Росинок искрометное блистанье
И щебетанье ласточек вечерних.
Высокое значенье есть и в малом,
Хоть в алом зеркальце зари – в росинке —
В осинке у тропинки к перелеску,
Конечно, если всё вошло в стихи.
***
Море и рокот, солнце и ветер,
Светел твой взгляд, как нежданная радость,
А на ресницах осталась росинка —
Очень красивая капелька моря.
Зори встречать нам теперь, моя нежность,
На побережье, как мы, одиноком,
Где ненароком судьба нас связала,
Нет, не судьба – твой трепещущий локон.
***
Сквозь завыванье вьюги – плач волчонка,
Нечеткий очерк дымчатой луны,
И не видны деревья за опушкой,
И в кружке чай на угольках кипит.
Чай – это снег и шишка старой ели,
Я еле пью, зато согрев такой,
Как бы настой далеких лет и лета,
И ветра плач о пристани родной.
Александр КУВАКИН
***
Есть области таинственного зренья,
Куда не проникает гордый взгляд.
Не встретишь там ни смерти, ни забвенья,
Там смыслы, освещая всё, горят.
Но нам, хлебнувшим воли, не до смысла.
Мы – гордые! И всё нам по плечу.
Горит Восток! И роковые числа
Навстречу нам уже зажгли свечу.
УТРО НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ
Владимиру Кострову
Как соловья ни трави, —
Вечно поёт о любви.
Вечно поёт об одном —
Славит Предвечного дом.
Друг мой! Былые года,
Словно донская вода,
Словно донская печаль,
Канули в самую даль.
«Ты их назад не зови», —
Молят твои соловьи.
Красное утро, гряди!
Сердце живое буди.
Взвей над полями рассвет
Долгих, безоблачных лет.
Сколько блаженств впереди!
Белое солнце, гряди!
Друг мой, душа! Не страшись —
Ясная в ясном явись.
Да, все мосты сожжены,
Да, ни детей, ни жены,
Да, только други вокруг,
Да, только солнечный круг.
Пусть впереди – смертный бой.
Белое солнце – с тобой!
…Здесь, у Непрядвы твоей,
Вечно поёт соловей.
***
То, что мы видим, обречено
Преобразиться мгновенно.
Так вода, обращаясь в вино,
Дышит новозаветно.
Душу новую явит огонь
Веры – по-прежнему жаркой.
Эту душу попробуй тронь —
Испепелит до огарка.
Пересаженные цветы
Седагет КЕРИМОВА. Из тайников отзывчивого сердца
Перевел с лезгинского Евгений Чеканов
ВДАЛЕКЕ
К родному краю сердце вдруг помчится,
Не выдержав мучительной разлуки.
Предстанут взору други и знакомцы,
Как сель, нахлынут запахи и звуки.
Забудутся былые огорченья,
Всплывут мгновенья, что всех роз прелестней.
Слова, когда-то ранившие сердце,
До слуха долетят негромкой песней.
Далекие мои, мои родные!
Хранители моей родимой речи!
О, как же я соскучилась по всем вам!
Душа тоскует, жаждет сладкой встречи.
Мы вдалеке становимся другими —
Отзывчивыми, мягкими… И снова
В капкане грусти молча рвется сердце,
Что жаждет слова… Лучше бы – родного!
Издалека нам Родина виднее,
И как не тосковать по ней? Но всё же
От слов родных растает лёд печали —
И ты, мой друг, им улыбнешься тоже.
Порою нужно край родной покинуть,
Чтоб полюбить его душою всею.
На Родину гляди как бы с чужбины —
И Родина останется твоею.
Три первых дня чужбина нам по нраву.
Сначала мнится: заживем на славу,
Ну, а потом тоска вползает в сердце
По близким людям… Никуда не деться!
И снова мысли сбивчивые с нами.
Раздумий ноша – тяжелей с годами.
Детишек тянет к матери родимой,
А человека – к Родине любимой.
Друзья мои! Начните всё сначала,
Чтоб Родина без вас не тосковала!
КАК ПОРВАННЫЙ СЛОВАРЬ
Из тайников отзывчивого сердца
Бегут друзья-слова… Спешу всмотреться,
И чем красивей слово и нежней,
Тем я довольней, тем оно нужней.
Я рада так, как будто небеса
Мне в дар послали эти словеса.
Красою слова сражена, как встарь,
На всякий случай заглянув в словарь,
Не выпускаю слово я из уст,
Твержу, как будто пробую на вкус.
И вот, постигнув смысл и свойства слова,
В душе моей трепещут чувства снова…
А я гляжу на каждое движенье,
Запоминая место и значенье.
Родной язык! Познав с тобою счастье,
Я не хочу иной над сердцем власти!
Живой и звучный, хлёсткий словно крик, —
Таким нам дали боги наш язык.
Весь соткан из стихов он прежде был…
Так почему ж сегодня отступил?
Словарь листаю – сколько тут пропаж…
Ты – как словарь, народ несчастный наш!
Кого винить, чужих или сограждан,
За то, что ты разорван был однажды?
НЕЗАКОНЧЕННЫЕ СТРОКИ
Мне жаль моих стихов незавершенных —
Сироток без семейного блаженства,
Наполовину сделанных, лишенных
Законченности, лада, совершенства.
