Война кончилась… Салют был такой, словно мы последнюю психическую атаку чертей с воздуха отбивали. У всех – радость великая: всё, конец!.. У меня тоже, конечно… Но меня, как старика, то и дело на слезу прошибало. Вспоминал тех, кто погиб, и от бутылки оторваться не мог. В пьяном бреду Мишка «Вий» снова мерещился. Усмехался, подлец, и спрашивал: чему вы радуетесь-то?.. Тому, что втрое больше людей положили, чем могли?..
А у меня спорить с ним сил нет. Да и с кем спорить?! С мерзавцем, который к немцам перебежал? А с другой стороны, мне снова возразить ему нечего было. Это потом, уже много позже я понял, что другой та война быть не могла. Надежда Викторовна… ну, врачиха эта, которая у твоей жены платья шьет… правильно говорила, что Сталин Гитлера как политика просчитывал, а тот обыкновенным сумасшедшим оказался. А сумасшедший с топором да на ночной дороге всегда сильнее случайного прохожего окажется.
Наша часть в Берлине стояла. Уже после 9 мая разведчики завалы бывшего магазина разгребли, склад нашли, и чего там только не было!.. Я одним из первых в нем оказался. Что удивительно, словно в склочную бабу превратился – толкаюсь, вперед рвусь, хватаю всё, что под руку попадется… – «Майор» закрыл лицо рукам, засмеялся и простонал: – Ну, оду-у-уреть!.. Потом какой-то полковник-интендант появился, и, как все поняли – с полномочиями. Какое-то подобие очереди и порядка установили. Стою я, значит, в этой очереди и снова мне глумливая Мишкина физиономия мерещится… Тошно стало. А потом еще противнее, потому что я тех двух солдат вспомнил, которые из-за чемодана с дамским бельем подрались. Взмолился про себя: спасибо тебе, Господи, что отвел от греха, что ума у меня хватило отпустить ребят. Сам-то ничем не лучше оказался, а вполне может быть, и хуже их…
Пару чемоданов я нашел – просто безразмерных каких-то. Вот в них и складывал свою добычу. Николай Егорыч, наверное, что-то шепнул ребятам, и у них в традицию вошло вещи мне приносить. Ну, в смысле, вроде как лишние для них…
Платьев для девочек целый ворох набрали. Но чемодан набивали с умом и так решили: допустим, женские платья лучше брать размером побольше, велико будет – легко ушить, и детские тоже – разных размеров. Если, допустим, сейчас девочке восемь лет, то что, спрашивается, она будет через пару лет носить? Ведь растут же дети… Хотя, конечно, такого «приданого» на все девчачьи возрасты не накопишь. Поэтому нужно и ткань брать. Хорошую ткань, и чтобы надолго хватило.
В итоге набил я полтора чемодана одеждой, кой-какой мелочью и еще половину – консервами. Вес получился – пуда на четыре. В июле первая волна демобилизации пошла. Вообще-то, мне второй волны было положено дожидаться, но Арон Моисеевич помог, такую справку мне написал, что… Я его просил, вы, мол, главное, не перестарайтесь, а то меня на работу не возьмут. Но врач только отмахнулся: не мешай работать умным людям. Я его спрашиваю; а осматривать вы меня будете?.. Арон Моисеевич ворчит: я после июня 1944 года могу, не глядя на тебя, такой медицинский «роман» написать, что сам Толстой позавидует.
Когда возле палатки главврача курил, наши ребята подходить стали – прощаться… Хотя отбился я в последнее время от нашей офицерской компании и стал кем-то типа паршивой и хмурой овцы, прощались от души. Каждый с улыбкой твердит: «Брату привет передавай!» Не сомневаюсь, что Егорыч их подослал. Ну, чтобы теплее мне стало, что ли… Все всё понимали: и что болен я, и что никакого брата у меня нет, и что, может быть, пущу я себе пулю в лоб, еще не доехав до России. Мама моя в сорок третьем умерла, детей у нас с женой не было, так что в смысле опоры в жизни у меня полный ноль получался.
Как домой добирался, нужно отдельно рассказывать. Николай Егорович мне справку выдал, мол, капитан «Смерша» такой-то везет в Москву оперативный архив армии. Помню, уже в Смоленске какой-то чересчур ретивый старший лейтенант из патруля на мою справку посмотрел, хмыкнул и спрашивает: так куда вы едете?.. Я простодушно отвечаю, мол, как куда… К брату! Лейтенант: ему и архив, что ли, везете? Я говорю: архив – в Москву, а потом к брату, потому что демобилизованный я. Лейтенант: а с каких это пор демобилизованным важные архивы доверяют? И так жадно он, стервец, на мои чемоданы косится, что у меня рука невольно к кобуре потянулась. В общем, полаялись мы с ним здорово, но ничего он со мной сделать не смог. Я нутро таких бравых «вояк» за версту мог рассмотреть и очень хорошо знал, как с ними вести себя нужно.
12
«Майор» приподнял пустую бутылку и вопросительно взглянул на отца. Тот молча кивнул, и на столе появилась очередная бутылка.
Они выпили. Вместо того чтобы закусить, «Майор» занюхал выпитое коркой хлеба и сунул в рот папиросу. Какое-то время он рассматривал пустой стакан, после чего сказал:
– Плохо берет, зараза!.. Я вот что тебе скажу, Коля: все-таки есть в русской пьянке какое-то волшебство. Честно слово, есть. У нас ведь как?.. Бывает, что из трезвого человека слова не вытащишь, а с этим… – «Майор» кивнул на пустой стакан. – Легче, что ли, да?..
