Первой начала стрелять Жанна. Это было почти безумием – открыть огонь из слабенького «нагана» по пятерым уголовникам. Ни одна пуля не убивает сразу, а физически сильный человек, даже получив пулю в грудь, может оказать самое ожесточенное сопротивление. Тем не менее уголовников уничтожили почти мгновенно. Стреляли все: люди из «группы Жанны», уголовники, а главное, те, кто стоял за спинами последних. Они и решили исход скоротечного боя. Тут суть в том, что каждый из трех десятков людей в течение нескольких секунд был вынужден принять решение, на чьей он стороне. Как бы ни хитрили немецкие агенты, но многие окруженцы уже догадывались, кто они на самом деле. Такое трудно назвать «моментом истины», но все-таки что-то такое в этом было… Гражданский человек становится солдатом как-то сразу, и очень часто на то, чтобы принять важное решение, у него остается очень мало времени. Может быть, секунда, если повезет – две…
В результате перестрелки были убиты девять человек и шестеро ранены, в том числе Жанна. Пуля пробила ей плечо, но не задела кость. Трупы уголовников и еще одного человека, который попытался стать на их сторону, выбросили в болото.
Уже через неделю немцы объявили крупное денежное вознаграждение за информацию о «бандитке Жанне». Они вдруг заговорили о том, что еврейские комиссары специально дали девушке такое «историческое имя», носить которое комсомолка не имеет права.
Гауптман Хеске клялся, что он никогда и нигде не сталкивался с таким неуловимым отрядом. Казалось, партизаны были везде, но главное, они отличались какой-то особой наглостью. Они рвали связь, срывали поставки продовольствия, уничтожали мелкие гарнизоны, подрывали все, что представляло собой хоть какую-то ценность для оккупационной власти, и бесследно исчезали.
Гауптман жаловался на то, что перестал спать по ночам. Он устраивал засады в деревнях, на дорогах и, умоляя начальство, снимал с эшелонов едущих на фронт солдат. Леса – прочесывались, копны сена – перерывались до последней соломинки, подвалы – подрывались, а сараи – сжигались.
Когда гауптман Хеске понял, что у Жанны наверняка есть осведомители среди полицаев, он расстрелял каждого третьего, то есть всех тех, кто вызывал хотя бы малейшее подозрение. Но диверсии не прекращались. И только в феврале Жанна вдруг исчезла… Потом гауптман узнал, что в партизанском отряде появилось новое руководство, а о самой Жанне говорят все меньше.
Но желание найти Жанну у гауптмана Хеске не уменьшилось. Да, он прекрасно понимал, что поскольку в партизанском отряде появились другие командиры, то, наверное, теперь девушка стала простой радисткой, а поэтому его жажду мести уже трудно было назвать разумной. Нет, захватить радиста было бы верхом удачи, но, например, одна из проблем состояла в том, что радист почти никогда не покидает территорию отряда.
Однако гауптман считал себя профессионалом, и что-то подсказывало ему, что ситуация куда сложнее, чем кажется. Жанна была не просто радисткой, а русской Жанной д’Арк, символом сопротивления. Кроме того, немецкий профессионал обязан был выполнить до конца свой долг.
В конце концов тонкий нюх бывшего полицейского и разбросанная по деревням агентура вывели Хеске к небольшому селу. Последний раз девушку заметили там, а главное, никто не видел, как она покидала его.
Гауптман не стал спешить с операцией захвата. Сначала он выставил секретные дозоры, потом уплотнил их и в итоге превратил в непроницаемую стену. Окружение села происходило в течение двух дней, а к полудню третьего немецкий отряд вошел в село.
К удивлению Хеске, первая же жительница показала ему на дом, где была Жанна. Возле дома гауптман заметил небольшую толпу. Даже увидев немцев, сельчане не поспешили разойтись.
Хеске уколола неприятная мысль, что случилось что-то не очень хорошее. Он подошел к ним ближе и через переводчика поинтересовался, что происходит.
Отвечал староста, старик с невыразительной внешностью:
– Умерла она, ваше благородие… Сегодня утром и померла.
Хеске холодно спросил, кто умер.
Старик опустил голову и усмехнулся:
– Жанна, ваше благородие, кто же еще-то?.. Хотя, конечно, сейчас любой запросто на тот свет уйти может… Война, понимаешь, ваше благородие, штука злая.
Гауптман оттолкнул старика и прошел в дом. Староста не врал. В центре горницы стоял гроб, в нем лежала мертвая девушка. Худое, бледное лицо делало ее похожей на ребенка.
– Два дня назад пришла, – продолжил свои пояснения староста, хотя его об этом никто не просил. – Очень плохая была, еле на ногах стояла… А у нас врача нет, фельдшер разве что, только он старый совсем, почти не видит ничего…
– Почему не доложили своему начальству?! – гаркнул на старосту Хеске.
– А о чем докладывать-то? – удивился тот. – При девчонке ни оружия, ни гранат не было… А то, что она и есть та самая Жанна, она только перед смертью сказала. Нам ведь, ваше благородие, партизанские фотографии не раздают.
На покойнице надорвали саван и увидели плохо зажившую рану на плече. Ту самую, которую Жанна получила в перестрелке с бандитами в партизанском отряде и о которой хорошо знал Хеске.
