– Так тебя, что ли, две доярки откапывали? – съязвила Надежда Викторовна.
– Три! – Семен торжественно поднял вверх три пальца. – Целых три!.. Правда, когда они в ход саперную лопатку пустили, вот… – Майор наклонил лобастую голову, – прическу мою напрочь сбрили. С тех пор я действительно вроде как контуженный – не могу на женщин спокойно смотреть…
– Врешь ты всё, – не верила Надежда Викторовна. – А зачем врешь?
– Конечно, вру. Но вру для красоты, – смеялся Семен. – Ты что, думаешь, что я и в самом деле запомнил, как по мне танки елозили? Там, в окопе, всё просто было – накрыло тебя землей – и как отрезало. Потом вдруг свет в глаза и воздух в легкие, как из насоса. То ли сам выбрался, то ли тебя кто-то отрыл – через секунду уже не помнишь… То есть вообще ни черта не понимаешь. Например, куда-то ползти пытаешься, а тебя за штаны держат… И еще в ухо орут: «Ты что, сука, в плен собрался?!» Но какой, спрашивается, плен, если я после контузии своего собственного имени вспомнить не мог?
– А вы, гражданин, докажите следствию, что не можете вспомнить, – с самым ехидным тоном вмешивался в рассказ Майора один из слушателей. – Женщин, понимаешь, придумать смогли, а собственное имечко в карман засунули?
Волна смеха перекрывала все дальнейшие слова.
Но шутки Майора были понятны и смешны только для мужчин. Ни Надежда Викторовна, ни моя мама старались не подходить к нему ближе, чем на два шага. И только пару раз, когда настроение Майора было не столь буйным, он был выслушан со вниманием не только с мужской стороны. Ну, а поскольку его рассказ коснулся судьбы молодой девушки, то и мама, и Надежда Викторовна не перебивали речь Майора, даже когда он переходил на грубые шутки.
– …Я, можно сказать, в СМЕРШ с самого начала попал, еще в мае 1943 года. Вызвали меня в штаб дивизии и спрашивают: «Ты шпионов ловить умеешь?» Я говорю: «Нет, конечно. До войны в милиции работал, но не со шпионами, а со шпаной». Гляжу, генерал заулыбался. «Это, – говорит, – примерно одно и то же. Иди и учись, капитан». Пришлось привыкать… Но, в общем, работа как работа оказалась – то ты шпионов ловишь, то тебя шпионы, короче говоря, не скучно было. Причем от возни с бумажками до стрельбы иногда полшага было, а часто и меньше. К таким резким переходам я так и не привык… Уже после войны лет десять по ночам вскакивал и пистолет под подушкой искал.
Так вот, значит… Осенью 44-го попался нам один гауптман Хеске – фашист до мозга костей, ему наши половину левой руки отстрелили, так он, собака, все равно своего бешенства не растерял. В конце 41-го служил тот гауптман в полевой фельджандармерии, и вдруг наше начальство заинтересовал его рассказ о начале партизанского движения в районе Смоленска.
По рассказу гауптмана Хеске выходило, что там действовал партизанский отряд какой-то Жанны и очень много он немцам крови попортил. Наше начальство кое-какие документы подняло, но по ним никакого отряда Жанны не значилось. Вроде бы кое-что в рассказе немца сходилось по фактам с боевой группой номер 57, только она погибла сразу после выброски. В начале войны так частенько бывало… Опыта мизер, народ на оккупированной территории запуган, все дороги немецкие патрули блокировали, а по кустам и буеракам много не набегаешь… Воевать почти вслепую приходилось.
А все-таки по словам Хеске получалось, что партизанский отряд не просто воевал, а оказался почти неуловимым. Немец часто повторял «Жанна, Жанна!..», мол, вы русские специально своей диверсантке такое имя придумали, чтобы за ней народ пошел. А это, мол, не совсем честно, потому что это имя не русское, а французское. Кроме того, вы, русские – дураки и атеисты (смелый был немец на слова, это я с чистой совестью говорю), и вы даже десятой части не сделали, что могли бы с такой отчаянной девчонкой провернуть. Странные слова!.. Словно жалел он ту девчонку, которую поймать хотел. В общем, немного сдвинутым на русской Жанне оказался фашист. Впрочем, это понятно, ловил он ее долго, да так и не поймал…
Начальство наше задумалось и решило, так сказать, воздать должное неизвестной героине. В этом смысле СМЕРШУ не очень трудно было работать: шлешь запрос – и не дай Бог ответа вовремя не получишь. А дело-то важное. Например, у нас вся страна знает о подвиге Зои Космодемьянской. А тут вдруг еще одна героиня – и такая, что враги ее до сих пор клянут.
Вскоре из кое-какой скудной пачки набранного материала (в 41-м многое было потеряно) удалось набрать следующие факты. Осенью этого года в немецкий тыл была заброшена группа парашютистов-разведчиков. Их задание заключалось в следующем: провести диверсию на крупном железнодорожном узле и установить связь с партизанским отрядом неподалеку от этого «узла». С партизанами было, пожалуй, сложнее, чем с диверсиями. Знаете, в начале войны были такие «партизаны», которые легко превращались в едва ли не бандитские шайки. Вот один из таких отрядов – малоперспективный, попросту дремлющий в лесу – диверсанты с Большой Земли и должны были мобилизовать на активные действия. А на самом железнодорожном узле действовала крошечная подпольная группа. Но она была до смерти перепугана немцами и особой активностью не отличалась.
