этих сладких ягод
умножит певческую ярость
твою, соловушка. Пока!
Я тронул ягодку слегка.
-–
Сидит у каменки бабуся.
Бросает щепочки в огонь.
«Да ты, сынок, никак вернулся?»
Вернулся, бабушка, с иргой!
УМИРАЮЩИЙ
Memento mori
Дубовый лист нашел приют
и отдых долгожданно-сладкий
под снегом. Слышит, как поют,
скрипят по декабрю салазки.
И видит мартовские сны
с подснежниками на лужайке.
Ведь ждет пришествия весны.
Вот почему его так жалко.
Он верит: соки молодые
вновь побегут по жилкам дряблым.
Во сне что шепчется латынью?
Отжившие всё ж будут рады?
…Пусть верит каждый, кто захочет,
что возрождаются из почек
умершие листы дубов.
Да сбудется цветенье снов!
СЕЗОН ОХОТЫ
Вот и небо закуталось в тучи.
Горизонт непрогляден и сер.
Называя декабрь неминучим,
в хмурь предзимья глядит Селигер.
Окуньков легкоперая стая —
из глубин юрким блёснам посылка —
встала в круг и, лукаво играя,
то замрет, то заплещется пылко.
Он был поднят озерною волей,
тот журавушка по-над болотом,
что помчался прибрежьем – не полем,
где с берданкой охотился кто-то.
Не стрельнуло ружье: он родной,
Селигер Селигерыч, хоть рыбкам,
хоть журавушке, да хоть какой
здесь душе на лодчоночке зыбкой.
ТВЕРСКАЯ ОКРАИНА
Поднимаются ели упорно
по ступеням от берега в гору.
Там ветла толстокорая, черная
по-над грядками высится гордо.
Огород наш у дома несмело
из-под дерева смотрится в воду.
Та журчит – огородному делу
запевает хвалебную оду:
здесь высокий укроп мил и строен,
тут петрушка мила и душиста,
а честнок столь душист, что все трое
по душе мне, прозрачной и чистой.
По душе мне, и милой, и честной,
и любимой поречным народом.
Завсегдашней приязнью известной
к честнякам затверечного рода.
-–
О достоинствах волжской Твери
ты, водичка, давай говори!
БЛИКИ
По-над Волгою широкой
быстро, прямо, по фарватеру,
чайка жмет, а много проку ли
в том, что жмет вослед за катером?
Согласимся, нет нам надобы
кувыркаться в небе зыбком.
И летунья – точно! – рада бы
подхватить из речки рыбку.
Не откажется от булки.
Хлебной крошкой не побрезгует.
Ухватить готова, будто
крошки – это рыбки резвые.
По реке, по русской – искры,
блики, солнца переливы.
Быть реке сегодня чистой,
коли чаек крик – счастливый.
Всё, кажись, в стремнине съели
птицы, реку потревожив.
Съели чайки? В самом деле?
Или ждут подарков всё же?
Думу думаю себе.
Волга, в нашей ты судьбе!
Здесь на блики нет охоты
и на булку нет зевоты.
ДАЛЬ
В той далекой дали, где кончается небо,
где кончается небо и гаснет звезда,
в той далекой дали, где ни разу я не был,
голубые летят провода.
Это я их протягивал. Выше и выше.
Торопился к тебе. Сам не зная куда.
Посмотри, как стартуют от крыши,
голубые летят провода…
Ты живешь далеко, так пускай навсегда
в ту далекую даль, где нет слова привета,
где нет встреч и бесед, нет дождя и рассвета,
голубые летят провода.
ДЕВОЧКА
Катит громкий поезд
по Земному шару —
по крутой дуге
идет с югов на север.
За окном пылают
в лад заре пожаром
зелень молодая,
строчечки посевов.
Чайная бренчит
в пустом стакане ложка.
Иногда учуешь
паровозный дым.
Мне шестнадцать,
я заносчивый немножко:
нет желанья быть здесь
слишком молодым.
Мне пора проведать
о волненьях сердца…
В память, понимаю,
поспешит, войдет
взгляд ее смущенный:
жгучим черным перцем
он попал мне в душу —
не в открытый рот.
По Земному шару
катит с юга поезд.
Тянутся вагоны,
словно Шара пояс.
Может быть, в запале,
может быть, в угаре,
я забыл про ужин.
И – гляжу в окно.
Девочку на круглом,
на зеленом Шаре
навсегда отныне
видеть мне дано.
ТРОСТНИКИ
Дом тот старый, где пропало слово,