Гауптман поинтересовался у врача, которого предусмотрительно взял в отряд, от чего умерла девушка. Тот бегло осмотрел покойницу, пожал плечами и высказал предположение, что, скорее всего, от истощения. У девушки просто не выдержало сердце. А плохое питание и простуда окончательно подорвали ее силы.
Хеске долго рассматривал красивое лицо Жанны. Он не находил в нем ничего примечательного. Покинувшие девушку силы обесцветили ее внешность до восковой бледности, но что больше всего удивило Хеске, так это то, что лицо девушки было удивительно спокойным. Оно было спокойным откуда-то изнутри, словно силы, оставившие Жанну, были чем-то внешним и привнесенным в нее войной, а уйдя, они оголили скрытую до этого внутреннюю суть. То, что делает человека человеком.
Да, она была врагом, но Хеске вдруг перестал ненавидеть ее… А на том месте, где жила ненависть, вдруг возникли тошнота и боль.
Хеске передернуло от возмущения по отношению к собственной слабости. Гауптман вышел во двор, посмотрел на моросящее дождем небо и молча плюнул в него. Он плюнул, потому что перестал понимать эту проклятую войну. На войне должен побеждать более сильный и более умный. Сам Хеске не очень-то верил в сказку о суперарийцах, но искренне считал, что немцы умнее и сильнее русских. Вот только война с этими русскими получилась какой-то совсем уж странной… Не мужество солдата, не гений генерала или фюрера и даже не простое животное упорство или выносливость должны были победить в этой войне. Главные решения принимала уже сама война. Она не заглядывала в штабные карты, не измеряла солдатский опыт и не пересчитывала количество бомбардировщиков. Война жила какой-то своей, особой жизнью, она просто приходила к человеку и забирала его с собой. И в данном случае Хеске не имел права засчитывать себе некую победу. Ее не было… Жанна ушла, несмотря на выставленные вокруг села заградительные кордоны.
Гауптман вдруг понял, что он не смог бы принять смерть так же спокойно, как приняла ее Жанна. Хеске всегда был солдатом, очень хорошим солдатом, и он не боялся конца. Но он не понимал – отказывался понимать! – спокойное… нет, даже не спокойное, а смиренное отношение к смерти. Именно то, которое он увидел на лице Жанны.
Любой солдат – всегда игрок, в большей или меньшей степени. Хочешь жить – двигайся на поле боя!.. Играй в жизнь или смерть с пулями и снарядами, которые летят в тебя, и с самолетами, которые на тебя пикируют. Научись презирать врага, обмани его, окружи, уничтожь. И главное, думай, солдат, думай!.. В конце концов танк – это только железная коробка с ограниченными углами обзора, а пулеметное гнездо – всего лишь мелкая ямка с двумя-тремя пока еще живыми людьми. Иди вперед, солдат, черт бы тебя побрал, и стань героем!.. Ты не должен бояться смерти, как карточный игрок не должен бояться карт. Ведь это же даже очень весело, разорви тебя дьявол, сыграть «в жизнь или смерть» с безносой тетей и сыграть так, чтобы из носа и ушей потек адреналин!..
Но Жанна?!.
До немца вдруг дошло, что у русской Жанны, в отличие от французской героини, не было никакой армии. И не могло быть… Потому что она никогда не была ни игроком, ни командиром.
Чтобы это понять, нужно было осознать одну простую мысль: как встает из окопа солдат в атаку?.. Ответ очень прост: не спеша. Солдат никогда не встанет раньше командира. Он лишний раз передернет затвор автомата или винтовки, механически ощупает гранаты на поясе, взглянет на небо или себе под ноги и встанет из окопа третьим или четвертым по счету, а может быть, даже пятым. Настоящий, опытный солдат – никогда не торопится. Ему нужен четкий приказ командира. Ему нужно сильное ощущение того, что он встает не один, что другие уже поднялись в полный рост и что всё это уже началось помимо его воли…
И вот теперь, стоя перед русской хатой, немецкий гауптман вдруг понял, как начался путь Жанны, потому что сегодня увидел, как этот путь закончился. Возможно, в его понимании было что-то мистическое, но ему, немецкому офицеру, не выполнившему задание командования, то есть не уничтожившему партизанское движение в своем районе, теперь предстояла дорога на фронт. А солдат в окопе не может не стать мистиком. Ну, хотя бы потому, что любой окоп – преддверие могилы. А там, в окопе, куда бы ни смотрел солдат, себе под ноги или на небо, полуприкрытое каской, в его сердце все равно рождается что-то не совсем земное, пусть и придавленное приказом командира, но все-таки неподотчётное даже самому фюреру.
Мистика – это не закрытый черный ящик, такой предмет просто не будет иметь смысла. Мистика – это когда ящик приоткрывается, появляется загадочный свет, и ты уже не в силах оторвать от него глаз.
Немецкий гауптман вдруг ясно увидел, как однажды поздней осенью один деревенский дедок (допустим, его звали Тимофеич, а его деревенька, примыкающая к узловой, пусть зовется примерно так же – Тимофеевка) нашел в своем сарайчике до смерти перепуганную девчонку с рацией. Она была одна, она плакала и не знала, что ей делать…