И скоро поведут на суд к Префекту.
На мировое опускаясь дно,
Не уступить унынью иль аффекту
Так трудно. Будто вместо церкви в секту
Попал, а там от мертвецов – черно.
Ещё и намекнут: в себе ль, милейший,
Играть на все извольте в казино.
Вы что-то о любви… о ней умно
Вам в чайна-тауне станцуют гейши.
Потом на «ты», как загодя к умершим:
Юродивинка, наша ты давно!
Юродивинка наша, ты давно
Своим серпом пугаешь иностранцев.
Приедет, скажем, под Бородино
Любезнейший француз, учитель танцев,
С клевреткой – тонкой, как веретено.
Покрутятся в леске и возле шанцев,
А там уж шайка юных оборванцев,
Играющая в «слабое звено»:
«Эй, дядя, что вы к женщине пристали?
Здесь много лет назад Наполеон
Пристал к столице и понёс урон!»
И так серпом причешут куст, что краля
Уж брошена одна считать ворон,
Излишня, как божок на пьедестале!
Излишня, как божок на пьедестале,
Слепая Правда с факелом в руке.
Нас выгоды её уже достали!
Что взвешивать, коль жизнь на волоске?
Мне звёзды не за доллары блистали,
И не за золото, накоротке,
Встречал лучей, плывущих по реке,
Я утренние розовые стаи.
Там, в оны дни отсутствия нажив,
На отмелях речного поворота,
Меня учили камешков долота
Упругой мере слов. И, как ножи,
Немые рыбы пели безо лжи:
В поэзии не мера полорота…
В поэзии не мера полорота:
В дыму, в огне, в сияньи, в кружевах…
Нет ни звезды, ни женщины – всего-то
Какой-то сор, горящий на словах.
На деле – то ж усердье рифмоплёта,
Заслышавшего общий шум в ветвях
И жаждущего: как бы к слову «страх»
Приладить ощущение полёта?
Всё небо тлело в розах огневых —
Без разницы, Россия или Ницца.
Как будто бы взялось осуществиться
Обещанное, но огонь «шутих»
Иссяк. – Не райская блистала птица,
А перебор приёмов записных.
А перебор приёмов записных
Не раскрывает образа. Приёмов
Легко добиться, только вот от них
Такой же прок, как от Фомы с Ерёмой.
Кто эти двое? Может, на двоих
Соображали? Всё покрыто дрёмой.
А если вместе к Фенечке ядрёной
Пошли и там решили «на троих»?
Приём о том не булькает ни звука,
Кто сватом был, а кто «из двух» жених.
В себя приём уходит, будто псих,
И жаждет повторений – вот в чём мука,
Вот почему так часто сходит с рук, а
Не через губы возникает стих.
Не через губы возникает стих
И не изгнанник проклятой эпохи.
Она проходит, требуя шумих, —
Он тихо обездолен, как все лохи.
Не крут, но отрицает власть крутых,
Безвестен, но дела его не плохи,
Коль вдохновенны выдохи и вдохи,
Как результат смирений золотых.
Такому Лелю не страшны тенёта,
Он лишь любовью сердца уловим.
Но даже автор расстаётся с ним:
Как для музыки замирает нота,
Как Бога ищет грешный пилигрим, —
Он движется сквозь времени ворота.
Он движется сквозь времени ворота,
Реален, как конкретный соловей:
На слух маэстро, а поймай на фото —
Невзрачная свистулька без затей.
Природа знает силу окорота,
Упругость сжатой формы, только в ней
Так тесно – и поэтому вольней,
Мучительней о счастье петь охота!
И вот звучит… На листьях облепих
Боярышницы млеют. Серебристо
От тополей и ландышей – монисто
Надела ночь. Окрестный мир притих,
Как паучок с крестом евангелиста,
Высвобождаясь из потуг своих.
Высвобождаясь из потуг своих,
Плодит сегодня время не героев.
«Купи-продай», как поголовный свих,
Грозит, что мы самих себя зароем.
Иль ради взяток, шмоток, чаевых
Заделаемся клерками, всем роем
Мы свой, мы наш, мы новый мир построим,
Давясь пыльцой разрух-неразберих.
И станет верхом творчества работа,
И будет богом быт, что всех заел.
И временем – поток привычных дел.
И счастьем – ощущение оплота…
Ещё бы этого от нас хотел
Уверенный, что обретёт кого-то!
Уверенный, что обретёт кого-то,
Жалеет, любит нас и бережёт.
Вздыхает, будто автор «Идиота»,
Иль в русской печке снова души жжёт.
А мы всё ждём иного оборота,
Как будто что-то знаем наперёд.
Наивный до беспамятства народ,
Глотнувший всласть водицы из болота!
Готовы из-за разной ерунды
Бодаться и валяться под кустами
Упившись – право, что бы сталось с нами,
Когда б на свете не было беды?
Как струи мёртвой и живой воды,
Глаголет время нашими устами.
Акромагистрал
Глаголет время нашими устами,
Ему что мёд, что дёготь – всё одно.
Оберегай, спрягай, меняй местами
Род или вид – не пощадит оно.
