по расширенной программе. Кок старался, ведь до службы после «кулинарного техникума» он воевал с кастрюлями в одном из ресторанов Сочи.
На одном из галсов акустик обнаружил шум винтов кораблей охранения, а затем и крейсера. Отряд шёл противолодочным зигзагом. Командир лодки ввёл в электромеханический аппарат управления торпедной стрельбой (ТАС), электроники тогда не было, элементы движения целей, сравнил с данными штурмана и рассчитал торпедный треугольник. После этого стал осторожно выводить лодку в точку залпа, одновременно анализируя поведение кораблей охранения, чтобы определиться, обнаружена лодка или нет, и не меняет ли галс отряд кораблей.
В первый отсек отдана команда «1, 2, 3 и 4-й торпедные аппараты приготовить к выстрелу!» Получен доклад об их готовности. Командир субмарины даёт команду: «Торпедные аппараты – товсь!». Минёр и старшина команды торпедистов в первом отсеке взялись в четыре руки за рукоятки стрельбовых «пистолетов», чтобы по команде «Пли!» поочерёдно рвануть за них, и тогда воздух под давлением 160 атмосфер вытолкнет двухтонные торпеды из аппаратов.
На этих лодках приказы командира по трансляции репетовал механик. Громкоговорящая связь тогда выполнялась на радиолампах, поэтому при её включении нужно было какие-то секунды подождать, пока прогреются лампы и загорится индикатор «Готово». Но при торпедной атаке секунды, бывает, решают всё, поэтому механик заранее включил МКТУ и зажал микрофон меховой рукавицей. Над микрофоном расположены раструбы переговорных труб «нос – корма». В этот напряжённый момент командир обнаружил поворот кораблей охранения на другой галс, поэтому задержал команду «Пли!», разбираясь в обстановке. Вдруг кок по переговорной трубе с восторгом заорал: «Центральный! Обед готов!». Перчик, которым он в тот момент сдабривал закуску, выдуло вентилятором из переговорной трубы прямо механику в нос. Подёргавшись в конвульсиях, механик громогласно чихнул.
Минёры, находившиеся в этот момент в состоянии транса, понимая грандиозность доверия, приняли «Ап-чхи!» за команду «Пли!» и дружно налегли на рукоятки. Торпеды пошли на «супостата». Лодка, потеряв восемь тонн массы, рвётся вверх, механик вопит команды на удержание, но громче всех кричит командир: «Не пли, не пли!». Это глас вопиющего в пустыне – торпеды ушли. Услышав из первого отсека радостный доклад «Торпеды вышли!», командир, нарушив флотский этикет центрального поста подводной лодки, тихо выдал «боцманский трёхэтажный», пнул сапогом аппарат управления торпедной стрельбой и бизоном ушёл во второй отсек в каюту.
Ну, а потом старпом выполняет послезалповое маневрирование и выводит лодку в точку всплытия. Из второго отсека мрачнее тучи выползает командир, поднимает перископ и не механику, а прямо трюмному старшине бросает: «Продуть среднюю». Лодка всплыла в позиционное положение, командир и сигнальщик поднялись на мостик, а в лодке запустили дизель на продувание цистерн главного балласта отработанными газами дизеля. Механик, хотя и хорохорится, но понимает, что вскоре командир, получив данные о сорвавшейся атаке, «воткнёт ему перо в хвост». Продули балласт, и с мостика через рубочный люк командир как-то мягко бросает: «Механик приглашается на мостик». «Маслопуп», подумав, что вот и он, момент истины, полез наверх. Доложился. Командир протягивает ему золотой портсигар и говорит: «Закуривай». Механик мычит: «Не курю». Командир берёт у боцмана пластиковый блокнот для записи «семафоров», молча передаёт его механику. Там коряво написано – «Командиру ПЛ. Благодарю за отлично выполненную атаку. Три торпеды прошли под крейсером! Комфлот». Вот так и воевали!
– Тогда весь курс отработки задач завершался четырехторпедным залпом, торпед не жалели, – отозвался Ляхов. – А сейчас хотя бы одну выцыганить. Недаром на флоте появилась поговорка: «Торпеда дура, а пузырь молодец!».
– Времена меняются, – вздохнул старпом.
Послышался голос акустика. Все на центральном посту насторожились.
– Шум винтов торпеды с правого….
Акустик не успел закончить доклад, раздался щелчок в районе первого отсека, как будто кто-то резанул бичом по корпусу, в последующий миг уже не существовало людей, а лодка уткнулась в дно раскуроченным нутром. Уже не было ни первого, ни второго отсеков…
Всё происходит неожиданно. Ещё Иван Ризнич, подводник-первопроходец, в своей книге «Подводные лодки в морской войне» (1913) писал: «Служба на подводных лодках, соответственно, гораздо опаснее в мирное время, чем в военное….». И это правда. Остатки «Белогорья», как поверженный, стальной кит без головы, безмолвно лежали на дне. Был ли кто в живых в поверженном железе?
Ещё Михаил Тьедер на заре подводного плавания писал в своих публикациях (он сам попадал не раз в передряги на подводных лодках): «Мурашки, признаться, пробежали по телу… Быть заживо погребенным и не иметь возможности даже дать о себе знать – нет, конечно, ничего ужаснее. На этот случай каждый из нас имел одно спасение – револьвер». У членов экипажа «Белогорья» и этого средства не было.