А вдруг они – несбывшиеся грёзы,
Обиженные жизнью строчки эти?
Ах, сколько половинчатых, нечетких,
Похожих на меня людей на свете!
«Ты недотепа…» – мама говорила,
Мои дела поспешные увидев,
И обнимала, всё простив дочурке
И никогда ни словом не обидев.
Обрывочные строки – крест мой вечный,
В любом стихе есть недоговоренность…
Ну что ж, пусть будут!.. Лишь бы в них не жили
Бессмыслица, нелепость, отчужденность.
В СУМЕРКАХ…
Я думаю о сумерках всё время,
Но не о тех, к которым тьма крадется.
Ведь утро тоже темное бывает,
И даже днем порой не видно солнца.
Я о другом… Я – о слезах от счастья,
И о любви, что ненавистью смята,
Я о просторе, суженном до тропки,
О встрече, что разлукою чревата.
Любая грусть в себе содержит сладость.
Творя добро, мы зло вершим невольно…
В тех сумерках грешит и твой любимый,
Но ты простишь, хотя тебе и больно.
Какая грусть в тех сумерках таится!
Какой печалью сердце плодоносит!
С утра ты весел. В сумерках, однако,
Судьба тебе сюрпризы преподносит.
Любое утро к сумеркам стремится,
Любую жизнь мы ими завершаем.
С каким весельем в этот мир мы входим!
С какою грустью землю покидаем!
Неужто так устроен мир подлунный:
Кто вверх поднялся – должен и спуститься?
И сколь бы долго наша жизнь ни длилась,
Ей суждено мгновеньем очутиться?
ЧЕМ СЛАВЯТСЯ ЛЕЗГИНЫ
Лезгин – не мастер ласкового слова
И громкого… Он фразой не согреет,
И бархатными, сладкими речами
Дел не вершит: не может, не умеет.
Что на сердце лежит, то он и скажет,
Словами бьет, как копьями… Но стоит
Беде к кому-то в двери постучаться —
Плечо подставит, от беды укроет.
Чтит ум, а не слова. Не ценит трёпа,
Поступкам цену подлинную знает.
Такими сквозь века идут лезгины,
Таким лезгина друг запоминает.
САДОВНИК
Садовник в сад выходит до полудня.
В руках – секатор… Или это лютня?
Летят на землю веточки сухие,
Ласкают древо руки золотые.
Нелегкий труд – нежней всего на свете.
Как сладок звук стригущих ножниц этих!
То, что мертво, – покорное планиде,
Должно упасть… И древо не в обиде.
Весною каждой, осенью любою
Старик-садовник в сад идет с любовью,
От старости спасает деревца,
Вливает жизнь в древесные сердца
И стойкость пред ненастьем дня и ночи…
Пусть вновь цветут и радуют нам очи!
Не чует рук; давно устала шея;
Но всё стрижет, седея и дряхлея.
И, с каждым днем всё жалобней звуча,
Рождает стон секатор-кеманча.
Спина крива, как ветка, – и не гнется.
Последний день к садовнику крадется.
Какая ж это мука – наша старость!
Ни стойкости, ни силы не осталось.
Подвязывай веревкой ветви тела,
Секатором стриги, – пустое дело.
Как ни колдуй, а будет то, что есть.
Мы не деревья – вновь нам не расцвесть!
Художественное слово: проза
Леонид ДОНСКОВ. Девочка Русь
Рассказ
Речка сужалась, превращалась в мелкий ручеек, который тихо струился между заросшими осокой, камышом, чаканом и кугой, заболоченными берегами. Над водой, крепко цепляясь веером корней за расползающуюся, сырую землю, тянула к небу свои стройные тела молодая ольха. Вода – весной и в сырую, дождливую погоду – вымывала из-под корней наносной ил, и они серо топорщились, торчали в воздухе и только на некотором расстоянии от ствола прятались под землей.
В сильные ветра, когда шквал налетал бешеными, беспощадными порывами, ольха скрипела, стонала. Извиваясь от натуги, корни трещали и, не выдержав очередного натиска, один за другим рвались; дерево клонилось по ветру, потом со скрипом, с громким «К-крех!» валилось, выворачивая корни из предательски мягкой, размокшей земли, и теперь уже корни смотрели в небо, как бы удивляясь: «Господи! Что это?» – а ствол пока еще лежал на своих спутанных, переломанных ветвях чуть наискось, чуть вверх, смотрел сквозь ветви других деревьев на такое милое и далекое небо.
Шло время, ветви под стволом постепенно сохли, ломались, и былая красавица опускалась на влажную илистую землю: больше никогда ей не тянуться к желанному, любимому и всё же недоступному солнцу. Хмель, дикий огурец заплели останки ольхи, протянули свои цепкие руки к другим, соседним деревьям – и повисли, затеняя всё своей буйной, ярко зеленой, почти изумрудной, сочной листвой, развешивая странные желтые фонарики, игольчатые прозрачные огурцы и душистые корзиночки хмеля. Молодые, стройные, упругие стволики ольхи тянули, протягивали в образовавшуюся от поваленного дерева брешь свои листочки. Хвощ, крапива, ежевика, осока и куга буйно покрывали всё пространство, превращая низину у речки в зачарованный, дивный мир зелени, дикости, забытости, затерянности и нереальности…