– Да говори же, окаянный! Напоил мово да ещё выкобениваешься! Ну?
– Похмелишь – скажу, – не растерялся деверь.
Женщина, ни слова не говоря, склонилась за печку и достала четвёрку мутной самогонки. Подождав, пока братья чокнулись, вытерли усы и взяли по ломтю хлеба, вновь выдохнула требовательно:
– Ну?!!
Что-то сверкнуло во взгляде младшего: то ли вернувшийся хмель, то ли действительно память, хранившая такое важное для семьи событие. Он неторопливо свернул козью ножку и, пустив густое облако вонючего дыма, как-то обыденно сказал:
– Зотик. Так батюшка и нарек племяша мово. Говорит, имя редкое, потому осчастливит носящего его непременно.
Мать новорождённого, закрыв лицо руками, так и повалилась на пол, словно выслушала страшный приговор, потом глухо и неутешно завыла.
Вечером проклятые сговорившимися жёнами братья лежали в стогу возле реки и, отгоняя комаров махрой и плевками, странно молчали. Потом старший, затоптав окурок, робко спросил:
– Слышь, братуха, а ты точняком помнишь, что Зотиком назвали, али брешешь?
– А то нет! Конечно, помню.
– Что же я-то тогда ни хрена не помню… Вроде как нас из церкви попёрли из-за твоего поросёнка? Ни его ли Зотиком-то кличут, а?
– Ты чо, рехнулся? Сообрази, как така кличка у порося быват? Его и на базар-то прямо с-под матки взяли.
– Оно, пожалуй, так, – соглашался отец Зотика, – молодец ты, братуха, а то меня бы баба совсем со свету сжила.
– Да ладно тебе… крёстный я ему али не крёстный? А что тебе память отшибло – оно ничего. Мне баба сказывала, мордовки в брагу куриного помёту кладут для крепости.
– А тя-то чо баба выперла, раз ты без помёту нахлебался?
– Чо-чо! Сдох поросёнок-то – видно, ушибли в дороге. Выперла, да ещё так боднула в живот! Всё наследство отбила своим каблучищем. Я чаю, мово-то уж точно не окрестим.
И уже старший брат утешал младшего и прочил ему вскорости сына, а потом, когда звёзды густо окидали небо, когда на реке басовито закричала выпь, они долго гадали, какое в их семье теперь появится имя, и гулко хохотали над своими выдумками.
Было это в Нижегородской губернии, в Сергачском уезде, в одном когда-то большом селе, где родился Зотик. История появления его имени передаётся из уст в уста вот уже сотню лет. Годы шлифуют её, и надо думать, что в скором времени фольклористы ухватятся за неё обеими руками.
Геннадий ГУСАЧЕНКО. Серый Волк
Рассказ
1
В августе, в самый разгар сайровой путины, на сейнере «Альтаир» застучал дизель. Причину неисправности мотористы, механики установили быстро: на шатуне коленчатого вала выплавился изношенный баббитовый вкладыш. Справиться с повреждением в штормовом море при всё усиливающейся бортовой качке не представлялось возможным. В сложившейся крайне опасной ситуации выход был один: малым ходом возвращаться на базу в Малокурильское, на Шикотан, швартоваться к пирсу рыбоконсервного завода «Островное».
Последний замёт «Альтаира» был особенно удачным, что сулило успех на промысле «ночной жемчужины» – сайры, если бы не досадная поломка. Вытряхнув из обширных сетей весь улов серебристой рыбёшки в ненасытный трюм японского рефрижератора, сейнер с угрюмым экипажем, удручённым неудачей, нехотя покинул кишащий сайрой промысловый район и взял курс к берегам Южных Курил. И не было на судне ни одного рыбака, который бы не поносил отборными ругательствами, забористыми морскими словцами, солёными, как забортная вода, хозяина старого, видавшего виды «Альтаира», некогда сошедшего со стапелей гамбургской судоверфи. В матерной брани упоминались ни в чём не повинные домашние животные. Как-то: «козёл мохнорылый», «кот облезлый», «свинья тупоголовая», «конь педальный», «бык безрогий», с которыми сравнивали жадного, скупого бизнесмена, владельца рыбодобывающей компании Star-Shiping, гревшего в ту злополучную для «Альтаира» штормовую ночь свои бренные кости на Канарах…
Пенящиеся огромные водяные валы неистово, словно щепку, швыряли, бросали порожнее рыболовное судно. Неисправная машина, работавшая на малых оборотах, бессильно боролась с ураганным ветром и высокими волнами, заливавшими палубу, задиравшими корму, оголяя крутящийся винт.
Обрюзгший человек с лысой, как голое колено, головой, прикрытой морской фуражкой и капюшоном плаща, с большим животом, называемом в простонародье брюхом, с обвислыми щеками, заросшими жёсткой седой щетиной, тяжело поднялся на мостик. Отдуваясь, толстяк высвободил из рукава дождевика лохматую пухлую ручищу, взглянул на золотые часы: они показывали три после полуночи.
Владислав Серов, капитан «Альтаира», широко расставив ноги в яловых рыбацких сапогах, одной рукой держась за леер, другой подняв бинокль, всмотрелся в беспросветную мрачную даль. Там, еле видимые в чёрной ночи поблескивали огни островного посёлка Малокурильское.