Подводную лодку «Скат» Михаила Тьедера тогда спасли, и люди вновь увидели солнце. Спасут ли людей, оставшихся живыми в отсеках «Белогорья», покажет время!
Р.S. Я хочу сказать, что тайна, вернее, первопричина трагедии «Курска» надолго останется нераскрытой. Как говорят и пишут умные люди, «её мы узнаем, если только узнаем, лет через 50, не ранее, когда всех нынешних политиков не будет на свете». Я с этими словами согласен, потому что с самого первого момента, когда услышал 14 августа 2000 года сообщение, что «атомная подводная лодка “Курск” в ходе учений легла на грунт», как-то сразу понял: произошло подводное столкновение двух субмарин, одной из которых крупно не повезло. Потом версии гибели множились и вырисовывались более определённо.
Но я остаюсь при своём мнении – в трагедии «Курска» есть след и подводных лодок США «Мемфис» и «Толедо»!
Евгений МАРКОВСКИЙ и Иван МАРКОВСКИЙ. Отцовское наставление
Цикл рассказов (окончание)
Куда идёт Россия
Однажды августовским вечером, когда уже становилось темно, к нам на базу зашел охотегерь Егоров. Я из любопытства крутился рядом (всё-таки охотничий егерь, человек с ружьём, всегда с ружьём). Но на этот раз ружья при нем не было.
А пришёл охотегерь Егоров к папе за бутылочкой.
– Дай, Григорич, взаймы бутылочку. Там у меня ребята около озера сидят… Того, что с собой брали, не хватило, – сказал он.
«Ребята» – это были, конечно же, начальники. Ну, такие… Не очень чтобы самые большие… Папа таких дразнил – «видные в районе люди». Не начальникам охотегерь Егоров не бегал бы за водкой.
– Ну, пойдем, взаймы дам, – говорит папа.
И папа с охотегерем уже идут к нашему сторожевому дому, где у папы в кладовочке всегда есть на всякий медицинский случай и водка, и спирт.
И тут охотегерь, только что попросивший у папы водки, говорит:
– Григорич, куда идёт Россия?.. – говорит, как это часто у нас бывает, мешая кислое с пресным, высокое с низким. Бутылку водки и сложнейший вопрос…
Папа остановился, посмотрел на него, как умеет смотреть мой папа, и говорит:
– Куда идёшь ты… туда и Россия.
Охотегерь застыл на месте, словно его по лбу стукнули, потом махнул рукой. И пошёл на выход из базы…
– Володя, а водку? – сказал ему уже в спину папа.
– Да ну их!.. обойдутся… – сказал охотегерь, даже не оборачиваясь.
– Ну, вот так-то оно будет лучше, – сказал папа, какое-то время стоя в задумчивости. Потом обнял меня за плечо:
– Ну, пойдём, сын, дальше делать наше дело, «старинное дело своё». А то отвлекают нас тут разными вопросами…
Медицинский случай
Я гоняю по полянкам базы на велосипеде. Падаю и рассекаю выпуклую косточку голеностопа так, что она оголяется, как облупленное от скорлупы вкрутую сваренное яйцо. Кость на виду… Я бросаю велосипед и хромаю, конечно же, к маме и к папе. Мама охает и думает вслух, с кем поехать в город. Потому что кожа на выпуклой косточке разошлась так, что рана сама никогда не затянется. И надо в город, к врачам, зашивать.
– Зачем в город? – говорит папа. – Пока до города, до врачей доберётесь, рана заплесневеет. Усаживает он меня тут же на крыльцо, берёт иголку, пассатижи, рыбацкую леску, обрабатывает все эти нехитрые инструменты спиртом и зашивает прямо на крыльце мне рану, стягивает кожу на косточке тремя швами. Через восемь дней снимает швы, а на девятый – я уже купаюсь в море. А не сделай папа этого простого хирургического действия подручными средствами, и лето могло бы для меня безвозвратно пропасть: не покупался бы, не побегал. И что удивительно, во время его хирургического вмешательства с простой иглой и пассатижами, которыми он протягивал через мою кожу иглу, я даже ни разу не ойкнул, может, потому, что меня отвлекали и развлекали мои старшие братья.
***
У нас на базе отдыхал летчик, бортовой механик, дядя Серёжа с женой. Было уже темно. Они стояли у костра. Дядя Сергей зачем-то повернулся назад и шагнул… А за спиной стояла у него чурка с воткнутым в неё топором. Он в темноте спотыкнулся о чурку, полетел через неё, сбил собой с чурки топор и, упав на него, сильно разрубил себе ногу в паху, как раз в том месте, где проходит главная вена. Её прямо видать было. Ещё чуть… задень её топор – и дяди Сергея на земле бы не стало. Даже удивительно, как всё может случиться и случается просто в ту или другую сторону… Только чуть…
На этот раз всё случилось в лучшую сторону, и вена оказалась не задета, топор прошёл рядом. Жена дяди Сергея бежит к маме, а мама – к папе. И у папы вновь появилась хирургическая работа. Он снова берёт свой хирургический инструмент: иголку, рыболовную леску, пассатижи, бутылку водки и зашивает дяде Сергею рану. Ассистентами или хирургическими сёстрами у папы – мама и супруга лётчика. Мама светит на рану фонарём, а жена смывает кровь с раны водкой, ну и в рот дяде Серёже попадает тоже, чтобы нервное напряжение снять.