Гуляев порывисто поднялся с лежанки, сунул ноги в тапочки и полез под нары, выволок оттуда громоздкий армейский ящик из-под патронов, неведомо, когда и кем завезённый в зимовье. Торопливо, словно боясь опоздать, нервно отбросил крышку, нашарил в ящике под капканами две объёмные пачки писем, вытащил их дрожащими от нетерпения руками.
Какое-то время Гуляев рассматривал письма, и они показались ему совсем маленькими – так, два комка ничего не значащей бумаги. Слов – не видно, слова там, внутри, и до них еще добраться нужно… А если он напишет роман – вот тогда и доберутся до слов, все доберутся, кому надо и кому не надо, и будет его роман мокнуть под дождем, забытый где-нибудь на лавочке в парке.
Испытывая неизъяснимое торжество, жажду мести, Гуляев открыл дверцу печки. Из раскалённой топки обдало жаром догорающих красных углей.
– Письма счастья! Вот ещё чего! – бормотал Гуляев, разрывая полуистлевшие обёртки на пачках. – Я не ханжа и рыться в чужом грязном белье не намерен… Не научен… Не в моих это правилах… Увольте меня от ваших воздыханий и страстных признаний… Письма счастья! Летите в трубу соколами и ласточками!
С этими словами Гуляев выхватывал из пачки письма и швырял их на краснеющие угли. Огонь вырвался из-под жёстких конвертов, прихваченных плесенью, схватил сначала края листов, но скоро занялась вся бумажная стопа, быстро превращаемая в легковесную чёрную массу. Тяга из печной трубы горячей струёй подхватывала невесомые, искрящиеся клочки пепла, ещё минуту назад хранившие в немых словах чьё-то взаимное счастье, уносила ввысь, где они таяли, исчезали бесследно.
Гуляев, злорадствуя, поворошил угли, на которых ничего не осталось от плотных конвертов, от листов бумаги с написанными на них ласковыми словами и любовными признаниями.
Гуляев захлопнул дверцу печи, взглянул на часы. Они показывали без четверти десять.
Гуляев упал на кровать и не заметил, как уснул… В груди было пусто и легко, словно оттуда, изнутри, выворотили огромный камень.
10
…Он проснулся от сильного запаха жженой бумаги. Резко оторвав голову от подушки, Гуляев осмотрел комнату. Печка давно потухла, в стылой комнате было неуютно и темно.
«А они, эти двое, наверное, сейчас в теплой постели милуются…» – подумал Гуляев о бывшей жене и ее любовнике.
Мысль показалась ему несколько странной. Он отлично помнил, что сжег письма, что ему даже стало легче, но вместе с тем ревнивая мысль оказалась неистребимой, как запах жженой бумаги.
«Горит еще где-то, что ли?..» – удивился Гуляев.
Он встал и осмотрел печку. В ней была только зола.
«Померещилось, значит…»
– Однако, пора собираться на охоту, – потягиваясь, разминая плечи и зевая, проговорил Гуляев.
Не зажигая лампы, он умылся и начал одеваться. Больше всего раздражал запах горелой бумаги. Даже когда Гуляев открыл дверь, запах только перемещался с духом свежего снега, но не стал слабее.
И снова мучили ревнивые мысли о жене… На какое-то мгновение Гуляеву даже показалось, что рядом, у самого виска, мелькнул ее локон. Он резко оглянулся и больно ударился локтем об угол печки.
«Колдовство!..» – вяло улыбнулся Гуляев.
Он продолжил сборы и вдруг понял, что слабеет. Ему захотелось опуститься на кровать и – пусть снова злясь – вспомнить жену.
«Как она могла?! За что?! – Гуляев с силой потер лоб. – Ведь любил же ее, дуру, и как любил!..»
Голова немного кружилась от запаха горелой бумаги… Сводило судорогой челюсти словно у соболя, вцепившегося мертвой хваткой в заветную добычу… Злость внутри казалась даже приятной, хотя и холодной, как задувающий в избушку ветер из-за приоткрытой двери.
«Как она могла?!»
Сильно хотелось прилечь, свернуться калачиком и ни о чем не думать…
11
…Тивенгул застал Гуляева рядом с горящей избушкой. Она уже полыхала вовсю и из центра ее крыши бил вверх гудящий, дымный столб.
Гуляев оглянулся на гостя, весело улыбнулся и спросил:
– Спешил, что ли?..
Тивенгул вытер со лба пот.
– Сон плохая приснился… Испугался. За тебя испугался.
– Ерунда, – отмахнулся Гуляев. Он потянул носом воздух и спросил: – Запаха горелой бумаги не чуешь?
– Не-е-ет… – немного удивленно ответил нанаец. – Бревна горят и толь. И все.
– И бывшей женой уже тоже не пахнет! – вдруг засмеялся Гуляев. – Вместе с ее хахалем. А то ведь одолели совсем. Думал, письма сожгу – и все. Да видно, мало сжег, – он ткнул себя пальцем в широкий лоб. – Веселее надо жить, Тивенгул, вот тут веселее, чтобы спать от злости не хотелось!.. И чтобы дурные сны не снились. А то ведь уснешь на морозе и не встанешь.
Тивенгул покачал головой:
– Не в морозе тут дело, а в колдовстве, однако. Я, бывало, к твоей избушке вечером подойду, в окошко гляну, а ты какие-то бумаги читаешь. Я в окошко стукну, а ты не слышишь. Перевернешь бумагу и снова читаешь… Плохо это!.. Слишком сильную бумагу ты читал, а такая любой дом в черную дыру превратит. И станешь ты в нее возвращаться, как глупый соболь за куском отравленного мяса.