Отряд с Большой Земли почти сразу попал в засаду. Диверсанты с боем отступили в лес и погибли один за другим. Возможно, у них была инструкция – главное, прикрывать радиста, и скорее всего, командир группы должен был ликвидировать радиста, если бы он увидел, что появилась угроза плена. Но в данном случае радист – только он один! – и смог уйти от немцев. Наверное, потому что этот радист был… «комсомолкой, спортсменкой и просто красавицей». Командир отряда не смог выстрелить в спину девушки, которой не исполнилось еще и двадцати лет. Ее прикрывали до конца, и она смогла оторваться от немцев…
Через два дня на Большой Земле получили странную радиограмму: «Я осталась совсем одна…» И все! На вызовы рация не отвечала, то есть попросту отмалчивалась.
Начальство пожало плечами… В общем, бывает. Оно отложило подальше документы о заброшенной группе, тем более что их было не так много. Заброску в тыл группы готовил особый отдел армии, армия попала в окружение, и всё, что удалось спасти из документального – не более чем пара бумажек.
Кроме того, провалов было слишком много. Они были кровавыми, а отвечать за очередной – да еще за живую девчонку с рацией среди немцев – очевидно, никому не хотелось.
Еще через пять дней Большая Земля получила вторую депешу Жанны. Она торопливо сообщила: нужно бомбить узловую станцию в ночь на 13-е. «Окно» для бомбежки – всего пара часов: с часа ночи до трех. И никаких объяснений.
Начальство почесало затылок. Что делать, спрашивается?.. И что такого там, в немецком тылу, могла придумать одинокая девчонка? Пусть даже если у нее есть рация. Но стране были нужны успешные удары по немцам. Начальство позвонило «бомберам» и постаралось выяснить, когда те собираются наносить удар по узловой. Те ответили, мол, 14-го. Им посоветовали перенести удар в ночь на 13-е между часом и тремя.
Разведначальство повесило трубку и задумалось… Оно не верило в успех будущей бомбежки. Хотя… Но бомбить-то немцев все равно нужно. Кроме того, может быть, девчонка все-таки что-нибудь подсмотрела?.. Или подслушала?.. Ведь бывают же чудеса на войне, а сигнал о работе рации под контролем не проходил.
Бомбовый удар по узловой был нанесен в указанное время. Вскоре робкие подпольщики сообщили, что удар получился «чудовищной силы». На станции долго горели платформы с танками и грузовиками, а в госпиталь поступили чуть ли не две сотни раненых солдат и офицеров.
Обрадованное начальство стало вызывать Жанну, но ее рация молчала… Через неделю рация заговорила. Жанна снова просила нанести удар по узловой 20-го числа в три часа ночи.
Начальство вдруг подумало о том, что, пожалуй, девушка-диверсантка ведет себя куда активнее «застенчивых» партийцев-подпольщиков. Те только сообщали что-то о передвижении грузов по железной дороге, но редко и не совсем точно.
По узловой был снова нанесен бомбовый удар. Через сутки подпольщики сообщили о больших потерях немцев. Что удивительно, по сообщениям летчиков, станция горела еще до начала бомбардировки. Это существенно облегчило удар наших самолетов. Один из них даже сказал, что, мол, «раскатали этих сук поганых, как на учениях…»
Разведывательное начальство стало подумывать о награде для героини. Ей сообщили адрес на узловой, где она может взять запасные батарейки для рации. Девчонке начинали верить.
Немцы тоже не бездействовали. В партизанском (или полупартизанском) отряде «группу Жанны» ждала засада. Немецкая «абвер»-команда сумела нащупать засевшую в лесу группу из тридцати окруженцев и вела с ней активную работу. Немцам было важно, чтобы партизаны сами перешли на их сторону. Для этого в группу внедрили своих людей из бывших блатных уголовников. Их было пятеро. Отчаянные, злые, уже замаранные в крови, они отлично понимали, что пути назад для них нет. Подобная «подстава» явно облегчала уничтожение «группы Жанны», потому что та рано или поздно должна была выйти на них.
Короче говоря, когда к партизанской группе вдруг вышла вооруженная группа из пяти человек с молоденькой девушкой, ее фактически уже ждали. Блатные сразу сунулись вперед… Им была важна инициатива в разговоре, а кроме того, им уже сообщили, что главная в группе, которая на них выйдет – молодая девушка. Ее нужно взять живой, а потом найти рацию.
Наверное, немецкие агенты были довольны началом операции. Они много говорили, скалили зубы и даже предлагали выпить за «дружбу». Их немного настораживало, что девушка мало говорит, что ее взгляд хмур и явно недобр, а ее товарищи тоже не спешат проявлять дружелюбие. В общем, разговор явно не клеился. Он становился все суше, резче, а в голосах людей с той и другой стороны вдруг начали прорываться раздраженные нотки. Слово цеплялось за слово, реплика за реплику, тон разговора становился все выше и выше.
Они стояли друг против друга – пятеро партизан «группы Жанны» и прямо перед ними пятеро блатных – «руководство» партизанского отряда «Красное знамя». Чуть дальше, за их спинами, – весь остальной лесной отряд.