Любимцем всех обитателей квартиры был огромный дымчатый кот Пушок, или Пуша. Панибратства он не терпел; меня, свою мучительницу, тоже. Но замечательно выполнял просьбы своих «подчинённых». Бывало, обратятся:
– Пушенька, спинку!
Выгнется дугой, величаво переставляя лапы, и вновь – высоко выгибаясь, выгибаясь, под собственное хурлыканье-мурлыканье.
Или:
– Пушенька, прыжки!
Откуда ни возьмись – «волшебная» палочка перед ним появляется, и Пушенька всей своей массой легко и мягко перепрыгивает через барьерчик… Меня эти простейшие элементы дрессуры завораживали, а уж когда я прочла в Кужерах повесть Носова «Витя Малеев в школе и дома», то не преминула обучать своих котёнка Черныша и собачку Мурзика трюковым разным разностям…
Многострадальная сестра Паршиных, Антонина Андреевна, инженер, бывала в просторной шестикомнатной квартире на Кирочной наездами из Луги. Мне она казалась очень строгой в своих квадратных очках, и я слабо сближалась с нею. Ленинградцев, сестёр и брата, изредка навещал дед Сергей с женой Фаней: в послевоенные годы – из Кужер, а с 1957 года – из Перми. Самого старшего дедова брата, Александра Андреевича, или дядю Саню я не видела. Он эмигрировал из революционного Петрограда за границу, имел там своё дело, нашёлся сам и нашёл сестёр-братьев, к коим с конца 60-х ежегодно приезжал погостить на Кирочную. К сожалению, наши приезды в Ленинград ни разу не совпали.
Большая семья Паршиных хлебнула по полной не только от военного лихолетья. Не прошли мимо неё репрессивные годы: лагеря, гонения, политические и иные метаморфозы… История по этим дорогим мне людям пахала, как трактор по полю; но шрамы души и тела – глубокие борозды – не исказили ни их облика, ни глубокого внутреннего мира.
Всю нашу жизнь светло и радостно помнили мы с бабушкой каждого из Паршиных, также как и Ёжкиных по женской линии. Бабушкиных братьев я не успела увидеть… Но с её племянником, Борисом Николаевичем, его женой Ольгой Борисовной, их названным в честь деда Николая сыном, московским художником-графиком, в общении повезло, пока постоянно жила в столице.
А ещё накрепко запал с детских лет – начала 50-х – в мою душу глухой пятишёрстный кот в семье Корабельщиковых. Бабушка была в приятельских отношениях с этой супружеской парой, и мы нередко бывали у дружных старичков. Таковыми – старенькими, по крайней мере, я их воспринимала. Кот всегда занимал высокое место – на взбитой перине кровати либо на кружевной тумбочке, подоконнике, печке. Он, этот глухой симпатяга кот, спас главе семьи жизнь, когда советские войска освобождали одну из восточноевропейских стран, а быть может – уже и в Германии. Офицер-командир с ординарцем, смертельно усталые после боя, вошли в пустой меблированный дом. Страшно хотелось спать – а в спальне прекрасная кровать, застеленная чистым бельём. Но лишь командир устремился к ней – на него прыгнул кот и всеми силами старался не пустить на ложе. Странное поведение «киски» озадачило и насторожило, хотя в покоях ничего подозрительного на взгляд не было. Однако кот шипел, выпускал когти, фырчал, ощеривался. Решили вызвать сапёров на предмет минирования. И в самом деле – под матрацами оказалась взрывчатка. Так кот и спасённый им человек обрели друг друга, вместе встретили день Победы и до конца дней не расставались, уже в Кужерах. Кот прожил любимцем семьи до глубокой старости.
Василий БАСАЛАЕВ. Рассказ об отце
Мой отец, Басалаев Михаил Александрович, родился 12 сентября 1919 года в селе Шитилово, это примерно 12 километров от станции Юрга. С самого раннего детства судьба начала предъявлять ему суровые испытания, многие из которых были на грани жизни и смерти. Когда отцу шла третья неделя (или третий месяц) от рождения, его мать Наталья Андреевна заразилась тифом от квартировавших у них белогвардейских офицеров. С каждым днём ей становилось всё хуже и хуже. Однажды, когда она была в полуобморочном состоянии, ей принесли сына, чтобы покормить его грудью. Взяв ребенка на руки, она, размахнувшись, бросила его так, что он улетел в соседнюю комнату. Как после этого он остался жив и не покалечился, осталось загадкой.
Село, где родился отец, стояло на возвышенности в красивом месте на берегу реки, которую местные жители любовно называли Лебяжка. Рядом с деревней рос лес, в нем было очень много различной ягоды и грибов. В селе и округе не было змей, хотя в соседних их было довольно много. А произошло следующее. Однажды по селам ходил нищий и просил милостыню. В селе, где жил отец, к нему отнеслись с пониманием, доброжелательно, а в соседних селах над ним откровенно посмеивались и подавали плохо. Уходя из деревни, старец сказал, что за щедрость жителей он отблагодарит их таким образом, что в селе и его окрестностях змей больше не будет. Так и случилось.
Дед моего отца Евгений был здоровенным мужиком недюжинной физической силы. Всю жизнь он усердно работал. У него было довольно большое хозяйство, за которым он ухаживал до последних дней. Прожил он примерно девяносто лет. А умер от того, что надорвался, поднимая большие деревянные корыта – колоды.