Моряки, знавшие крутой нрав капитана Серова, ходившие с ним в долгие путины на лов сельди, минтая, трески, палтуса, морского окуня, скумбрии, наваги, между собой называли его Серым. К нарицательному имени позже прибавилось слово «волк». Так Владислав Серов стал среди рыбацкой братии Серым Волком. Грубый в обращении с экипажем, привередливый, но добычливый, он слыл на Камчатке и Курилах опытным судоводителем, удачливым рыбаком, приходившим к плавбазам, к причалам рыбзаводов всегда с полными трюмами рыбы. Часть выловленной рыбы Серый Волк скрытно сбывал японцам, но при этом честно, по совести, делился барышом с членами команды сейнера, за что тем приходилось терпеть его несносный характер.
– Ну, что там, в Малокурильском? Ты связался с диспетчером рыбокомбината? – откинув мокрый капюшон, обратился Серов к подошедшему старпому.
– Швартоваться «добро» не даёт… Пять траулеров с полными трюмами палтуса из-за непогоды дрейфуют.
– А что синоптики? Какой прогноз?
– Обещают дня через три, не раньше, шторм утихнет. За это время у тех, кто болтается сейчас на траверзе Малокурильской бухты, рыба завоняет.
– Очень кстати мы успели сбагрить весь улов мартышкам с «Осака-мару».
– Да… – согласно кивнул старший помощник.
– За хорошую цену, заметь, – добавил Серов. – Я не уступил им ни на один доллар.
– Да… Выгодная сделка, капитан.
– В команде не проболтаются?
– Ребята надёжные… За баксы подтвердят, что рыба у нас протухла, пока штормовали, и мы вычерпали её за борт.
– Ладно… Сколько до Малокурильской бухты?
– Десять миль.
– Дотянем?
– Стармех сам стоит вахту у дизеля. Предлагает не напрягать машину штормом, лечь в дрейф.
– Понятно… Так и сделаем, а то, чего доброго, совсем запорем дизель… Придётся вызывать буксир, а это нам обойдётся не дёшево. Успокоится море, дотопаем до причала своим ходом, – сказал Серов, передвигая рукоятку машинного телеграфа в положение «Стоп, машина!»
Дробный стук дизеля, сотрясающий ржавый корпус судна, тотчас прекратился. В непривычной тишине стало слышнее завывание ветра, скрип снастей, грохот ударяющих в борта волн.
2
Отдав необходимые распоряжения, капитан спустился в каюту. Он страдал ожирением, гипертонией, головной болью и слегка задыхался. Приняв таблетку цитрамона, Серов, кряхтя, стянул с ног набухшие от воды сапоги, разулся и лёг.
Сон долго не шёл к нему. Противясь качке, катающей его грузное тело с боку на бок, он, опершись рукой на переборку, предался воспоминаниям…
«Сколько лет не был на Шикотане? Так… Прикину. Сейчас мне пятьдесят восемь, а тогда было двадцать два… Тридцать шесть лет минуло. Как один день! Да… Именно столько времени прошло, как оставил я Шикотан и ушёл матросом на большом морозильном рыболовном траулере… А как же хороша была красотка, приехавшая по вербовке на Шикотан! Повидать бы её. Вдруг она всё ещё живёт на острове. Хотя навряд ли… Но всё может быть… Главное, теперь мимо не пройдёшь, сдавать рыбу надо в «Островное». И случай подходящий побродить по острову, пока мотористы и механики будут возиться с дизелем. На Край Света схожу… Мы там часто с ней бывали. Да… Чертовски хороша была девчонка! Наобещал, помню, что женюсь, как вернусь с плавания… Где там?! В мореходку поступил… Учёба. Работа на разных судах. Поездки во время отпусков на материк… В Сочи, в Крым… Рестораны… Отели… Курортные романы… Шикарные знакомства. А главное, деньги, которые щедро тратит моряк, соскучившийся по берегу. Да… Кстати… Как её звали? Катя? Вера? Надя? Нет… Всё не то… Таня? Валя? Вика? Точно, Вика! В цехе готовой продукции работала упаковщицей. Вика Парфёнова! В общежитии жила…»
Воспоминания о пылкой любви красивой девушки к нему, солдату Серову, служившему пограничником на Шикотане, нахлынули на капитана, всколыхнули давно забытое прошлое.
Уволившись из армии, Серов, после жарких объятий Вики, решил остаться на Шикотане. Поначалу работал вместе с ней на рыбзаводе, но всё чаще, гуляя с ней по скалистым берегам острова, вглядывался с мыса Край Света в необъятную океанскую даль, мечтая когда-нибудь вступить на палубу корабля и отправиться странствовать по свету. Море всё больше манило его, и однажды, сияя от радости, сообщил Вике печальную для неё весть:
– Меня приняли на траулер… Матросом!
Она с грустью восприняла его восторженные слова.
– Ты вернёшься? – скрывая печаль, спросила она, обвив его шею нежными руками.
– Приду из плавания, сыграем свадьбу… Ты согласна выйти за меня? За простого матроса… Но я когда-нибудь стану капитаном.
– И ты ещё спрашиваешь? Конечно… Помни: что бы ни случилось, я буду ждать тебя… Всю жизнь, – помолчав, добавила Вика.
Разбередив душу памятью о тех беззаботных днях, когда они, счастливые, купались в волнах прибоя, грелись на горячих песчаных барханах, полные страсти друг к другу, капитан тяжело поднялся с постели, открыл шкафчик и достал из него плоскую бутылочку с коньяком.
«Да… Хотел бы снова увидеть её… Как любила она меня! Как любила! – отвинчивая пробку, подумал капитан. – Как живёт она? Сч