Где слово? – На иудиной подставе,
И молча бродит или пьёт вино.
Юродивинка наша, ты давно
Излишня, как божок на пьедестале.
В поэзии не мера полорота,
А перебор приёмов записных.
Не через губы возникает стих —
Он движется сквозь времени ворота,
Высвобождаясь из потуг своих,
Уверенный, что обретёт кого-то.
Пересаженные цветы
Майрудин БАБАХАНОВ. Синий камень
Перевел с лезгинского Евгений Чеканов
***
Чуть-чуть макушкой неба не касаясь,
Идешь вперед походкой деловою
И шею держишь прямо. Но запомни:
Родился ты, как все, – вниз головою…
***
Дни детства.
Сельский клуб.
Сидит народ.
Седой мужчина лекцию читает
Про бомбы,
Что весь мир испепеляют.
Одно я понял:
Если вспыхнет свет
И я увижу в небе после вспышки
Огромный гриб, —
То надо падать наземь
Ногами в сторону гриба:
Уж лучше ноги
Пускай сожжет…
Тем летом, помню,
Три дня гулял я
В шерстяных носках.
***
Пред тем, как мы покинули село,
Переселяясь,
Мама повела нас
К отца могиле —
Камень там лежал
Без надписи, обычный синий камень.
Не укажи нам мама на него,
Едва ли б мы нашли отца могилу.
Стояли молча рядом с камнем мы.
По лицам мамы и сестры струились слезы.
Потом назад пошли. И отошли
Уже далеко в сторону села,
Когда я вдруг обратно побежал —
И, яростно бросаясь голышами,
Неровный край у камня отколол…
«С ума сошел ты, что ли?» – так сестра
Откликнулась на это – и, поймав,
Отшлепала меня.
Я горько плакал,
Но не от боли. Плакал просто так,
Не зная, отчего… Уже полгода,
Как я работаю. Давно хочу отцу
Могильную плиту я заказать…
Его могилу
Теперь без матери легко я отыщу —
По камню синему с отбитым мною краем.
***
Руку матери держу
И на кисть руки гляжу:
Вены с тыльной стороны
Громоздятся, как хребты.
Отчего-то – не подскажешь ли мне ты? —
На ладошку не взглянуть
Без маеты…
***
Поезд тронулся. Прощай, мой сельский лад!
Я стою, просунув голову в окно.
Встречный ветер бьет в лицо – и заодно
Мне откидывает волосы назад.
Край родной я покидаю, но назад
Несговорчивые волосы летят…
***
Пришел я к другу, но впервые в жизни
Ворот навстречу мне не отворили.
Позвал его… Невиданное дело:
Свет на дворе и в доме не включили.
Пошел я прочь, утешиться стараясь:
«Нет друга дома, вот и дверь закрыли…»
Но сердце не обманешь – сердце плачет:
Ворота изнутри закрыты были.
О, други милые! Люблю я вас всем сердцем
И потому молю: не обижайте.
Коль вы решите запереть ворота,
Хотя бы их снаружи запирайте.
ТОЩАЯ КУРИЦА
Было время на дворе —
Тяжело жилось Кюре:
Кто владел ей,
Тот и грабил, как хотел.
И пришла к народу мысль
Ехать с жалобой в Тифлис:
Пусть наместник разберется
С кучей дел.
Но расскажет кто ему?
Ведь в Кюре ни одному
По-грузински и по-русски
Не сказать…
Кто ж поведает о нас?
И решили в тот же час
Куру тощую поймать —
И ощипать.
Ощипать ее живьем:
«Вот и все мы так живем!»
Так решили,
Ощипали вмиг ее,
Повезли в Тифлис —
И тут
Губернатору на суд
Передали сообщение свое.
Но наместник важный тот
От ворот дал поворот
Тем посланникам
Измученной земли:
«Вы, такой проделав путь,
Хоть подумали б чуть-чуть!
Куру тощую
В подарок привезли!»
МАТЬ
1
В дом родной приехал я,
Сел у печки и сижу.
И заботливо, как прежде, смотрит мать.
Пот струится иль слеза?
Что-то льет нещадный жар —
То ли печка,
То ли матери глаза…
2
Маме голову помыть
Помогаю: воду лью,
Лью, задумавшись…
– Ну, хватит уж, сынок.
– Белой пены я не смыл,
Не смывается никак.
…Вспоминаю вдруг:
Ведь мама же седа…
3
Был у матери сундук.
Что хранил надежный ключ?
Нет, не золото,
А бязь на саван ей.
До сих пор сундук стоит,
Но давно уже он пуст…
***
Когда гостим, приходится порою
В гостях подзадержаться поневоле.
Ведь дети прячут обувь за игрою,
Желая, чтоб гостили мы подоле.
О, люди, все дворы я обошел бы,
И вашу обувь спрятали б не дети
(Я сам ее унес бы, в жажде чуда).
Так мало погостив на этом свете,
Босыми вы уходите отсюда…
Художественное слово: проза
Людмила НАЗАРЕНКО. Соседка
Рассказ