К тому времени, когда отец пошёл в первый класс, в селе построили школу. До этого дети учились в домах местных жителей. Хозяйки, матери учеников, по очереди пекли хлеб для учащихся школы. Во время большой перемены всем ученикам давали сладкий чай с хлебом. Овдовев, мой дед Александр женился на молодой женщине Наталье Ивановне. Её мужа застрелили белые во время гражданской войны. У неё не было своих детей, и она быстро прикипела к моему отцу, умному, сообразительному мальчишке.
В школе отец учился хорошо. Наверное, моему деду было трудно кормить семью и поэтому в пятом классе отец учился, живя у родственников в городе Ленинск-Кузнецкий.
Окончив семь классов, отец устроился на работу.
Последние несколько лет он жил и учился в Болотном, где в 1938 году окончил десять классов. Он был единственным отличником в классе. А учитель математики сказал ему однажды: «Ну, Мишка, быть тебе учёным – математиком». У отца была мечта поступить в Ленинградский кораблестроительный институт. Однако решением комсомольской организации он был направлен на курсы по подготовке преподавателей истории для семилетних школ, организованных Новосибирским ОБЛОНО. Окончив курсы, в этом же году, он был направлен на работу учителем истории в Елфимовскую НСШ, откуда в феврале 1940 года был призван в ряды РККА.
Вначале служил в Красноярске, затем в Омской области, а летом 1940 года в столице Карелии – городе Петропавловске, после чего был переведен в 58-й ОСБ (отдельный сапёрный батальон) на территории бывшей Финляндии. Оттуда его направили в школу младших командиров. В 1941 году батальон был переброшен на границу недалеко от города Гродно строить доты, где и пришлось встретить войну. Я не знаю, когда и где подразделение, в котором служил отец, попало в окружение. Не знаю, что за подразделение – взвод, рота или батальон. Помню только, что отец говорил, что когда стало ясно, что их окружили, была поставлена задача – атаковать врага на определенном участке фронта, опрокинуть его и уйти к своим.
Я хорошо запомнил рассказ отца об отчаянной рукопашной схватке. Дрались остервенело, на грани безумия. Кололи штыками, били прикладами и кулаками. Отец вспоминал, что в самый критический момент вцепился в горло врага зубами.
Прорвавшись, стали уходить на Восток, возможно, разбившись на мелкие группки (точно не помню). Однако через какое-то время попали под артиллерийский обстрел. Отца ранило, и он получил удар по голове. Несколько дней он себя не помнил, наверное, находился без сознания. И вот здесь нужно отдать должное солдатской дружбе. Его друг не только не бросил отца, но и делал все, чтобы он пришёл в чувства: перевязывал, поил, кормил. Не исключено, что за это время ему пришлось не один километр протащить на себе отца и их оружие – две винтовки.
Когда отец пришел в себя, товарищ сказал ему, что они находятся недалеко от небольшой деревни, а в крайнем доме есть погреб, который находится не в ограде, а на огороде. Это хорошее место, где можно будет найти еду, да и немцы вряд ли кого-то будут искать в огороде. Так и сделали. Я не знаю, сколько времени они просидели в погребе, но всё закончилось тем, что пришёл хозяин. Он остался очень недоволен незваными гостями и потребовал, чтобы они ушли, иначе он скажет об этом немцам. Пришлось подчиниться. Скорее всего, хозяин погреба рассказал немцам о непрошенных гостях. Так как через некоторое время их окружили, сопротивляться было бессмысленно.
Везли в Германию по железной дороге. Однажды случилось так, что какое-то время группу пленных, в которой находился отец, везли не в вагоне, а на платформе, предназначенной для перевозки техники, под охраной автоматчиков. Пленных продолжительное время не кормили, а затем принесли ящик солёной рыбы (скорее всего, это была селедка). Её быстро съели. После солёной пищи все захотели пить, но воды не давали. Многим стало плохо. Позже отец узнал, что это было одним из любимых развлечений фашистов.
За время пребывания в плену отец побывал в нескольких лагерях. Возможно, не все они были концентрационными. Я запомнил название только одного. Это Штутгоф. Отец также сидел в нескольких тюрьмах, в том числе в Мариенбурге. Кроме того, он продолжительное время работал в хозяйстве немецкого помещика в селе Патциг.
Скорее всего, это было поздней осенью или зимой 1941 года. В каком лагере, не знаю. Пленных было так много, что они не помещались в бараках. И большое количество людей было вынуждено спать прямо на земле. Конечно, им никто не давал матрацы и одеяла. Утром после подъема десятки, а может, сотни наших соотечественников оказывались замёрзшими. На территории лагеря был крематорий, но он не успевал сжигать все трупы. Был найден следующий выход. В лагерь привозили стволы деревьев одинаковой длины. Их раскладывали на земле параллельно друг другу на определенном расстоянии (так, чтобы между ними можно было положить несколько трупов). Затем на эти бревна сверху клали еще брёвна перпендикулярно, первому ряду. Пространство между ними также заполняли телами замерзших. Получались огромные штабеля из брёвен, заполненные трупами. Всё это обливалось бензином, соляркой и поджигалось.