– Как за наживкой, что ли?
Нанаец кивнул.
– Значит, правильно сделал, что сжег хату?
Тивенгул улыбнулся.
– Я не верил, что ты сможешь… Вы городские свои дома не жжете.
– А надо?
Нанаец хитро прищурился:
– Дом – не чум, он денег стоит, а вы деньги жалеете… А еще себя и своих женщин. Записываете все свои долги, а потом читаете бумажки, плачете и жалеете. А человек сильным должен быть без бумажек. Слишком много денег – раздай людям, плохая жена – уйди, дурной дом – сожги.
– А жить где и с кем?
– Найдешь!.. И жену новую найдешь и новый дом построишь. Сильный человек в тайге не пропадет.
– Так то в тайге… – нерешительно возразил Гуляев.
– Город – та же тайга, чем он лучше или хуже? Разве что только в городе деревья в бумагу превращаются. Но лес-то – тот же…
Возражение Тивенгула показалось Гуляеву и разумным, и забавным.
Он засмеялся:
– Может быть, ты и прав, Тивенгул.
Какое-то время нанаец смотрел на горящую избушку и плюнул в ее сторону.
– Плохой чум, больной чум, колдовской чум!..
– Нету больше чума, – сказал Гуляев. – И шут с ним. Пошли, что ли?..
Утренняя заря ещё только начала розоветь за вершиной сопки, когда из скрытого молодым кедрачом зимовья вышли два охотника. Скрип широких лыж был слышен некоторое время, но скоро стих. В ветвях присыпанных снегом деревьев копошились птицы. Где-то неподалеку беспокойно цокала белка.
Тайга просыпалась.
Никита НИКОЛАЕНКО. Всё посчитано и взвешено
Рассказ
Приснится же такое! И столь подлинными, натуральными представлялись мне в том сне все мои ощущения, что я до сих пор задаюсь вопросом: а может быть, это и не приснилось вовсе, а произошло на самом деле?
…Дорога из белых камней довольно круто вела в гору; небольшой водопад ласково журчал где-то рядом. А поодаль раскинулся ковер зелени. Пышная такая зелень была, южная. Я даже догадываюсь теперь, откуда это в том моем сне взялось. По горам я много ходил в свое время у черноморского побережья, вот и остались в памяти красочные картины… Ну да это так, к слову.
Безветренная стояла погода и, кроме негромкого шума водопада, никаких звуков ниоткуда не доносилось. Остановившись на мгновение, я бросил взгляд на буйную придорожную растительность и вознамерился было двинуться дальше. И вдруг…
– Задержитесь, пожалуйста, на минутку! – послышался спокойный, уверенный мужской голос. – Могу я переброситься с вами парой слов?
Не без удивления я огляделся вокруг, но никого не увидел.
– Пожалуйста! – согласился я без особого удовольствия. – Только где же вы? Я вас не вижу!
– Вам и не следует меня видеть. Вполне достаточно того, что вы меня слышите, и мы можем вести беседу, – последовал странный ответ.
Возникла пауза. Никто рядом со мной так и не появился.
– Вообще-то, вам крупно повезло, что вы слышите мой голос! – бесцеремонно объявил обладатель голоса.
– Это почему же? – спросил я довольно недружелюбно.
– Да потому, что у вас появилась редкая возможность получить ответы на вопросы, которые вас волнуют, – по-прежнему спокойно и даже несколько назидательно заявил незримый собеседник.
Час от часу не легче! Может быть, мне сейчас еще и мораль прочитают? Давно меня никто не воспитывал… Кроме жены, конечно.
– Меня мало что волнует… – начал было я.
– Не торопитесь! – прозвучало в ответ. – А что если вы получите возможность взглянуть на себя со стороны?
– А зачем мне смотреть на себя со стороны? – возразил я. – Мне и так всё про себя известно. Ничего нового не увижу!
– Ну, это смотря с какой стороны на себя посмотреть… – с легким смешком парировал незримый попутчик. – Не желаете ли взглянуть на себя с другой стороны?
– С какой еще «другой»?
– С той стороны.
– С той? С какой еще… А это… это разве возможно?
– Всё возможно – ответили мне. – Возможно даже узнать оценку, данную оттуда вашим поступкам.
Мое раздражение на глазах исчезало. Появился даже некий интерес к происходящему. Ну, подумаешь, поговорю непонятно с кем о разных глупостях… Но где же он все-таки прячется, этот невидимый собеседник?
Я стоял на белой каменистой дороге и поглядывал по сторонам.
– Оценка моих поступков… А кто же их будет оценивать?
– Ну, желающие-то найдутся, – последовал уверенный ответ. – Хотя бы те же ваши ушедшие предки…
– А разве они не насовсем ушли? – удивился я. – Они еще могут что-то оценивать?
– Ушли-то они насовсем, но оценивать, тем не менее, могут. Им оттуда очень хорошо всё видно. Да и кроме предков найдутся желающие посмотреть на вас оттуда....
– Да откуда это «оттуда»? И кому я нужен! – воскликнул я, теряя терпение.
– Не торопитесь, не торопитесь… – в голосе незримого попутчика послышалась усмешка. – А вот, к примеру, подруги ваши бывшие… Да и просто знакомые – те, к кому вы были неравнодушны при их жизни. Кстати, придет время, когда вы и сами взглянете на себя с той самой стороны…