Дом названного брата своего Сереги Иванова я без проблем нашел. Так себе домишко оказался, сразу видно, что старый и руки к нему давно не прикладывали. Это я о крыше говорю в первую очередь… Но если хозяин только одной ногой командует, такой «фронт» уже ему не по силам.
Дверь не заперта была, вошел в дом. Сразу понял – на кухню попал. Налево – дверь в комнату, направо – в другую. Вот и все хоромы. Еще людей не рассмотрел, только чемоданища свои на пол поставил – поздоровался. Потом – молчание… Я на хозяев смотрю, а они на меня. Мужик средних лет у печки сидит и, видно, обувку какую-то ремонтирует. У кухонного стола молодая женщина в черном что-то готовит.
Я в кулак кашлянул и говорю на смеси канцелярской тарабарщины и командного баса:
– Уважаемый Сергей Сергеевич! Ваши однополчане не забыли ваш подвиг в марте 1943 года. У деревни Рощупкино вы подбили из ПТР два танка, а третий забросали бутылками с зажигательной смесью…
Про подвиги Сергея я в наградном листе прочитал, но одно дело прочитать, а другое дело вслух об этом сказать совершенно незнакомым людям. И чувствую я – ерунду говорю, причем не в смысле фактов, а в смысле того, что я с этими канцелярскими фактами как последний дурак выгляжу.
Вдруг женщина спрашивает:
– Кто забросал?.. Кого?
На худом, больном и темном лице – полное недоумение. Но мне почему-то немного легче стало. Вопрос ведь – не полное молчание, и пусть даже тебя пока не понимают, на то и язык дан, чтобы все объяснить.
Я говорю женщине:
– Ваш муж уничтожил три немецких танка, прорвавшихся в тыл к командному пункту дивизии. А там не только генерал был, а еще кое-кто повыше. Они подвиг вашего мужа видели… И не забыли. Теперь ваша дивизия в Германии стоит. Вот вспомнили героя и… – нагибаюсь за чемоданом, кладу его на табуретку и открываю: – Это всё вам!
В чемодане – груда банок консервов и цветастые платья. С учетом размеров чемодана и двух пудов его веса груда совсем не маленькой оказалась. Правда, всё чуть ли не вперемешку, потому что некогда мне было в чемодане порядок наводить. По тем временам такое богатство – настоящим кладом было.
Сергей встал, к чемодану подошел… Смотрит и молчит.
Жена его растерянно говорит:
– Мы же и не просили ничего…
Понятное дело, что не просили. А объяснить такой огромный подарок тем, что генералы солдатский подвиг вспомнили тоже как-то… ну, не очень правдоподобно.
Взял я из чемодана бутылку французского коньяка и на стол – с вызывающим стуком – бац!.. Потом пару банок консервов рядом положил и свои документы. Я ведь даже не представился, потому что волновался как мальчишка. А волновался, потому что… Хочешь, верь, Коля, хочешь – нет, но мне… – «Майор» постучал себя ладонью по лбу. – Мне казалось, что я все вру. Нет, с подвигом Сергея все нормально было, в наградном листе правду, конечно же, написали, а вот со мной что-то явно не то творилось… Стыд жечь начал, словно я от хозяев что-то важное вскрываю.
Заулыбался я через силу, на коньяк кивнул и говорю:
– Просили – не просили, но гостя встречать нужно.
Сергей на меня глаза поднял… Смотрит, будто спросить что-то хочет, но не решается. Но все-таки улыбнулся в ответ и на стул кивнул:
– Садитесь, пожалуйста…
Пока не выпили по полстакана, я не знал куда руки деть. Потом разговорились… Я Сереге немного о себе, он – о себе… Как доехали? Что видели?.. А вы как тут живете?
– Да вроде бы ничего живем, – говорит Серега и на жену кивает: – Вот, у Ларисы уже все хорошо. Осенью в школу первоклашек учить пойдет, – и тут же повторил мне, как глухому, – все хорошо теперь!..
Я на его жену повнимательнее взглянул… Видно, сильно война ее задела: лицо неподвижное, темное, только бледные щеки высвечиваются. В мою сторону не смотрит. Когда от кухонного стола к печи отошла, лучины для растопки нарезать стала. Руки – дрожат, а губы что-то неслышимое шепчут.
Я про себя думаю: «Что же с этой женщиной раньше было, если теперь хорошо?..» Не щадила людей война ни на фронте, ни в тылу. И не только пули и осколки людей калечили. Разное было…
Не знаю, может быть, я на Серегу со слишком большим интересом смотрел, вот он меня и спрашивает:
– Расспросить о чем-то хотите?
Он еще фразу закончить не успел, а я ему сразу – «Да!»
Потом поясняю:
– Лагерь, в котором вы были… Расскажите о нем, – и дальше тараторю чуть ли не взахлеб: – Понимаете, я последнее время в «Смерше» служил…
Короче, обо всем ему рассказал, и даже о Мишке «Вие», но о последнем только вскользь. Мол, информация о восстании в лагере от него к нам попала. Дело уже закрыли, бояться вам нечего, но все-таки я хотел бы понять… Что понять, толком так и не сказал.
Сергей спрашивает:
– А другие что говорят?
Я поясняю:
– Нет других… Только вас я нашел.
Серега, конечно, о лагере не сразу рассказывать начал, наверное, не доверял мне, или просто ему трудно было начать, но посидели мы еще немного и он начал: