Женщина оглянулась на голос, улыбнулась и сказала:
– Это просто чудо какое-то!..
Женщина протянула «Майору» ткань, словно хотела, чтобы он тоже полюбовался на нее.
Сначала «Майор» не узнал жену Сергея Таню. Это была совсем другая женщина – женщина со счастливым и светлым лицом. У нее были прозрачные, чистые глаза, чуть полные губы и почти детская, простодушная улыбка.
«Красивая какая!..» – удивился «Майор».
– Я… это самое… Мне, наверное, пора, – «Майор» не знал, что сказать от смущения.
Оно было таким сильным, что «Майор» покраснел. Он, наконец, догадался взглянуть на ткань в руках женщины. «Майор» осторожно потрогал ткань кончиками пальцев и добавил:
– Да, чудесная…
– Пойдемте я вас чаем напою, – сказала женщина. Ее голос звучал уверенно и очень бодро. – Пойдемте, пойдемте!.. Сергей на работу ушел, так что я теперь хозяйка и без чая я вас не отпущу.
Мягкая женская властность оказалась настолько сильной, что «Майор» безропотно прошел на кухню, уселся за стол и терпеливо ждал, пока Таня готовила чай. Она много говорила, много улыбалась, и «Майор» снова не мог поверить в то, что та же самая женщина с больным и бледным лицом встретила его вчера.
Он забыл о своем только что вернувшемся дурном настроении… Его попросту не существовало, потому что «Майор» очень внимательно слушал Таню, все ее, как бы он сам раньше выразился, «женские глупости». Он смотрел на счастливое женское лицо, на ямочки на щеках, и когда Таня спрашивала его: «Я же правду говорю, да?..» – он тут же торопливо кивал головой.
Чаепитие уже подходило к концу, когда Таня вдруг немного смутилась.
Она внимательно посмотрела на гостя и в ее глазах появился вопрос:
– Я вчера вас слушала… как вы с Сережей разговаривали… и, в общем… странно все это как-то… Сидят два взрослых мужика и говорят о любви. Вот я и подумала: а может быть, война уже и в самом деле кончилась?..
«Майор» чуть было не вскрикнул: «Да вы что?! Уже три месяца прошло, как кончилась!», но вдруг понял, что слова не нужны, и он молча кивнул головой.
– И мы победили в этой войне?
«Победили…» – повторил про себя «Майор».
Он на мгновение вспомнил лицо Мишки «Вия». Оно выплыло, словно из черной бездны, и тут же кануло в нее.
«Майор» улыбнулся в ответ на женскую, робкую улыбку. Он не помнил, что именно во вчерашнем разговоре он говорил о любви. Что-то упоминал и Сергей, но вскользь и так, что «Майор» не помнил и тех фраз. Но он не сомневался в том, что слова, о которых сказала Таня, в их разговоре прозвучали.
– Да, мы победили, – коротко ответил он.
…Свой рассказ моему отцу «Майор» закончил так:
– И тут она так улыбнулась мне в ответ, Коля, что вся моя душевная болезнь в ничто превратилась. Никто ее не мог победить: ни война, ни друзья, ни умный Николай Егорыч, ни врач Арон Моисеевич, ни даже брат мой Серега. А вот Танюша эту войну закончила, потому что самое главное увидела… И поверила. А значит, мы и в самом деле победили, понимаешь? И больше ничего не нужно придумывать.
…Автор этих строк не был на Той Великой Войне. Но для меня она тоже невольно ассоциируется с картиной: два мужика пьют водку и говорят о любви. Не о войне, а именно о любви. Эти слова о любви очень трудно заметить или припомнить, но они там точно есть. Ведь мы действительно победили в Той Великой Войне.
Послесловие автора
«О загадочном и прекрасном…»
Из письма в редакцию «Паруса»
…Начальная фабула проста: контрразведчик-«смершевец» физически и морально расслабляется из-за измены жены и, образно говоря, слишком близко подпускает к себе предателя… Тут происходит что-то типа психологического заражения. Подсознательно (или нет) главный герой стремится к антиподу предателя, называет его братом и, наверное, понимает, что тот поможет ему. Правда, помогает не названый брат, а его жена.
Почему именно так? Потому что в жизни часто так и бывает, когда помогает не то и не тот, на что и на кого ты надеялся, а что-то совсем другое. Это – во-первых, а во-вторых, уже с творческой стороны, я просто пытался выйти за рамки той писательской схемы, которую сам же и создал. Идея рассказа не может, а точнее говоря, никогда не должна превращаться в так называемую «красную нить, проходящую через весь текст», о которой часто говорят литературоведы. Уважаемая Ирина Владимировна, на мой взгляд (я улыбаюсь), никакие это не «нити», а простое писательское бессилие. Например, в мультфильме «38 попугаев» у питона была мысль, он ее думал, и если писатель продумывает идею своего рассказа в такой же застывшей плоскости, то… как бы это помягче сказать?.. в общем, он не умнее мультяшного питона. Помните, я рассказывал вам о теореме Геделя?.. У меня даже рассказ есть одноименный. Но это был не только юмор, но еще и – простите за странное определение – «технология литературной динамики». Напомню «переведенный» мной на общедоступный язык смысл этой теоремы. Не знаю, насколько верно я сделал этот «перевод», да и выглядит он довольно шутливо, и вот в чем его суть: человек, который находится в запертом доме, не сможет доказать себе, что он не сможет выйти из этого дома, пока он не осмотрит этот дом снаружи. В общем, парадокс в том, что нужно «подняться над системой» и взглянуть на нее как бы со стороны или сверху, будучи запертым в этой «системе». А это уже динамика идеи, понимаете? То есть в тексте рассказа происходит не просто «развитие идеи», а ее внутренняя трансформация. Тут я понимаю «развитие» как некое разъяснение читателю своих писательских мыслей, а вот «трансформация» это уже что-то такое, что меняет самого писателя.
Иногда я думаю, а не в этом ли весь смысл нашей литературы и… не удивляйтесь!.. христианской веры – чтобы вытащить человека «за рамки системы»?
…Вы сказали о легком «скольжении по глубине», а может быть, отсюда и ощущение этой глубины?.. Точнее, ощущение того, что тебя тащат вверх из какой-то глубины? Эта глубина может быть любой – злой, доброй, нейтральной, но она засасывает человека с головой, и рано или поздно из нее нужно выбираться, потому что сами эти определения – «зло» и «добро» условны, а порой просто обманчивы.
В общем (снова улыбаюсь), я бы посоветовал при написании произведения всегда разрушать созданную в тексте «систему», выходить за ее рамки и особенно – в финале. Вот тогда смысловой объем текста словно взрывается!.. Поясню: я не знаю, стал бы я писать этот рассказ, если бы не нашел финальной сцены, когда женщина смотрит на светлую ткань в солнечных лучах и счастливо улыбается… Она выздоравливает, хотя главный герой приехал не к ней, а к ее мужу, и приехал-то, в сущности, пусть только отчасти, но всё-таки ради себя. А с другой стороны, больше всего он помог именно этой женщине, хотя… ведь она даже в вечернем разговоре не участвовала, а смотрела на него со стороны. Она была вне «запертого дома», понимаете?.. И именно она помогла главному герою осмотреть этот «дом» снаружи.
…И вот еще что. Может быть, не менее значимое. Есть такая поговорка, пришедшая к нам из Библии: «То, что не умерло, – не воскреснет». Я не раз замечал, что хороший текст не может быть написан сразу. Но если он действительно хороший, его идею не нужно записывать, она должна жить внутри писателя, умереть там, а потом воскреснуть. Вот именно тогда и совершается много загадочного и по-настоящему прекрасного…
Наталья КРАВЦОВА. Солдаты минувшей войны
«Солдат есть имя общее, знаменитое; солдатом
называется первейший генерал и последний рядовой».
«Грудь солдата – защита и крепость отечества».
Петр I
Познакомиться с дедушкой при его жизни не довелось. В детской памяти остались только руки, на которых он носил меня, совсем маленькую. Но росла я в доме, построенном этими руками, – в доме, где каждая вещь, каждая дощечка были сделаны дедом, каждый метр земли им же засажен и обихожен. Казалось, дедушка жив, лишь ненадолго уехал куда-то. Когда вернется, мы обнимемся, познакомимся наконец-то поближе и поговорим. В бабушкиных глазах блеснут слезы радости и тут же высохнут, не пролившись. Она захлопочет, собирая угощение и торопливо рассказывая обо всем, что случилось тут без ее Федора Ильича…
Всё детство я ждала этого момента. Расспрашивала о дедушке, пересматривая фотографии, сохранившиеся письма и открытки, а бабушка печалилась, вспоминала. И рассказывала, много рассказывала о нем.
Дом, постройки, колодцы, ограда, наши яблони хранили память о хозяине, труженике, умельце. Его плотницкие инструменты, складная бритва-нержавейка, очки, рубахи, фуражка – всё оставалось на местах. Мирно тикали на стене часы с гирями, собранные его руками. Верный пес Букет, посаженный дедушкой на цепь, охранял дом и всех нас, продолжавших жить без него, главы семьи. Всё в доме напоминало о дедушке, и мы сами – дети и внуки – стали его продолжением. Ради нас он прошел Великую Отечественную войну и победил, вернулся контуженный и дважды раненый, работал, строил дом – родовое гнездо, разбил яблоневый сад.
Этот дом стал родным младшим его дочкам, младшим внучкам, стал нашим гнездышком, нашей колыбелью. Летом здесь собирались внуки. Бабушка неизменно кормила нас украинским борщом, варениками с ягодой, жареной картошечкой и блинами. Варила компоты из яблок и вишни, поила парным молоком. По весне пекла жаворонков, красила яйца, зимой готовила кутью. В Бога она верила, христианские обычаи в доме соблюдались, икона Богоматери бережно хранилась в стороне от посторонних глаз.
Бабушка была очень доброй, никогда ни одного резкого слова ни в чей адрес не сказала. Дочери обращались к родителям уважительно и на «вы», а нам, внучкам, позволялось говорить бабуле сердечное «ты», обнимать с разбега, усаживаться к ней под крылышко, лежать на кровати за ее спиной, поближе к теплой стенке, в обнимку с книжками и котом. Это было самое уютное и безопасное место на всей земле! Никогда и нигде больше я не испытывала такого чувства абсолютной защищенности от холода, бед и обид…